***
Ты едешь пьяная и очень бледная
По темным улицам домой одна.
И смутно помнишь ты ту скобку медную
И штору синюю окна.
А на диване подушки алые,
Духи «D`Orsay», коньяк «Martell».
Глаза янтарные, всегда усталые,
Распухших губ любовный хмель.
Пусть муж обманутый и равнодушный
Жену покорную в столовой ждет.
Любовник знает, она – послушная,
Молясь и плача, опять придет.
***
«Пойми как поймешь»…
На моем зеленом платье
Горели красные маки.
От палящей жажды объятий
Были губы бесстыдно ярки.
В сердце тлели раскаленными углями
Бесплодной ревности гаммы.
И насмешливо настроенная публика
Назвала меня «зеленой дамой».
Помню я, обнаженные плечи
Холодели от взгляда слепого.
Миг печальный трагической встречи!
Столько сказано молча без слова.
Мы простились банально и просто,
Как прощаются в кинодрамах…
Этой встречи так грустно-острой
Не забудет «зеленая дама».
Вечером
Мы сегодня поссорились страшно,
Неужели он не придет?
Я сбежала по лестнице с башни,
Я бежала за ним до ворот.
Я сказала: «Мой друг, это шутка,
Я люблю бесконечно и жду».
Он ответил упрямо и жутко:
«Я сегодня к тебе не приду».
Он ушел. У садовой решетки
Я застыла в бессильном бреду.
Слуг к обеду сзывали трещоткой,
Птицы пели так звонко в саду.
Вечер гаснет. Спустились туманы
На балконе я кутаюсь в шаль.
И росою покрылись поляны
И темнее закатная даль.
Как я жду! В шелку палевом платья
Сердце жадно и звонко стучит.
В тонком теле истома объятья
Неумолчною жаждой звучит.
О, приди! Пряной, огненной лаской
Обожги! Задуши. Опьяни.
И за нашу безумную сказку
Мне стилет прямо в сердце воткни.
ПОРТРЕТ
I.
Шелк скрипящий черного платья
И жестокая нежность корсета.
В сердце, может быть, стынут проклятья,
Мертвой дымкой взгляды одеты.
И под траурным бархатом шляпы
Слоем пудры покрыто лицо.
Тяжки ласки дьявольской лапы,
Все тесней их жадное кольцо.
Под глазами круги, а губы —
Лакированно-алый цветок,
Но румяна положены грубо,
Портят тонкие контуры щек.
Вы с ней встретитесь всюду, где можно
Хоть минуту забвенья купить,
И от глаз ее, четко-тревожных
Заструится тоскливая нить.
Кто она? Эти тонкие руки
Так бессильно и странно сплелись.
А в улыбке ее столько муки
Боязливо стремящейся ввысь.
II.
Владимиру Королевичу
Портрет пожелтевший и милый,
В старинной, плюшевой раме,
Ты в сумерках вновь оживаешь
И шепчешь мне странную сказку
О мертвой и грустной любви.
Прикованный темною силой
Стою пред тобою часами.
А ты мне тоску поверяешь
И бредишь о стершихся ласках
И руки ломаешь свои.
И бледные, тонкие губы,
И стрелы ресниц твоих длинных,
И пышное, синее платье
В душе моей будят тревогу,
Волнуют желанья в крови.
Но луч электричества грубый,
Зальет тихий сумрак гостиной
И вновь застывает объятье
И губы сжимаются строго,
Нельзя их будить для любви!
***
Любовь уходит и пепел серый
На угли сердца ложится нежно.
И уж не вспыхнуть огнем мятежным
Глазам алмазным моей Химеры.
Любовь уходит. Дыханьем страсти
Разжечь пытаюсь больное пламя.
Истлело сердце. Мы гаснем сами,
Вернуть былое не в нашей власти.
Любовь уходит. И все, что дальше
Мне вспыхнет в жизни уже не свято.
И бледно ляжет печать разврата
На все, что было так чисто раньше.
***
Мы шли с Вами весело — такие беспечные,
Такие спокойные. И ветер седой
Сорвал с меня шляпу. Смеялись встречные,
А сердце заискрилось новой мечтой.
О, сердце лукавое! Любовь обманувшую
Ты вновь не зови. Ведь на новом пути
Нам все же не сбросить оковы минувшего,
До светлой границы нет силы дойти.
Но мы улыбались губами усталыми
И взор погрузился в сияющий взор.
А пламя дрожащее вспышками алыми
Нас властно тянуло на Вечный костер.
РАЗБИТАЯ ЧАША
Я разбила хрустальную чашу
С золотисто-пьяным вином.
Отвечая на нежность Вашу
Я мечтала о счастье ином.
Я хрустальную чашу разбила,
Чашу с радостным страсти вином,
— Неужели все это было?
Ах, любовь мне кажется сном.
Я разбила хрустальную чашу,
Пролила дорогое вино…
— Как огонь меня жгли ласки Ваши,
Ну, а сердце — из камня оно.
СЕНТИМЕНТАЛЬНЫЙ РОМАНС
Тихий вечер грустит за окном,
Догорает печально камин…
Не хотела я думать о том,
Кто так горд и надменно один.
В синем пламени жарких углей
Вновь ищу я забытые сны,
Грезы тихой печали моей
И мечты отзвеневшей весны.
Но сгорают и гаснут огни,
Не вернуть уходящих теней,
Не вернуть отлетевшей любви.
И потянутся снова они,
— Одинокие, тусклые дни.
НОЧЬ
Плачет горячая, черная, страстная
Ночь.
Прочь — вы, мечты, золотые, напрасные,
Прочь.
Сердце ревнивое, сердце стоокое,
Спи.
Спи истомленное, спи одинокое
Спи.
Мечется, плачет и хлопает крыльями
Ночь.
Прочь — вы, мечты, оказались бессильными,
Прочь.
НА МОТИВ Н. ЛЬВОВОЙ
Зине
Со всех сторон нас жгут и жадное желание
И страстная мольба и нежность робких глаз,
И нам не бросить «нет» извечному страданью
И мы несем свой крест, под тяжестью склонясь.
О, крест любви! Его любовь мужская
Не может знать. Он наш — и только наш.
А если стонем мы, под ним изнемогая,
Они нам говорят: «Истерика и блажь».
Мы только женщины, и, корчась в страстной муке,
Пред жаждою мужской не можем устоять,
И всем мы отдаем трепещущие руки
И губы красные, бессильные проклясть.
Нам не порвать кольца пылающих желаний,
Нам не найти пути потерянного вновь.
И распинает нас, истерзанных страданьем
На огненных крестах Владычица-Любовь.
***
Душа умирает без жалоб,
Без стона, без слез, без упрека.
И я ничего не сказала,
И ты — безвозвратно-далеко.
Весенний, ласкающий вечер.
Мечтами истерика тает.
Болят мои тонкие плечи,
Тоска так жестоко ласкает.
И я подчиняюсь покорно
Холодной, мучительной ласке.
А в сердце разбились узоры
Едва распустившейся сказки.
ДАМА В ЛИМУЗИНЕ
В черном лимузине, с шелковой обивкой,
У театра, в полночь, ждет она меня,
Кутаясь тревожно в шеншилля накидки,
И, качаясь, серьги длинные звенят.
Выхожу усталый, со следами грима,
С ласковой улыбкой подведенных глаз.
Часто — очень часто, прохожу я мимо,
Но сегодня как–то жаль обидеть Вас.
Дама в лимузине, с яркими губами,
Я люблю Ваш тихий, невеселый смех…
Дама в лимузине, с острыми духами,
Вы влекуще–нежный и томящий грех.
Дама в лимузине — в Вашем сердце рана,
Ваши поцелуи, как укус змеи.
Стой, шофер! Довольно. Не хочу обмана
Ласки бледной Дамы душу мне сожгли.
И серых глаз влюбленная печаль,
И пудра на лице, и странная небрежность
В улыбке бледных губ, которых смутно жаль.
И руки мягкие, и пальцев тонких ласка,
Их сладко целовать, свернувшись на ковре.
А после прятать боль под равнодушной маской,
Прощаясь в холоде рассвета на дворе.
И знать — все время знать, что жадными губами
Он зацелован весь, как мраморный святой
В костеле краковском, украшенный цветами
На пестром алтаре застывший и немой.
Но пусть кругом толпа в молитве исступленной
И фимиам, и свеч мерцающий восторг,
И женщин пламенных, безумных и влюбленных
Горячий шепот — он их всех отверг.
Не хочет он любви, устал от жажды счастья
И топчет женщину, в погоне за мечтой.
Он — Принц-Пьеро, измучен красной страстью,
Заласканный, больной, развратный и святой.
Бледен профиль капризный в истоме луны.
Губы жадно трепещут, желаний полны.
В твоих сильных объятьях, нежна и грешна,
Я молчу… Может быть, эта нежность смешна?
Что же? Смейся! Ты знаешь, тебя я люблю.
Все рабыня простит своему королю.
Мчатся кони. Уж гаснут огни фонарей,
Легкий ветер проносится в чаще ветвей,
Скоро будет светать, закатилась луна.
— Как молчит, притаившись, весенняя тьма,
Как пьянит она душу и знойной волной
Прочь уносит рассудок, сознанье, покой.
Не целуй моих рук. Твои губы горят,
Твои губы горят и томят, и томят…
Не смотри этим взглядом, молю, не смотри,
Ах, ужель никогда не дождаться зари,
Не дождаться холодного, ясного дня,
И волшебница-ночь околдует меня!
— Поздно, поздно! Горячие губы слились
А усталые кони опять понеслись.
Ты со мной! Ты со мной! Я тобою пьяна…
Эта грешная ночь мне на счастье дана.
В этих письмах пожелтевших
Столько муки.
Горечь страсти потемневшей,
Боль разлуки.
В этих письмах столько ласки,
Нежного упрека.
Время стерло в сердце краски
Так жестоко.
Лишь остался бледный очерк
Глаз молящих.
Да капризный, нервный почерк
Строк дрожащих.
Пусть рвется на части — молчать.
Пусть горечь, тревога и боль нарастают —
Молчать.
Томиться тревогой и жаждой свиданья
И ласк упоения ждать,
Отбросить все в мире, мечты и желания,
Молчать.
(версия А. Н. Вертинского)
Из Ваших серых подведенных глаз
В бокал вина скатился вдруг алмаз.
И много, много раз я вспоминал
Давным-давно, давным-давно
Ушедшую минутку.
На креслах в комнате белеют Ваши блузки.
Вот Вы ушли, и день так пуст и сер.
Грустит в углу Ваш попугай Флобер.
Он говорит: «Jamais», он все твердит:
«Jamais», «Jamais», «Jamais», «Jamais»,
И плачет по-французски.
