Памяти моей матери
В день благодати Духа,
В день победы над тьмой,
Робко звучит и глухо,
Мамочка, голос мой.
В темной житейской битве
Жарок молитв костер, –
Чистой вручаю молитве
Бедных моих сестер, –
Тех, что зовут «шалманом»,
Тех, что не смотрят ввысь.
Тех, что нуждой иль обманом
В страшный мир вовлеклись.
Тех, что во тьме блуждают.
Что говорят матком,
Тех, кого всякий шпыняет
Словом или пинком.
Тех, кому недоступны
Радость искусства, любви;
Тех, что в мире преступном
Вырос с ядом в крови.
Тех, что гнилой трущобой
Вскормлены по углам,
Платят лютою злобой
За отвращенье – нам;
Вспомни их всех, родная,
В светлой твоей мольбе;
Голос мой, вера, знаю –
Ввысь долетят к тебе.
Спутанным бездорожьем
Всем нам брести дано;
– Мама, пред ликом Божьим
Я и они – одно.
Словом склони богомольным
Всех унывающих, Мать,
Чтоб навсегда нам, безвольным,
Духа оковы сломать.
Выпрямиться, подняться,
Свет разглядеть и во тьме,
Жизнь полюбить – и остаться
Вольным в самой тюрьме!
17. VII. 1940,
В бараке
В бараке каждый вечер – ссоры,
Зубовный скрежет, стон и плач,
И каждый день плодятся воры,
И каждый – сам себе палач.
Профессор, крадущий талоны
И хлебный нищенский паёк, –
Какие страшные уклоны,
Какой зловещий, грозный рок!
Так расточить свой облик прежний,
Так потерять над телом власть,
Так опуститься безнадежно,
Так глубоко, так низко пасть!
Но – осудить – не станет силы,
Не хватит духу – заклеймить…
Не все ли на краю могилы,
Не всех ли смертный страх томит?..
И только с болью бесконечной
Глядя в прекрасные глаза
Когда-то гордой, безупречной,
Как осудить – и наказать?
И лишь мучительно и остро,
Когда Царь-Голод взносит плеть,
Хочу сказать: мужайтесь, сестры,
Чтоб и его преодолеть!
8 марта 1942
ЛЮБОВЬ
Беспокойная—бьется, плещет.
Круглый, крепкий и красный клюв.
С каждым взлетом—острей и резче,
Неотступней: Люблю. Люблю.
Грубо ранит краями крыльев,
Ускоряя кровавый ток.
В сердце, затканном пеплом и пылью,
Загорается красный цветок.
Успокоилась. Крылья сложила,
Клюв раскрыла—в последней тоске.
Только бьется бессонная жила
У меня на виске.
***
Опять костлявая тоска мне
Сжимает мозг—еще живой.
Вновь спотыкаюсь я о камни
Сжатой морозом мостовой.
И снова спугнутые мысли
Крылами бьют, как стаи птиц.
Ряды неумолимых чисел
Вехами встали на пути.
Не миновать, не уклониться,
Не разрубить печаль сплеча,—
Скользит подстреленная птица,
Крылом подбитым волоча
* * *
Солнце словно из красной слюды,
Но стремятся душу отчаяньем
Оковать сибирские льды.
Сестры, не поддавайтесь унынию,
Наважденью сибирских вьюг!
Посмотрите, какую скинию
Сам Мороз воздвигнул вокруг!
Посмотри на этот алеющий
И теплеющий нежный снег, –
Этих красок тающих, млеющих
Никогда не видал человек.
Посмотри: голубиными перьями
Оторочена снежная даль;
Истомились от злого безверья мы,
Оплела нас сетью печаль.
Но глубоко под наслоеньями
Чувств, угасших в грязи и в крови,
Различаем мы нежное пение:
Нескудеющий голос Любви.
Им обещано обновление,
В нем одном – возрожденья залог;
Не смолкай же, нежное пение, –
Облеченный звуками Бог.
28.1.1940
***
Завтра день молитвы и печали.
Завтра память рокового дня…
Ангел мой, где б души ни витали.
Ангел мой, ты видишь ли меня?
Тютчев
В день благодати Духа,
В день победы над тьмой,
Робко звучит и глухо,
Мамочка, голос мой.
В темной житейской битве
Жарок молитв костер, –
Чистой вручаю молитве
Бедных моих сестер, –
Тех, что зовут «шалманом»,
Тех, что не смотрят ввысь.
Тех, что нуждой иль обманом
В страшный мир вовлеклись.
Тех, что во тьме блуждают.
Что говорят матком,
Тех, кого всякий шпыняет
Словом или пинком.
Тех, кому недоступны
Радость искусства, любви;
Тех, что в мире преступном
Вырос с ядом в крови.
Тех, что гнилой трущобой
Вскормлены по углам,
Платят лютою злобой
За отвращенье – нам;
Вспомни их всех, родная,
В светлой твоей мольбе;
Голос мой, вера, знаю –
Ввысь долетят к тебе.
Спутанным бездорожьем
Всем нам брести дано;
– Мама, пред ликом Божьим
Я и они – одно.
Словом склони богомольным
Всех унывающих, Мать,
Чтоб навсегда нам, безвольным,
Духа оковы сломать.
Выпрямиться, подняться,
Свет разглядеть и во тьме,
Жизнь полюбить – и остаться
Вольным в самой тюрьме!
17. VII. 1940,
Духов день
* * *
Лагерь спит, окованный морозом;
Не Твоя ли милость надо мной,
Как поверить мне зимы угрозам?
На высокой, маленькой луне
Встал несчастный Каин – брат на брата.
Не Твоя ль рука лежит на мне
Покрывая скорби и утраты?..
Нам неведом сокровенный смысл
Благостных Твоих предначертаний;
Ибо не путем весов и числ
Измеряется предел страданий.
В этой кажущейся пустоте,
В суете, как бы лишенной цели,
Наши души вверились мечте
И частицей тайны овладели.
Сквозь тупой, суровый, скудный быт,
Сквозь метель и яростную вьюгу, –
Голос Твой и зов Твой не забыт, –
Как цветы мы тянемся друг к другу.
Дорогая, душу приготовь;
Пусть в ночи морозной слепо бьемся –
Близок срок: в единую любовь
В цветнике Господнем все сольемся.
26 января 1940
***
И над нами небесная чаша
Необъятна и глубока;
И фаты подвенечной краше
Проплывающие облака.
И хоть нас лишили свободы,
И для нас, подруга, с тобой
Льется с черного небосвода
Ослепительный свет голубой.
И в потоке струящемся этом
Над тобою и надо мной
Веют сны, что даются поэтам
Повелительницей-луной.
И когда весенней свирелью
Станет жизнь – светла и легка, –
Затрепещет жаворонок трелью,
И над нами – з/к, з/к.
К МОГИЛЕ
Иду, окутанная золотом
Осенних поредевших чащ.
И веет ароматным холодом
Нерукотворный этот плащ.
Но тишины такой торжественной
И чистой – не запомнить мне.
Такой – почти что неестественной,
Как в сказке о волшебном сне.
На небе бледно-голубеющем
Как бы застыл узор ветвей.
Густой ковер из листьев тлеющих
Прильнул к желтеющей траве.
Листва недвижна. Зачарована.
Не шепчут травы меж собой.
Воспоминаньями взволнованный,
Забытых чувств растет прибой, –
И, словно в светлом сновидении
К могиле приближаюсь я
Того, кому вторым рождением
Обязана душа моя.
10 октября 1958
***
М.К.
Кровь на лице, надулись жилы,
Тяжелой кровью налиты.
Безумье рукку наложило
На искаженные черты.
Косится робко, осторожно,
В глазах затравленных – испуг.
Ее в тютьме, во тьме острожной
Сразил таинственный недуг.
Из глах сочится неотступно
Слеза, у синих губ – слюна.
В каком деянии преступном
Была она уличена?
А пальцы рук опухших, грязных,
Морозом схваченных, тугих,
В лохмотьях шарят безобразных,
Как бы любовно гладя их.
Кто это сделал с ней? Какими
Путями этот гнусный вор
Ей разум омрачил? Я имя
Хочу узнать, чтоб на позор
Его предать, на суд великий,
Чтоб Немезиды мощный гнев
Его постигнул, многоликий,
Колючим вретищем одев.
Чтобы за ним повсюду следом
Зубами лязгала беда,
Чтоб часа светлого не ведал
До самой смерти – никогда!
24.11.1941
Моя Москва
…В конце зимы настала перемена:
Отброшен враг. Она еще жива.
Израненные выпрямляет члены
Никем не покоренная Москва.
А в двухэтажном домике на Бронной,
Весь съежившись, в тревожном полусне, –
Сидит старик, как юноша влюбленный,
Мучительно тоскуя обо мне.
Танцуют, иая, снеговые мухи…
Мой бедный друг! Когда, в каком краю
Узнаешь в хилой, сморщенной старухе
Молоденькую Маменьку свою?..
29.03.1942
***
Нет, не грустить, не подводить итоги,
А выйти – в поле, в лес, к реке, в тайгу,
Смотреть, как вдаль бегут пути-дороги,
переплетаясь в голубом снегу.
Так много их – призывных и влекущих,
На всех – запрет, и все – не для меня…
Стоят, дрожат серебряные кущи
Кустов в лучах закатного огня.
Все отошли в страну воспоминаний.
Все, с кем жила, кого с собой звала…
В живом, текущем, трепетном тумане
Растаяли – и наступила мгла.
Но если б можно жизнь начать сначала,
Не изменила б я ее русла;
Вода живая, что душе звучала,
По ней бы вновь свободно потекла.
Ни от кого, ни в чем не отрекаюсь.
Грядущих дней приветствуя зарю,
Не жалуюсь, не сетую, не каюсь,
И тех, кто дал мне скорбь, – благодарю.
