Чёрный город
Чёрный город в глубоком снегу
Чутко смотрит в глаза врагу
И прислушивается в пургу:
Взяли Тихвин? Отбили Мгу?
Чёрный город не ест и не спит,
Вопрошая сухими глазами
Сумрак, заревами косматый…
И на площади мёртвой стоит
На столбе, обнесённом лесами,
Медный ангел — немой соглядатай.
***
Не люблю я тиканья часов –
Времени настойчивого стука:
В них десятки мертвых голосов,
Памяти докучливая мука.
И ночей блокадных лед и мрак,
Тикавший бессонницей вот так…
В этом мраке только скрип сирен
Нападал на тиканье молчанья,
Возвещая черный дым и тлен
Городу, сжимавшему дыханье,
И смолкало тиканье часов
В грохоте Беллоньих голосов.
И угрюмо спал во мгле Восток,
И угрюмо не светлела твердь,
Только тикал времени поток,
И над городом стояла Смерть,
И казалось, в черном небе катится
Свастики костистой каракатица…
Но слетались тени многих битв,
Тени заклинаний и молитв,
В беспокойной дружеской беседе,
Устремляя взоры вдаль и ввысь,
Совещались, спорили, клялись –
О Победе! Только о Победе!
***
Стекла в клетку – стекла сумасшедшие.
Бьется в черных судорогах тьма.
Вот оно – вселенское увечие,
Всполоха ночного кутерьма.
Словно выдох грозового грохота
Ахнул неожиданный удар,
Алыми зазубринами хохота
Замигал над площадью пожар.
Вспыхнуло, расплавилось, расплавило
Небо розовеющим костром…
Знаю я неписаные правила
В городе, придуманном Петром.
Пусть таится, прячется, корежится,
Ухает, шарахается мгла,
Эхами и грохотами множится
Заревами бьется в зеркала.
Здесь бояться некого и нечего,
Самый страх перепугали тут,
Здесь из крови, страха человечьего
Над веками выстроен редут!
Он стоит торжественно и круто
На великом воинском пути,
И врагу от этого редута
В час разгрома глаз не отвести.
***
Стояла блокада, стояла тьма,
Морозные улицы стыли,
Стояли слепые пустые дома,
Открытые до сухожилий,
По городу смерть ходила сама,
А мы в этом городе жили!
Наш нрав непокорный был прост и упрям,
Мы даже смеяться умели,
Читали стихи, приходя к друзьям,
Любимые песни пели.
А гибель и прочая ерунда
Казались нам, помните вы, тогда
Стрельбою врага не по цели!
Так что ж это было, кто может понять, –
Беспечность, упорство, живучесть?
Иль прадеды нам завещали принять
Высокую, гордую участь?
***
Трагическое слово “тишина”
Отяготило и мое сознанье…
Я стала привыкать
быть в комнате одна
И слушать мысли мерное дыханье.
Я знаю, что никто
не встретит у окна,
Что в комнате пустой
бесстрастное молчанье,
Что я уйду одна
и возвращусь — одна…
Но есть большой покой
в настойчивом сознанье,
Что у двери никто
не стынет в ожиданье,
Отчаянье любви
во взоре затая,
Что никому, нигде
не причинит страданья
Ни глупый мой каприз,
Ни злая смерть моя!
ЦАРСКОСЕЛЬСКАЯ СТАТУЯ
Зелёный парк шумит, не увядая,
Минувшее не дальше, чем вчера…
Игру теней в раздумье наблюдая,
Сидит на камне вечно молодая
Лицейских муз бессмертная сестра.
Она молчит всё так же в грусти праздной,
Восторженно воспетой искони,
И вечных струй напев однообразный
Звенит, как в незапамятные дни.
И мнится мне – пред ней, пред этой тенью,
Внимая бормотанью ручейка,
Стоит Он сам в раздумье вдохновенья,
И держит боливар времён «Евгенья»
Украшенная перстнями рука.
***
Как хорошо, что парк хотя бы цел,
Чир жив прекрасный контур эрмитажа.
Что сон его колонн все так же бел
И красота капризных линий та же…
Как хорошо, что мы сидим вдвоем
Под сенью лип, для каждого священной,
Что мы молчим и воду Леты пьём
Из чистой чаши мысли вдохновенной.
ИЗ “ВЕНКА СОНЕТОВ”
Тревожится, растет девятый вал
Поэзии. Дымится тайна слова.
Вот-вот и вспыхнет. Блока час настал…
Горит его магический кристалл —
Вселенской диалектики основа.
Все для большого синтеза готово!
Вот — внук того, кто Зимний штурмовал,
Любуется бессмертьем Гумилёва…
Народный разум все ему простил —
Дворянской чести рыцарственный пыл
И мятежа бравурную затею —
Прислушайтесь: над сутолокой слов
Его упрямых бронзовых стихов
Мелодии все громче, все слышнее.
***
Еще цветы прощанья томно-ярки,
Еще пестреют клены, пламенея, –
Мечтает гимназисточка Цирцея
О лицеисте в царскосельском парке.
Повадка у нее княжны-татарки,
С горбинкой нос и косы словно змеи.
Что б он сказал? Как обошелся б с нею?
Он, тот, чьи шутки злы, а руки жарки…
Таинственная девичья краса.
Кого она заманит и обманет –
Всё в тихий омут песнопений канет –
Любовь и казнь, мечты и чудеса –
Всё впереди, в предутреннем тумане
Еще сияют синью небеса.
***
Почему же нам стало светло?
А. Ахматова
Она молчит, венчанная Камена,
Торжественно, кощунственно мертва.
Закинута упрямо и надменно
Тяжелая седая голова.
Страницы славы и страницы плена –
Всё суета, всё праздные слова.
Одна любовь пребудет неизменно.
Одна любовь крылата и жива.
Большая жизнь усталой темной тучей,
Печалью, болью, скорбью неминучей
Легла вдали, где светится черта
Последнего весеннего заката,
Замкнувшая велением адата
Пророчицы усталые уста.
Пролог к спектаклю “Дон Жуан”
Жил в Англии великий человек,
В изгнаньи ставший гражданином мира.
Он молниями пламенной сатиры
Будил и озарял свой грозный век.
Он не польстил ни одному кумиру,
От слов его дрожали алтари,
Качались троны и тряслись цари.
Он был могуч, стремителен, неистов,
Жесток и нежен, пылок и угрюм,
Друг Пушкина, соратник декабристов,
Певец свободы и властитель дум.
А ныне смелую его поэму
Открыто в полный голос мы прочтем.
Нет цели выше, нет прекрасней темы,
Мы вместе с ним в грядущее идем.
И пусть в оркестре многих голосов
Звучат как струны этой гордой лиры
И дерзкий смех в лицо тиранам мира,
И грозный окрик, и могучий зов.
Владык самовлюбленных враг задорный
Он жив поныне, мысль его горит!
Он с нами – молодой и непокорный!
Вниманье, слушай: Байрон говорит!
