***
Ну хоть что-нибудь помнишь, помнишь, помнишь ли обо мне,
Ну хотя бы — как писала стихи на твоей стене:
С хохотком, согласным кивком, слегка под хмельком —
Вдоль по масляной краске да восковым мелком?
Общежитие, рай на юру, Ноев ковчег!
Наш роман был сразу сочтен — опускаю чем.
Планы делены на сто, шансы в весе пера —
Лето, администрация ремонтирует нумера.
Подведя рассужденье к морали, гуляй, кустарь.
Жизнь проваливается, на какую притчу ни ставь.
Пустячки, разговорчики, цветные стеклышки к фонарю,
Прибамбасики, трюмзики, ляпсики. Я все же договорю.
…Ничего не проступит — кругами ли по воде,
Из-под век ли солью, огнем ли известно где.
Слишком грузно давят, отточенные с торцов.
Никакой фундамент не держит этих столбцов.
Опускаются они глубже любых глубин,
Поднимая ил, осаждая в жилах гемоглобин,
Да не сыщет ни дикий тунгус, ни свирепый гунн —
Опускаются, тяжелые, черные, хрупкие, как чугун.
Мое место под солнцем все ушло в вертикаль.
Через эту воронку дням моим вытекать.
Здесь я бросила якорь, вод пустых посередь.
Недалёко мне плавать, не с чего помереть.
Музыкальное приношение
Белая ночь Петербурга, мулатка-ночь,
Каждую финку перекосило в малайский нож,
Фонари безмолвствуют, ветер визглив,
Тропический ливень хлещет Финский залив.
Очертанья двоятся — так дважды платит скупой;
С этих улиц уходят только в запой,
Ибо сладостен язык ночи, и кожа ее гладка,
И едва ли найдется глотка для такого глотка.
С этих набережных давно убрали посты;
Лишь рыбаки беззвучно разевают рты
На безрыбье рока — и птица Рок
В скорлупе Исакия мотает свой срок.
Белая ночь Петербурга, мулатка-ночь,
Дождь уходит с ветром — легчайшей из нош,
И оранжевые жилеты, следуя за дождем,
Стелют маковую соломку там, где мы упадем,
Где другие мы не коснемся земли,
Предпочтя страховку скользящей петли,
Не подумав о том, как постыдно прост
Этот способ оттягиваться в полный рост!
Слушай, Северная Пальмира, — я Третий Рим;
У вас опять наводненье — мы вновь горим,
Наши позывные все время кричат “га-га”,
Мы в эфире каждый дождь после четверга.
Солнце пришито к небу адмиралтейской иглой;
С юга оно опять подергивается золой —
Все утопить, не так ли? Мне скучно, бес!
И поэтому истинно говорю вам — рок-н-ролл воскрес,
Он идет по волнам — и динамик фонит,
На глазах наших камнем — невский гранит,
Но отвали от них камень — и глаза пусты:
Кто желает — может вложить персты;
Он идет в блеске молний, в свисте бичей,
На глазах его бельма белых ночей,
Но мы выйдем на трассу, мы стопнем “КамАЗ”,
Чтоб никто не нагнал по пути в Эммаус.
Чего бы нам для счастья,
Друзья мои?..
Уменья обольщаться —
Оно в крови;
Богоугодный навык,
Язвящий шип —
Пока великий нафиг
Не все отшиб.
Забудь меня, фортуна,
В моем саду
Цветущего картона:
Авось дойду
В обход румяных яблонь
И дольних гад
Туда, где в слове явлен
Мой личный ад,
Где жарче год от года;
Чья соль и суть —
Терпенье и работа;
И тем спасусь,
Когда и стыд ничтожит,
И вянет вид,
И малое быть может
Еще кровит.
Спиричуэл
Л. Б.
Когда безногий пойдет плясать
И маршировать — святой,
И ты проснешься и станешь плакать,
Напуганный темнотой,
Я дам тебе карманный фонарь,
И спички, и коробок,
Чтоб ты умел работать за Бога,
Пока отдыхает Бог.
И я скажу тебе: “Если устать,
То умирать легко;
Так на огне свернется клубочком
Скисшее молоко,
Так, отходив полторы войны
И отползав в родном дворе,
Безногий пляшет свою чечетку
На уличном фонаре.
И чье-то дело, — скажу, — победа,
И чье-то дело — труба,
А наше дело — держать живых,
Не утирая лба;
В уме ли, бездны ли на краю,
Над тысячами пустот —
Пока осталось немного света,
Этот он или тот”.
…Взорвется небо, звякнет стакан,
Как колокол ни по ком,
И ты проснешься и станешь пеплом
И голубым дымком,
И ты мне скажешь: “Луна восходит,
Солнце ищет зенит,
А наше дело — остаться жить,
На земле или нет,
И нет черты между здесь и там,
Нет границы пара и льда,
И все, из чего дозволено выбрать, —
Только нет или да”.
***
Главное в катастрофе – что все закончится хорошо.
То есть, конечно, взорвется бензин в двенадцатой бочке,
Не раскроется парашют,
винт рассыплется в порошок,
двое-трое неглавных умрут –
но никак не больше.
Главные герои выживут; крупный план,
монологи главных героев в мраморных стенах,
посещенье вдов и сирот, врачеванье ран,
скупая слеза по щеке.
Но пять-шесть второстепенных,
вероятно, умрут. Ну, еще десяток умрет
из дублирующего состава; тридцать-сорок статистов,
две-три сотни массовки, – в общем, народ;
так что, впившись ногтями в ладони и зубы стиснув,
ты тоже погибнешь, зритель; но все равно,
это хороший финал, без чувствительного занудства, –
слишком душно уже смотреть это кино,
слишком много гнева, чтобы не задохнуться.
12 – 21 августа 2000.
* * *
Нам с Анютой.
О.Иванова
…Вот они текут на ее мотивчик, – отощали, бока висят, –
с торжеством нераскаянных еретичек, воздев на спины малых крысят,
обходя упавших, – опять же кольца разворачивают в зенит,
тщетно вслушиваясь, – ибо и звон мушиный, и пение аонид
все навязчивее вплетаются диссонансом; ибо и сам
слабосильный игрец все чаще лицо закидывает к небесам,
будто кто за нитку дыханья дергает, – и рвется кашлем, и только хрип
астматический; круг разорван; одно мгновенье, когда могли б
раздавить, загрызть, убежать, ужалить, в подземные стечь ходы…
На припухшей траве остается наледь, помятая дудка, следы, следы.
…Не оглядывайся, дай руку, Оля, не тронь, говорю, положь,
где валялась, – бяка, сказала, кто-то бросил, а ты берешь.
Нам не справиться с ней, как, смиряя гнев, мы алчем в наших ночах,
бо насос для выкачивания пневмы, которой и так на чих.
Мы свободны, мы очень заняты, у нас английский и визажист,
и природа у нас, и летний вечер, и малые твари, и всюдужизнь –
аониды, гниды, хламидомонады, старатели счастья, борцы с собой,
анфилады песчаника, колоннады полыни, кларнет, гобой,
окарина, флейта, свирель, свистулька, дырявый посох, пустой кунштюк, –
и змея обтекает ее всем телом, и крыса грызет мундштук.
* * *
Пока так блестит вокруг, так вьется пыльцой,
Под кофе по-венски, под раз-два-три венский вальс,
Вдоль шумных себе проспектов, с барской ленцой,
В цветах и цитатах, – пока на этот аванс
Гуляешь, душа, – спеши зубрить алфавит:
Следи, как растет трава и чем зелена
(А после буреет, чуть клен ее окровит,
И мнит уйти в никуда – уйдет в семена);
Подслушивай, как вода уходит в песок –
В ничто, в загробную тьму, к подземным ключам;
Учись языкам, пока свой не пересох,
Не все голоса свой перекричал;
Так тающий снег по весне заполняет след;
Так молния, проницая громоотвод,
На долю секунды сталь обращает в свет –
Так в нем сгущается трепет жизни.
…Так вот,
Когда закончится мир – останется труд:
Галерный, оголодавший долгим постом, –
Из голой земли высвистывать голый прут;
Потом выпрастывать лист из почки; потом –
* * *
Иглоукалывание – это такая штука,
Что, когда попадают в пятку, Ахиллес умирает,
А когда попадают под ногти – это такая мука,
Это такая щекотка, что описать пера нет,
Потому что перо застряло между вторым и третьим,
Это такой прикол, как от веселящего газа,
Так что мы друг друга дважды не встретим,
Полный курс леченья с первого раза,
И когда попадаешь в вену с пятого раза
И уже абсолютно здоров, как древний китаец,
Может вылететь бабочка из складок атласа,
Приглашая на белее белого танец.
* * *
Нехотя, кое-как, живешь по написанному,
Пишешь мокрым по черному, теряя за буквой бу,
Плачешь, плачешь земным по небесному,
И спохватываешься, рукой проводишь по лбу:
Все такое человеческое, мяклое, зряшное,
Придержи ладонью, уже подтаивать начало,
И просвечивает, и прозрачнеет, и все прозрачнее –
Как намек, как воздух, как совсем ничего.
***
Что-то все вы теперь, господа, на два-три лица —
Из одной, что ли, колбы, из одного яйца,
Так что знаю заранее — вас и ваши дела —
Как облупленных; и уже показалась моя игла.
То ли ходим по кругу, то ли множатся двойники —
Так и так получается дело швах;
Мир так тесен, что расползается в швах,
И уже не вздохнуть, не чихнуть, не поднять руки,
Чтобы прошлое не полезло из всех прорех —
Неотвязное, жадное, жаркое; метроном
Бесполезно щелкает, новый мех
Истекает по капле старым вином.
* * *
Жизнь моя, моя жестянка,
По асфальту дребезжа, –
Отчего к тебе жестока
Смерть моя, моя душа?..
День единый, путь поденный
Пройден – найден – прикровен –
Как младенец нерожденный,
Кровь стучится вон из вен –
Смерть моя, моя шестерка,
Дама пик для куража!..
Жизнь моя почти что стерта,
По асфальту дребезжа.
Плач ли, ветхого покрова
Не щадящий?.. или речь?..
Увещанье?.. – два-три слова –
Смочь – растратиться – сберечь?..
Жизнь моя, сенная девка:
Слух остер, язык болтлив, –
Смерть моя, моя сиделка,
От асфальта отскоблив.
Жизнь моя, моя копилка,
Куча дряни за спиной,
Смерть моя, моя коптилка
В ржавой банке жестяной,
Клетка, плётка, паутинка,
Брось меня, побудь со мной.
* * *
Вс. Некрасову
Сделать некоторое количество твердых копий
Не обязательно копий хотя бы некоторое сходство
Важно что твердых хотя со временем помягчеют
В общем важно сделать некоторое количество
……………………………………………………………………….
В общем есть вариант что все суета и томление духа
……………………………………………………………………….
В общем есть такая фигура речи
СОН МАСОНА
Всплеснула крыльями Обида,
Умолкла Жля.
Горит над башнями Кремля
Звезда Давида.
Внизу курятся семисвечья,
Галдит Сион.
Чуть слышен колокольный звон
Замоскворечья.
Кричат: “Шолом!”, “Ликуй, Исайя!”,
“Зри, Авраам!”
(“Ай, Сара, просто стыд и срам:
Читай Писанье!”)
Танцуют “Фрейлахс” – в сентябре пусть, –
Стоят молясь.
(“Нет, Сара, мы не брали власть,
Мы взяли крепость”).
Кидаются на грудь знакомым,
Не пряча слез.
(“Да, Сара, что бы ни стряслось –
Конец погромам!”)
Перекликаются устало;
Съедают суп;
На землю стелют кто тулуп,
Кто одеяло.
(“Ох, Сара, зябко с непривычки –
Не взял кальсон…”)
И часовой блюдет их сон
Со Спасской вышки.
* * *
Смилуйся, птичка золотая,
Не свисти ты мне больше про удачу,
Лучше на себя посмотри, лахудра,
На авоськи, на борщ, на детей чумазых.
Я сама плескалась подсадной уткой,
Я сама кружилась цыплёнком в гриле,
Я сама была голубя бумажней –
Больше меня летать не заставишь.
* * *
Что-то все вы теперь, господа, на два-три лица –
Из одной, что ли, колбы, из одного яйца,
Так что знаю заранее – вас и ваши дела –
Как облупленных; и уже показалась моя игла.
То ли ходим по кругу, то ли множатся двойники –
Так и так получается дело швах;
Мир так тесен, что расползается в швах,
И уже не вздохнуть, не чихнуть, не поднять руки,
Чтобы прошлое не полезло из всех прорех –
Неотвязное, жадное, жаркое; метроном
Бесполезно щёлкает, новый мех
Истекает по капле старым вином.
* * *
…Если хочешь, после мы удерём
за оставшимся где-нибудь сентябрём;
ближе к морю куда-нибудь, в Севастополь, –
там, где день не кончается к четырём.
Или просто выйдем в больничный двор
поглядеть, как слоится дымный раствор
ранних сумерек в нездешнем фонарном свете,
сочащемся сквозь забор.
Мир существует, пока разъят.
Остановка, разряд, разряд –
линия спотыкается, дышит,
веки приподнимаются, взгляд
бродит по тумбочке: стопка книг,
яблоко, люминесцентный блик
на черенке кривоватой ложки –
взгляд покачнулся, вернулся, вник
внутрь свеченья, в итог труда;
горы, моря, сады, города
ткутся восточным пёстрым узором,
день не кончается никогда.
* * *
Ольге Ивановой
… Мораль уже понятна; бог с тобой –
Не с теми, кто изверился в опеке.
О, Фелия, о, нимфоманка! Спой –
Я подыграю на своей сопелке;
Спой, светик! Что ни выпадет, возьму
На поношенье, в смысле – на покровы
Постыдному уменью своему
Быть живу после личной катастрофы
Да на пленэре разгонять тоску,
Потупя взор почти по шариату,
Чтоб где-нибудь на голубом суку
Не лицезреть Офелию, дриаду,
И сам пейзаж лубочного письма –
Кувшинки, камыши, речная дельта
И озеро, округлое весьма,
И лебедей – о, Диллия, о, Детта,
О, детства недоигранный спектакль,
Окно в лучах пурпурного софита,
Куда так властно тянет испытать –
Крепки ль объятья воздуха, сильфида,
И все ли благозвучны падежи?..
Апофеоз, – я сделаю потише,
Помузыкальней, – тем и хороши,
Что знаем толк в гармонии! – поди же,
Евлалия, –
поди же, попляши.
* * *
Ну хоть что-нибудь – помнишь, помнишь, помнишь ли обо мне,
Ну хотя бы – как писала стихи на твоей стене:
С хохотком, согласным кивком, слегка под хмельком –
Вдоль по масляной краске, да восковым мелком?..
Общежитие, рай на юру, Ноев ковчег!
Наш роман был сразу сочтён – опускаю, чем.
Планы делены на сто, шансы в весе пера –
Лето, администрация просит сдать нумера.
Подведя рассужденье к морали, гуляй, кустарь.
Жизнь проваливается, на какую притчу ни ставь.
Пустячки, разговорчики, цветные стёклышки к фонарю,
Прибамбасики, трюмзики, ляпсики. Я всё же договорю.
…Ничего не проступит – кругами ли по воде,
Из-под век ли солью, огнем ли известно где.
Слишком грузно давят, отточенные с торцов.
Никакой фундамент не держит этих столбцов.
Опускаются они – глубже любых глубин,
Поднимая ил, осаждая в жилах гемоглобин,
Да не сыщет ни дикий тунгус, ни свирепый гунн –
Опускаются, тяжёлые, чёрные, хрупкие, как чугун.
Моё место под солнцем всё ушло в вертикаль.
Через эту воронку дням моим вытекать.
Здесь я бросила якорь, вод пустых посередь.
Недалёко мне плавать, не с чего помереть.
