Хрономея
Это странное имя я просто купила
На каком-то базаре – за кинжал из зеленой бронзы
на котором виднелось волнующее и бесконечное
изображение дождя:
дождя идущего с чужого континента
может планеты ╬
держа кинжал в руке я ощущала
его всетяготеющее
стремленье,
я чувствовала себя Землей которую держат за волосы
в космосе)
это странное имя подали мне на подносе
из дождя (незнакомого и золотого
с пурпурным отблеском памяти и перегрузки:
шар дождя который сновидел и помнил
и невольно
разгонял созвездья
имя мое ╬ Хрономея ╬
в этом хаосе яви и вдохновенья
казалось тонет)
как повязку на глазах я ношу это странное имя:
оно имеет силу
взрывать предназначенья
В дюнах
Мальчик
серую память песка о прошлом ╬
память гор извержений дна морского ╬
гладил
рукою длинной как у кого-то кто умирает
Последнее свидание
Каждый раз как меня обнимаешь я знаю
что это свидание – последнее в жизни и лишь повторяется
следующими ночами
в их черных многочасовых зеркалах
где нас ждет с горящим цветком на груди этот мальчик
а мы не смеем подойти потому что два наш сердца
лишь выражение его глаз
Виденья
Усни. Месяц блестит как жребий.
Я забыла уже даже твое имя,
только в душе моей мальчик – ты чувствуешь? – ложечкой
пересыпает пустыню,
а я ему улыбаюсь все более легкая,
все более нагая
на песке.
На пороге
Орфей шел к свету
Мгновение назад он углублялся в чрево
Земли как в женское тело
Он весь еще пульсировал дрожал
Не мог он выйти из нее даже не взглянувши
Не мог уйти от нее как от проститутки
Поэтому он обернулся и глядел
В огромные глаза своей любимой
Все еще затуманенные счастьем
Колодец с демоном
Демон нашей свадьбы поселился
в жестяном ведре у колодца на краю леса,
и с тех пор туда мы ходим
порознь
каждую ночь:
я спускаю ведро, ты тянешь веревку,
а когда мы пьем, наши руки с каждым глотком
удаляются друг от друга,
и никакой голос
не замутит прозрачнейшего плеска,
когда демон нашей свадьбы
садится на воду в колодце,
обнажаясь по мере того, как становится видно дно,
и подает нам каждому зонтик:
под твоим ╬ наш день,
под моим ╬ наша ночь,
так что ты без ночи, а я без дня
возвращаемся, ничего не видя сквозь ткань зонта,
и вначале кружим у колодца, где он
руками,
которыми мы не умеем коснуться друг друга,
колотит в жестяное ведро.
А потом, оглохшие под зонтами,
улыбаемся сонно и бежим домой торопливо,
как если бы друг друга мы не знали
и будем познавать теперь друг друга силой.
Мать и дочь
Мать зовет свою дочь: я рожу тебя снова без изъяна, со святой красотою. С гладким лбом, с большими глазами, а не слезами. Засверкаешь ты звездой на небосклоне, только поместись в моем лоне!
Дочь заткнула уши, слышать не хочет
и бежит без оглядки, а мать клекочет.
Ковыляет за молодою с клюкою
за ограду, за деревню – на болото.
Убегает дочка с кочки на кочку,
а тот голос приколдовывает дочку:
– Иди, снова рожу тебя – желанной,
чистой, гордой и ладной.
Будешь блестеть, как в земле родничок,
а у берега будешь как челн.
Как облатка в дароносице светиться
будешь в мраке – только дай родиться!
Дочь то рыдает, то хохочет,
а земля из-под ног ее уходит.
Болото черно и вязко,
тростники вокруг торжественно толпятся.
Нагие, потому что день осенний,
и нагая мать перед нею.
– Иди, снова рожу – будешь после
госпожой – хоть на проклятом болоте.
Но тебя оно будет ластить,
Очарует и собою украсит.
Будешь всем на соблазн и удивленье,
как в грозу высочайшие деревья!
Дочка тонет и чувствует, что тонет,
а мать на груди ее стонет.
Дочка гладит лицо ее руками,
все исхлестанное в кровь тростниками,
все в болота тихом ореоле,
а оттуда голос, острый до боли.
И мерцает на воде светлым бликом,
в сгнивших пнях – чужим каким-то ликом,
чудным ликом, в грозовом узорочье
драгоценностей, растраченных ночью.
Сверху месяц освещает железный
этих двух обнаженных женщин.
Перевод Натальи Астафьевой
