Стихотворения в прозе Марии Шкапской

Стихотворения в прозе Марии Шкапской

***
Как будто кто-то огромный положил мне на сердце лапу. Написали
сегодня из дому, что умер мой старый папа.
Ах, если б письмо затерялось, если б про это не зналось!
Но письмо не пропало в дороге, про все рассказало жестоко: как скри-
пели старые дроги, как нападало снегу глубоко, как бездушно горели
свечи, как лежал он важный, нарядный, и как жалко костлявились пле-
чи через старый сюртук парадный.
Но поверить нельзя, невозможно, чтоб, увидев меня, не заплакал, что
бы с жесткого белого ложа мне навстречу не встал бы папа.
И когда бы дитя его билось о гроб и об пол головою, чтобы он над
ним не склонился, не сказал бы “Христос с тобою!”, чтоб его любовно
не поднял.
Ах, зачем я проснулась сегодня.

***
Помнишь, в сказках мачехи давали отобрать горох от чечевицы?
Это очень трудно, но едва ли может с нашей сказкою сравниться.
По крупице в жизненную чашу собираю чечевицу нашу – жатву с нивы
жизни сорной. Шла б работа споро, но упорно сыплешь ты гороховые
зерна – зерна недоверия и злобы. А потом – корпим над ними оба.
Ну подумай, что мы Богу скажем в час Его последней воли? И с ка-
кою болью мы покажем наше незапаханное поле и в суме, откуда клю-
ют птицы, вместе – и горох и чечевицу?

 

***

* * *
Ляжем и втянем голову в плечи – авось не заметит, авось не услы-
шит, в книгу свою не запишет.
Темный и жуткий, к каждой улыбке чуткий, к каждой слезинке жад
ный, – по ниве людской, ниве страдной, – проходит он днем и ночью. –
Видели сами, воочью.
От очей его пламя и темное знамя кровавой звездой расшито. И, как
полновесное жито, в подол своей темной ризы собрал дорогих и близ-
ких.
Ляжем и втянем голову в плечи, авось не заметит, авось избавит от
клятвы, сохранит нас – для новой жатвы.

 

***

  С л а в а  т е б е , б е з ы с х о д н а я б о л ь …
Ахматова

Ах, ступеней было много, длинной была дорога. Шла, ступеней не
считая, падая и вставая, шла бы без стона и вздоха, но так устала, но
такая была Голгофа, что силы не стало.
Упала.
Распялась крестом у порога моего сурового Бога.
И сказалось так больно:
“Господи, разве еще не довольно!”
И ответил Печальный:
“Этой дороге дальней нет ни конца, ни края. Я твои силы знаю. Я
твои силы мерил. Я в твои силы поверил”.
Сжег мое сердце очами. И был поцелуй палящий. И лежала в бес-
сильи.
И – у лежащей – за плечами зареяли крылья.

 

***

В вечность меж нашими встречами вылилось море событий.
Разве не сделались вечными милые тонкие нити?
Встретимся – моря как не было – снова и близость и нежность.
Людям ли, жизни ли, небу ли предотвратить неизбежность.

 

* * *

Было тело моё без входа и палил его чёрный дым. Чёрный враг человечьего рода наклонялся хищно над ним.
И ему, позабыв гордыню, отдала я кровь до конца за одну надежду о сыне с дорогими чертами лица.

* * *

Петербурженке и северянке люб мне ветер с гривой седой, тот, что узкое горло Фонтанки заливает узкой водой.
Знаю – будут любить мои дети невский седобородый вал, оттого, что был западный ветер, когда ты меня целовал.

* * *

Причастницей войду в твою постель, закрыв глаза и открывая губы, и будет медь звенящая и трубы, и закачается над нами лёгкий Лель.
А после, горестно простёрты перед ним, узнаем мы, что жертва неугодна, и будет стлаться горько и бесплодно её пустой и легковейный дым.

* * *
Как будто кто-то огромный положил мне на сердце лапу. Написали сегодня из дому, что умер мой старый папа.
Ах, если б письмо затерялось, если б про это не зналось!
Но письмо не пропало в дороге, про всё рассказало жестоко: как скрипели старые дроги, как нападало снегу глубоко, как бездушно горели свечи, как лежал он важный, нарядный, и как жалко костлявились плечи через старый сюртук парадный.
Но поверить нельзя, невозможно, чтоб, увидев меня, не заплакал, чтобы с жёсткого белого ложа мне навстречу не встал бы папа.
И когда бы дитя его билось о гроб и об пол головою, чтобы он над ним не склонился, не сказал бы «Христос с тобою!», чтоб его любовно не поднял.
Ах, зачем я проснулась сегодня.

 

* * *
Ты стережешь зачатные часы, Лукавый Сеятель, недремлющий над
нами, – и человечьими забвенными ночами вздымаешь над землей огромные весы.
Но помню, чуткая, и – вся в любовном стоне, в объятьях мужниных,
в руках его больших – гляжу украдкою в широкие ладони, где Ты приготовляешь их

– к очередному плотскому посеву – детенышей беспомощных моих,

– слепую дань страданию и гневу.

 

***

Лукавый Сеятель, свой урожай лелея, Ты пажити готовишь под любовь, их вовремя запашешь и засеешь и в русло нужное всегда отвесть
успеешь тяжелую бунтующую кровь.
Здоровую на тучный чернозем, дающий нам тугие травы, а слабую
заманишь Ты лукаво в пустыню свергнуться бушующим ручьем, для
видимости радости и славы, чтоб иссушить медлительно потом под солнечным сжигающим лучом.