1914
Золотыми удавами блики
От курильниц скользят в сумрак ниш,
В пенно-белой, прозрачной тунике
Я курю с моим другом гашиш.
Там, за окнами, город взволнован,
Говорят — в целом мире война…
Бледный друг мой уже околдован,
Я — печальна и гневом пьяна.
Тонут жизни ненужные звуки
В древней сказке индийских ковров,
Кто-то взял мои тонкие руки —
Это больше, чем страсть и любовь.
И, дрожа, словно стебель ириса,
И бледней чем его лепестки,
Я ищу своего Озириса
В глубине моей вечной тоски.
19-е июля 1914
Александру Блоку
В стране полунощной, где мертвые цветы
Венчают чьи-то тихие могилы,
Где нет людских шагов, лишь ветр гудет уныло,
Среди снегов почиешь мирно ты.
Живой меж мертвыми и мертвый меж живыми,
Ты шепчешь мне слова давно забытых рун,
И силюсь вспомнить я твое былое имя
И слышу тихий вздох и шепот — Гамаюн.
1914
Балерина
Я – маленькая балерина,
Всегда нема,
Но ярче скажет пантомима,
Чем я сама.
И мне сегодня, за кулисы,
Прислал король —
Жемчужно-бледные ирисы
И лакфиоль.
И, затаив бессилье гнева,
Полна угроз,
Мне улыбнулась королева
Улыбкой слез.
1913
Баллада
На башне пробило двенадцать часов,
И подняла стража мосты.
Ах, замок наш крепок, супруг мой суров
Не вырвешься ты.
Супруг мой любовью и ревностью пьян.
Потупил он сумрачный взор;
С ним тайно шептался старик-капеллан,
Палач приготовил топор…
Я знаю, что буду томиться в аду,
Прости мне, Небесный Отец!
Я ходом подземным тебя проведу,
Прекрасный певец.
И верный мой паж оседлает коня
И ждать тебя будет в лесу,
Ты радость мою унесешь от меня,
Я — слезы твои унесу.
И буду я думать: где ступит твой конь,
Умрет, улыбаясь, трава.
И брошу я четки святые в огонь,
В очаг, где пылают дрова.
1914
В курильне
Скучно в курильне… Народу немного;
Старый матрос из Калькутты, да я.
Будто случайно скрестились дороги
Его и моя.
Он полунаг — здесь приличья так хрупки —
Щуря глаза, он бранит англичан,
Маленький бой приготовил нам трубки,
Маленький бой — Ли-Ю-Чан.
Полдень проносится в огненной пляске
Где-то вблизи, за саманной стеной…
Боже, как хочется счастья и ласки,
Боже ты мой!
Как надоело мотаться по свету:
Токио — Лондон, Москва и Париж.
Нет, гениальней не сыщешь поэта,
Чем вдохновенный гашиш.
Скоро мы будем как древние боги,
Старый матрос из Калькутты, да я.
Скрестятся снова наши дороги
В вечных садах небытья.
1916
***
Взлетают проворные пальцы.
Игла, словно жало, скользит,
И быстро ложится на пяльцы
Узором воздушная нить.
Над пяльцами жизни лениво —
Над мукой царя и раба,
Лукаво смеясь, прихотливо
Узоры выводит судьба.
Виноград Изабелла
О, королева Изабелла,
Твой нежный, хрупкий виноград
Хранит ревниво сказки тела
И тонких пальцев аромат.
Моя душа тебя узнала,
Перешагнув за грань веков,
Когда ты гроздья обрывала,
Следя с улыбкой бой быков.
Мне мнится — корни винограда
Питала гордых мавров кровь
И горько плакала Гренада,
Среди разрушенных дворцов.
Иль инквизитор Торквемада,
Еретиков послав на казнь,
Вкушал от гроздий винограда,
Нечистой совести боязнь.
О, королева Изабелла,
Твой нежный, хрупкий виноград
Хранит ревниво сказки тела
И тонких пальцев аромат.
1917
***
Вот ты ушел — и я страдаю,
И плачу, волю дав слезам,
Как по утерянному раю
Еговой изгнанный Адам.
Но ты вернешься — и с тобою
Так скучно, скучно будет мне,
Как с надоевшею женою
По восемнадцатой весне.
1918
Женщина с розами
Ты смотришь мне в глаза
доверчиво и ясно.
Змея, змея, меня не обмануть.
В твоей руке, и трепетной,
и властной,
Я вижу нож, вонзенный
в чью-то грудь.
Не розы, нет, сжимаешь ты,
а души,
И тайным торжеством
горит невинный взгляд.
А легкий стан вздымается
воздушно,
О, сколько мук уста твои
сулят.
И знаю я: без вздоха сожаленья
Ты жизнь пройдешь
без трепета в крови,
В пучинах зла не ведая паденья,
В пылу страстей не ведая
любви.
* * *
Читаю Радловой стихи
И ничего не понимаю.
Амур, прости мои грехи –
От страсти я изнемогаю.
Я мнила, о лукавый бог,
Твои уж мне не страшны
стрелы,
Никто не стукнет
в мой чертог
При свете трепетной Семелы,
И сохраню свою я честь,
Как Рима строгая матрона.
Увы… на все законы есть,
Лишь для Киприды
нет закона.
И нынче я алтарь ее
Украшу розами и маком, –
Да осенит жилье мое
Счастливым беззаконным
браком.
Духи
Твои духи — мираж Востока,
В них лень и солнечная тишь…
Так, целомудренно-жестоко,
Благоухает лишь гашиш.
И снятся мне сады Китая,
Его мистическая тишь,
Склоненный профиль Дао-тая
И в трубке тлеющий гашиш.
1917
Ева
Я – Ева, Жизнь, Начало всех Начал,
И путь мой – путь борьбы, и лик мой – лик смиренья.
Я сеяла мятеж и мир вела к спасенью,
Иегова меня проклятьем увенчал…
Я – Женщина, Начало всех Начал.
Вот я иду в веках – то скорбная Агарь,
То гордая Юдифь, с мечом в поднятой длани,
И робок шепот мой, и клич мой – знамя брани,
И палачи мои – то жалкий раб, то царь,
А жертва – я сама, любовь моя – алтарь.
Влачилась я в грязи и низвергала троны,
И, юностью моей и нежностью пленен,
Песнь Песней мне слагал премудрый Соломон,
И плакали в садах и рощах анемоны…
И вечность победил великой страсти стон.
Влачилась в тюрьмах я и плакала в гареме,
И мир бы потонул навек в моих слезах,
Но родила Христа я в нищем Вифлееме,
И ангелы хвалу мне пели в небесах.
1916
Ева
Я вся дышу печалью гнева,
Душа до края им полна.
Вкусив запретный плод от древа,
Я им на смерть осуждена,
В пылу страстей, в огне объятий,
Когда померкнут все слова,
Я слышу звук твоих проклятий,
Палач мудрейший Иегова.
Ты дал нам к вечности стремленье,
Нам, двум безумцам, полным сил,
Но в кубок страсти пресыщенье
Тоску и ужас уронил.
***
День ненужный и хмурый скользит за окном,
Осень желтые листья срывает в саду,
Я раскинула карты — гадаю о нем,
Самовар загудел — накликает беду.
Карты лгут мне какой-то причудливый вздор —
Путь далекий, король с обручальным кольцом —
Ветер рвется из сада в поля на простор,
От порывов его содрогается дом.
Ах, упиться бы жизнью как старым вином,
Но кому же я сердце свое понесу?
Осень в окна стучится холодным дождем,
Да неясыть хохочет и плачет в лесу…
1917
****
За мгновение счастья с тобой
Заплачу я тяжелой судьбой.
Дни позорно-темны, не смеются мечты.
Где же ты? Где же ты?
Презирать я тебя не могу,
А скажу: ненавижу, — солгу.
Засыпая, хочу тебя видеть во сне,
Но… не снишься ты мне.
Ранним утром, встречая зарю,
— Ближе смерть, — я смеясь говорю…
Ведь душа умерла… Дни уныло-пусты…
Плачу я… Где же ты?
1913
Из Песни песней
Как печать, ты на сердце меня положи,
И как перстень — на руку твою.
Что сильнее любви? Смерть равна ей? Скажи,
Как потушишь ты ревность мою?
Ведь любовь, это — ад, — Пламень яркий, большой,
Как гасить его будешь? Возьмешь
Необъятные воды пучины морской,
Но водами его не зальешь.
Кто богатства свои отдает за любовь,
Тот отвергнут с презреньем… забыт…
Но зажег мне возлюбленный юную кровь,
И ему лишь шатер мой открыт.
1912
Испанский танец
Черноокою гитаной
Встану я, перед тобой,
В пляске бурно-огневой
У холодного фонтана.
Вот ты прянул, весь дрожа,
Сжав кинжал рукою смуглой,
Кровь моя рубином круглым
Тихо падает с ножа.
1921
Две песни
I
Милый мой — лихой разбойник,
Буйной шайки атаман.
Променяла я повойник
На турецкий ятаган.
Но порой в ночи мне снится —
Терем девичий и мать,
И душа в слезах томится,
Но не смеет зарыдать.
II
Пусть метель бушует, пусть крепчает вьюга,
Заметая след.
В эту ночь, я снова поджидаю друга
Через много лет.
Атаманом шайки он гулял в Карпатах,
Был грозой господ,
За него молились здесь в крестьянских хатах,
Он любил народ.
И меня любил он — молодо и смело,
Весь огнем горел,
Он любил за душу, он любил за тело,
Просто — как умел.
А теперь, болтают, схвачен он войсками
Лгут, не верю им —
Легче сладить курам с горными орлами
Чем солдатам — с ним.
Пусть же злится ветер, пусть крепчает вьюга,
Заметая след.
В эту ночь, я снова поджидаю друга
Через мною лет.
1915
* * *
Мы с тобой исходили
бы землю, а в небе
Наш биплан ночевал бы
на мертвой луне.
И смеясь ей в лицо, я метнула
бы жребий:
Возвращаться на землю тебе
или мне.
Мы с тобою прошли бы моря,
океаны
И тропинки неведомых,
ласковых рек,
Где как девичья ласка
воздушны туманы,
Где еще никогда не ступал
человек.
На границе чудесной полярного
круга,
На рассвете жестокой
полярной зари
Я тебе отдалась бы, как Богу,
как другу,
И, вонзая бы губы, шепнула:
умри.
Как напев уныло-погребальный
Над могилой только что зарытой,
Голос твой глубокий и печальный
Прозвучал в душе полуразбитой.
Голос твой глубокий, и печальный,
Как напевы арфы многострунной,
Как на глади озера зеркальной
Поцелуй тоскливый ночи лунной.
Как на глади озера зеркальной
Ветерок певучий в час рассвета,
Голос твой глубокий и печатный
Прозвучал и замер без ответа.
1913
Колыбельная песня
Ты усни, отдавшись ласке,
Не моей, о нет…
Старой няни, певшей сказки
В прошлом, много лет.
«Ты, мой серенький котенок,
Козлик золотой.
Спи, мой сладкий, мой ребенок,
Спи, Господь с тобой».
В этой песне смысла мало,
Нет и красоты,
Но спокойней засыпала
В колыбели ты.
И теперь, когда страданья,
Душу истомят,
Не таи в груди рыданья,
Слез горючих яд.
И усни, отдавшись ласке,
Не моей, о нет,
Старой няни, певшей сказки
В прошлом, много лет.
Нищий
Я — нищий, сгорбленный и старый.
Чтоб жить в грязи, на чердаке,
Весь день бренчу я на гитаре
В промозглом, пьяном кабаке.
Кричат, дерутся проститутки,
Как стая псов из-за куска,
А я бренчу — о как здесь жутко,
Как жизнь наивна и жестка.
А ночью, у себя в конурке,
Когда сойдет на город тишь,
С своей судьбой играя в жмурки,
Я, как калиф, курю гашиш.
Тогда душистый дым, как сон, сметает годы
И глубь веков становится ясна —
Я вижу, как рождаются народы,
Как вымирают племена.
А утром, сгорбленный и старый,
Бреду по улицам в тоске,
Чтоб снова тренькать на гитаре
В промозглом, пьяном кабаке.
И ничего не знает город —
О, как горда моя душа —
Что победил я смерть и голод
Одною трубкой гашиша.
1916
* * *
От века и доныне
Я жду — любовь придет.
Горят пески в пустыне
Под солнцем, будто мед.
Века неумолимы
И каждый миг — как год…
О, неужели мимо
Меня любовь пройдет,
И сердце умирает
От гнева и тоски,
Горят, горят в пустыне
Предвечные пески.
* * *
Серебристая ночь без рассвета
Как тогда заглянула в окно.
Я забыла, что песня пропета
И тобой позабыта давно.
И опять захотелось мне снова
Беззаветной, горячей любви,
Яркой ласки, привета родного…
Позови меня вновь… позови.
1913
Старая дева
Из-за кудрявых облаков
Глядит луна напудренной маркизой,
Мороз трещит и в небо от костров
Несется дым молочно-сизый.
С Невы мой особняк такой надменно-строгий,
И взгляд привратника презрительно гнетет,
И люди думают: Царевна-Недотрога,
Должно быть, здесь, отшельницей живет.
А в зале холодно, сухой трещит паркет,
Со стен глядят старинные портреты
Моих прабабушек… Увы! их больше нет,
Когда-то здесь несли им дань поэты,
Когда-то здесь звучал жеманный менуэт,
Слова признания с капризных уст летели…
Ах, Боже мой! Они — любить умели,
А я — состарилась без страсти, без побед…
И одинока я — девица в сорок лет.
Я затоплю камин, велю подать вина
И буду молча пить до самого рассвета…
Люблю — а в волосах змеится седина,
Стара и влюблена… Плохая шутка это.
1916
Танцовщица
Я — танцовщица из Севильи,
Старик-король в меня влюблен,
Старинных кружев для мантильи,
С своим пажом, прислал мне он.
Ресницы юноши — как стрелы,
Глаза — темнее чем агат,
Движенья быстры и несмелы,
Но горд и смел влюбленный взгляд.
Друг к другу юность нас толкнула,
А страсть сказала все слова…
Смеясь и плача, я швырнула
Ему под ноги кружева.
1915
* * *
Ты мне солгал…. Когда-нибудь, объятый
Ночным безмолвием и шорохом тайги,
Как сон любви, приснившийся когда-то,
Ты вспомнишь шепот мой и легкие шаги,
И, не спеша ружье приставив к ели,
Ты крикнешь в ночь: люблю тебя! — Все ложь!..
В полубреду, заслышав зов мятели
Мой тихий смех ты вспомнишь… и умрешь
1922
* * *
Я иду по веранде пустынной,
Чуть касаясь до каменных плит,
День ненужный, и скучный, и длинный,
Словно уж меж камнями скользит.
Я иду и не чувствую тела,
Полный кубок свободы мне дан:
Вся душа у меня опустела,
Словно после грозы океан.
Он вздымает валов своих гривы,
Равнодушный к стенаньям земли,
А на дне его спят молчаливо
Погребенные им корабли.
1918
***
Конь копытом снег взрывает у ворот,
Не меня ли там красавец стройный ждет.
Ехать, что ли? — Мне сегодня не до сна,
Заговорщицей, смеясь, глядит луна.
Под полозьями хрустит, скрипит снежок,
Пробирается под полость холодок,
Ясных глаз твоих темнеет синева,
Цепенеют, обрываются слова.
Светом призрачным забрызгана земля,
Грозной далью расстилаются поля,
Никуда нам не заказаны пути
От себя лишь не уйти мне, не уйти…
1913
Крестьянка
Сенокосили… На сносях я ходила,
Первого — Иванушку ждала.
Матушка-свекровка откосила
И в деревню ужинать пошла.
Я замешкалась, задумалась, присела
У пенька, а день идет к концу.
Истомилось, разомлело тело,
Пот ручьем катится по лицу.
Матушка-Владычица! Помилуй!
Ох, домой бы… Нету… Не могу…
Зарычала зверем что есть силы,
Завертелись копны на лугу…
Вечер-то приятный да погожий…
Родился Иванушка-сынок,
Странник шел дорогою, прохожий,
Услыхал — перевязал пупок.
Встала я — а солнце только село —
Вымыла младенчика в ручью,
Спеленала фартуком, согрела,
Спи, желанный… Баюшки-баю.
Лукавый китаец, с черной косой,
Ухмыляясь, подает вино,
В глубине его глаз что-то сверкнуло грозой,
И снова печально и темно.
В курильне нет ни души,
На полу циновки и грязь,
Движения китайца надменно-хороши,
Будто он древний, монгольский князь.
Опьянения не дает вино….
Бой, зачем ты здесь стоишь?
— Я думаю о том, как давно
Madame не курила гашиш.
Тянется легкий, таинственный дымок…
Забыты все знакомые слова…
Океан моих грез безгранично широк
И мечты — на нем острова.
Ах, сколько еще мне неведомых стран —
Тибет, Япония, Цейлон!
Гашиш мне даст много нирван
И как смерть глубокий сон.
1916
Мать
О, если б губ моих коснулся ты слегка
Своими тихими, влекущими устами,
Я застонала бы, как сонная река,
Когда полнощный вихрь склонится над водами.
Как знамя, радостно, тебя бы унесла
В пучину дивных грез и тайных откровений
И, умирая, Дню шепнула б тихо Мгла:
Ты знаешь — на земле родится новый гений…
1918
Мессалина
Император, Клавдий мой, — руина…
Отчего же негодует Рим?
Мессалина… Боги… Мессалина,
Юлий Гай — стал Цезарем твоим!
Но когда я ночью выходила,
Вся дрожа от страсти и тоски,
В вечный Город, как Изида к Нилу,
Все молчали — даже старики…
И украдкой строгие матроны
Покидали сонный гинекей.
До зари звучали страсти стоны,
— Мессалина… будь моей!
Но теперь, у римлян нет надежды
Мессалину встретить средь гетер,
Никому из них она, как прежде,
В Капитолий не откроет дверь.
Вечный Рим, мне целовавший ноги
Я боюсь, не вспыхнула б война
Оттого что, — праведные боги —
Оттого, что Гаю я верна!
Эй, рабы! Беснуетесь вы! Что же?
Не затем ли подняли вы вой,
Что никто уж не разделит ложе
С августейшей Цезаря женой?
* * *
Мой верный пес свернулся у порога,
И щурит сонные, ленивые глаза,
За садом тянется пустынная дорога,
Вздыхает вдалеке усталая гроза.
Прибита пыль дождем, кой-где цветы примяты,
Но веселей глядит промокшая трава,
Задором радости ребяческой объята,
О чем-то шепчется болтливая листва.
А мне не по себе — в душе растет тревога,
Непрошенной слезой туманятся глаза —
За садом тянется пустынная дорога,
Вздыхает горестно усталая гроза.
1918
На охоте
Задремал бродяга ветер
И к земле на миг прильнул.
Мой любимец — рыжий сеттер.
Воздух в ноздри потянул.
Тишина… кругом — ни звука.
Чу!.. кричат перепела.
Долго ль ждать? Какая мука!..
Вот… летят… моя взяла!..
1913
* * *
Маленькая девочка бледная, больная
Голодная собачка с звездною душой
Милостыню просит, тщетно выжидая,
Что подаст ей кто-то щедрою рукой.
Маленькая девочка скажет, умирая:
“Люди очень добры… Только… голод злой”…
Маленькая девочка бледная, худая
Голодная собачка с звездною душой.
1913
1922
***
Как лилии прозрачны, как вешний сон легки,
На полевую кашку садятся мотыльки.
Садятся шаловливо и пьют душистый мед,
Не ведая, что тут-то и смерть их стережет.
Бесшумно катит волны усталая река,
И в ней купают гривы седые облака.
Краснеет земляника под кочкою в тени,
Но пахнут мхом и тленьем израненные пни.
Сижу я у дороги, у самой у межи,
Кузнечики стрекочут в зеленой, сочной ржи,
А ветер по оврагам свистит, гудет в лесу,
О, как до Бога чистым я сердце донесу!
1921
Ступени
Это только ступени –
людские сердца,
В необъятно далекую высь.
Выше, выше иди и не бойся
конца,
Если можешь молиться –
молись.
Это только ступени, людские
сердца,
В бесконечно далекую высь.
Но когда ты достиг одиноких
вершин
И взглянул в лучезарную
твердь
И в отчаяньи понял – один,
я один… –
Созерцая погибель и смерть.
О, взгляни ей в лицо,
ожидая конца,
И, как матери сын, улыбнись!
Пусть улыбка и мудрость
не сходят с лица,
Провожая мелькнувшую
жизнь.
Это только ступени –
людские сердца,
В бесконечно далекую высь.
* * *
В свинцовых низких облаках
Носились чайки с криком
вещим,
И в сердце мне закрался страх,
Холодный, тусклый
и зловещий.
В утесах сжатая река
Блестела отблеском
свинцовым.
И душу сжала мне тоска
Перед неведомым и новым.
А чайки низко над водой
Кружились, плача и ныряя,
Как ты кружишься надо мной,
Забвенья миг подстерегая.
* * *
Чешет буйная метелица
Серебро пушистых кос;
Под луной дорогой стелется
Тонкий шелк ее волос.
Из-за облака кудрявого
Усмехается луна,
Мужа старого, плюгавого
Я ль теперь любить должна?
Эх, вы санки-самокаточки,
Вы, полозья, звонка-сталь,
Молодецкая ухваточка,
Ничего для вас не жаль!
* * *
Всю нашу жизнь мы бродим
средь могил,
По тихим кладбищам
Воспоминанья,
Читая надписи: здесь некогда
почил…
Но стерлись имена.
Что мертвым их прозванья?
Но аромат цветов: левкой
и резеда,
И ветерок с полей,
примчавшийся нежданно,
Развеет сердца грусть,
как тучку, без следа,
И станет так легко
и радостно и странно.
Как будто молодость навеки
не прошла,
И старость не глядит
бесцветными глазами,
И юной девушкой на кладбище
пришла
Я сладко погрустить
над вешними цветами.
26/II – 32.
* * *
Мнится, сотни уж лет, как
лежу я в гробу
И Архангела жажду услышать
трубу.
В день последний Он будет
трубить над землей,
И из праха восстану я – образ
живой.
И рассеется липкая жуткая
мгла,
И скажу: я недаром так долго
ждала.
И от смерти восстав, как от
тяжкого сна,
Я увижу – вокруг расцветает
весна,
Я увижу твои дорогие черты,
И шепну: наконец, это ты…
это ты…
Песня
Опоил меня ты, верно,
Приворотною травой,
Грусть-тоска моя безмерна:
Жить не в силах врозь
с тобой.
Сжечь тебя, колдун… Когда-то
Вас сжигали на костре,
И горел бы ты, проклятый,
Словно солнце на заре.
Ах, не то ведь я толкую, –
Обними меня скорей,
Чтоб сгорели в поцелуе
Змеи ревности моей.
1941
* * *
Я умру где-нибудь под забором,
Презираема всеми – бедна.
Надо мною последним дозором
Встанут: Холод и Ночь
и Луна.
Бледный труп мой обгложут
собаки
С тихим воем, с веселой
грызней:
– Так и надо ей, праздной
гуляке! –
Загрохочет толпа надо мной.
Но на грани у ада и рая
Я скажу еле слышно Христу:
– На одно только я уповаю –
На святую Твою доброту.
