)
Я — женщина
Восславить могу! И — проклясть!
Святым одарить убежденьем…
Я — женщина.
Тайная власть
Дана мне судьбой и рожденьем.
Об этом мне весть подают:
Весна — в соловьином напеве,
На поле — пшеничный салют,
Грядущий ребенок во чреве.
Бездонен души водоем
И щедры кормящие груди.
Я — женщина. В мире моем
Добро — продолжение сути.
Горит за окном резеда.
Искусен порядок в квартире.
Не зря для меня красота
Есть способ присутствия в мире.
И звездному жару в крови
Служу я прилежно и верно,
Ведь вечное чувство любви
Всей жизни моей соразмерно.
Из нежности соткан рассвет.
Обласкана зелень лучами.
…Но — острые клювы ракет
Все чаще мне снятся ночами.
И может, тебя потому
Порою пугаю я взглядом,
Что вижу в далеком дыму
Угрозу, чреватую адом!
Но знай же, пока я сильна,
Земля не покроется тенью!
В подоле моем — семена.
И вечно мое возрожденье.
И в небе моем — журавли.
И голубь — на синем конверте.
Я — женщина. Матерь земли.
И символ ее. И бессмертье.
Россия
…И опять, как в первый день творенья,
Помолясь заброшенному богу,
В ситцевом платке долготерпенья
Ты одна выходишь на дорогу.
Художнику
Мой друг, ты изнемог над полотном.
Ты день и ночь тоскуешь об одном:
Гармонии служить и совершенству.
О эта ярость — напрягать зрачки!..
И в сердце увеличивать толчки,
И одержимость, равная блаженству.
Художник, я хочу тебя спросить:
Достойно ль так свой труд превозносить,
Забыв себя, свое здоровье тратить?
Зачем рука ломает карандаш?
Зачем томит и мучает гуашь?
Зачем бунтуют линии в тетради?
Тебя твой труд сжигает, как ожог.
Не лучше ль поберечь себя, дружок?
Ходить на службу, получать зарплату?
О эти краски, угли и мелки!..
Смотри, не довелось бы влезть в долги
И на пиджак прилаживать заплату.
Конечно, что-то в этой страсти есть:
Завидная возвышенность и честь.
– И в постоянстве этом — благородство
Но — боже мой! — работать целый век
Вот так, без коллектива, без коллег,
Какое одичалое сиротство!
Поверь, что в заблуждении таком
Живешь ты непонятным чудаком.
А одержимость больше чем беспечна!
Смотри, уж ты испортил цвет лица.
А все твоим эскизам нет конца.
А жизнь идет — она не бесконечна.
…Тем временем художник рисовал.
Плыл по холсту уродливый овал.
Глаза пустые выглядели грустно,
Убогий лоб, убогий серый цвет…
И в странном сходстве — был его ответ
И мой портрет, исполненный искусно.
Ясунари Кавабата
В.Овчинникову
Поле, пахнущее тмином,
Кедр дремучий в два обхвата,
Мотылек нал бальзамином…
Ясунари Кавабата.
Как собрал ты воедино
Краски спелого заката,
Тень от пагоды старинной,
Ясунари Кавабата?
Нет у правды середины.
Мудрость — горечью чревата.
Как снега твои седины,
Ясунари Кавабата.
Запах йода и креветок.
Мостик, выгнутый горбато.
Изумруд вишневых веток.
Ясунари Кавабата.
А в пути незнаемом и длинном
Боль-тоска переполняют лоно.
И твоим заслуженным сединам
Уж никто не жалует поклона…
Праведница, грешница, разиня,
Добрая в душе, а не со страху,
Милая, пресветлая Россия,
Не отдай последнюю рубаху.
Во сне
Когда полночный час пугает
И время кажется бедой,
Из бездны мира возникает
Не бледный конь,
А конь седой.
На нем чеченская уздечка.
За ним — искусные враги…
Лампада гаснет.
Стынет свечка.
Пылают адские круги.
И в них неясно, как помарка,
У плит могильных и оград,
Как на обломках аквапарка,
Немые ангелы сидят.
А возле кратера вулкана
На обгорающем краю
Зола и пепел из Беслана
Летят на голову мою.
И у всемирного погоста
В потусторонней пелене
На крыльях скорбного Норд-Оста
Живые тени машут мне.
И снова разрывают сердце
Бедой незалечимых ран —
Все нерожденные младенцы,
Потомки доблестных славян.
…Кричу: «О времена, о нравы…»
Сквозь сумрак сна ищу ответ.
Не покарай нас, Боже правый.
Есть времена. А нравов — нет!
О правде
Вздыблена эпоха ветровая.
Но солдаты Слова встали в строй,
Правду, только правду признавая,
Горькую и страшную порой.
Тяготея к братскому союзу,
Видя — будни, но смотря — вперед,
Мы спасаем правдой от иллюзий
Наш святой доверчивый народ.
Для себя считаю я за счастье,
Что сквозь все кромешные года
Ни мое перо, ни мой фломастер
Фальшью не грязнились никогда.
Не легко любить родную землю.
Отчий край растерзан и разбит.
…Я пишу, — но снайпер мой не дремлет.
Я пишу, — но киллер мой не спит.
Смерть Хуана
Там, за кромкой Кордильер,
И в сезон цветенья сливы
На свиданье шел счастливый
Деревенский кавалер.
На свиданье шел Хуан,
Напевая «Кукарачу».
И полуночный туман
Предвещал ему удачу.
Шел, топча посохший лист
В млечном мареве тумана.
Молодой милисиано,
Убежденный сандинист.
Кольт надежный на боку.
Ощущенье сладкой воли.
Горсть маиса, ветер в поле —
Много ль надо бедняку?
Много ль надо бедняку?
Мира над кофейной рощей.
Справедливости всеобщей.
Да щепотку табаку.
Революции — навек!
Света!
Грамоты!
Свободы!
Сын земли,
Дитя природы —
Шел к любимой человек…
Но четыре раза гул
Прокатился по округе.
Человек, раскинув руки,
Рухнул, прежде чем шагнул.
И четыре раза мрак
Раскололся промежутком.
И гудело
В эхе жутком
Слово классовое:
Враг!
И лилась на землю кровь
В полночь,
В лунную субботу —
За надежду,
За свободу,
За работу,
За любовь.
Чужие имена
Наверно, Мария Сотела,
В тебя Рональдиньо влюблен…
А впрочем, какое мне дело
До этих далеких имен?
Но ветер смешно и сердито
Возникнув, как звездный герой,
Стучится в окно: «Анхелита,
Фернандесу двери открой».
О как бесполезно, напрасно,
С какого-то давнего дня
Отравлена речью испанской
Далекая память моя.
Зачем средь земного угара
В какой-то холодный апрель
Хлестнет ветерок: «Че Гевара…»
А сердце ответит: «Фидель…»
Среди городского асфальта
На склоне туманного дня
Мне видится профиль Освальдо,
И Педро седлает коня.
И так же, быть может, Россия
Приходит в чужие края,
К тебе, дорогая Лусия,
Далекая тезка моя.
Каракола
Раковина — каракола.
Дар глубин, виток природы.
Кто так крепко и надежно
Закрутил твою спираль?
Отчего, изнемогая
От сияющей свободы,
Ты хранишь в холодном чреве
Шум прибоя и печаль?
Став добычею обычной
Собирателя моллюсков.
Ты случайно не разбита
О прибрежную скалу.
И теперь на книжной полке,
Полированной и узкой,
Прижилась ты и прижалась
В предназначенном углу.
Каракола — мол, кораллы,
Колокольный звон далекий…
Королевою стихии
Ты, наверное, была.
Запятой на свитке моря.
Гостьей вечного потока.
Ослепительным мгновеньем,
Квантом света и тепла.
Подчиняя совершенство
Строгой прозе назначенья,
Через все перипетии
Ты была — очаг и кровь.
Сквозь подводные теченья,
Фосфоритные свеченья
И скупые излученья
Прародительских миров.
* * *
Не за проливом Беринга,
А ближе и родней,
Латинская Америка
Живет в душе моей.
Откину край панамы,
Предамся миражу,
И за спиною ламы
Ацтека разгляжу.
Развеет ветер древний
Следы далеких ран.
Кофейные деревья
Окутает дурман.
Я вижу в центре мира,
Где скрыта красота,
Крестьяне — гуахиро
У Южного Креста.
И заревом пожара.
Как очищенья дня,
Сомбреро Боливара
Приветствует меня.
Когда обманет случай,
Когда надежды нет,
Шепчу: «Беса мэ мучо»,
Латинский континент.
* * *
Я вернусь, Никарагуа,
Вновь твоим солнцем умыться.
Не затем ли я бросила
С пальца
В лагуну — кольцо…
До сих пор мне в ночи
Твое гордое мужество снится.
До сих пор еще жерла вулканов
Мне дышат в лицо.
До сих пор
За зрачком —
Золотые соцветия примул.
Дышит влажная сельва.
Тычинки роняют пыльцу.
И простор океана
Мне душу прибоями вымыл.
Две соленые капли
И нынче
Текут по лицу.
До сих пор мое сердце
В разлуке
И плачет, и ропщет.
Дышат зноем тропическим
Краски
Полуночных снов.
Я вернусь поклониться
Твоим апельсиновым рощам
И священным могилам
Твоих одержимых сынов.
Сандинистские флаги
Мне машут
На раннем
Рассвете.
На винтовку повстанца
Приклеился
Солнечный блик.
Я вернусь, Никарагуа,
В будни
Тревожные эти.
И в решительный
Час твой
И в твой
Ослепительный миг.
Поэтесса
Алевтине Жаровой
Не удивляйтесь отчужденью
Среди сияющего дня,
Когда святому вдохновенью
Угодно соблазнить меня…
И в этом отдаленье странном,
Когда меня меж вами нет,
В прекрасном далеке туманном
Я строки возвожу в сюжет…
Хоть жизнь — планида и планета —
Не бережет судьбу мою,
А все-таки — в трудах поэта
Есть упоенье, как в бою.
Ужель дотошная ученость
Возвысит души на века?
Кто там толкует про никчемность
Рифмованного языка?
Кто там мечтает на Россию
Немую глухоту наслать?
Всем понимающим — спасибо!
А убежденным — исполать!
Над парадоксами прогресса,
Противовесом всем речам —
Посланница и поэтесса
Пускай поплачет по ночам.
Ветераны
Шестинским
Злом судьбы не обессилены,
Хоть и нет печальней повести…
Лишние, живые символы
Неподкупности и совести.
Пусть гнетут нас будни серые,
Общим горем перевитые,
Мы живем былою верою,
Перестройкой не убитые.
И опасны наши дерзкие
Мысли в зоне оккупации…
Мы — последние советские —
Золотой остаток нации.
Дружба народов
Мои обманутые братья,
Я из-за вас ночей не сплю…
Я открываю вам объятья.
Я вас по-прежнему люблю.
За то, что кучка негодяев
С ухмылкой обхитрила нас,
Прости меня, Сапар Ураев,
Расул, Мустай Карим, Олжас…
Сквозь вихрь абсурдного режима,
Сквозь грохот: «Быть или не быть?»
Нетленна и нерасторжима
Любви связующая нить.
Сквозь Каракумы, сквозь отроги
Шел песенный наш караван
Туда, где стонет Днепр широкий,
Где стынет озеро Севан.
Когда костры горят на ниве,
Когда земля гудит дрожа,
Аскар Хаким, Геворк и Гиви,
О вас, о вас болит душа.
Не связывали нас насильно,
Иные узы нас влекли.
Фазу, и Танзиля, и Сильва —
Святые голоса земли.
А нынче — тяжки перегрузки.
Друзья, потомки мудрецов,
Простите нас за новых русских,
Да и за старых подлецов.
За тех, кто звуками играли,
Обманом души оплели.
Одну судьбу у нас украли
И где-то спрятались вдали.
Над листом бумаги
Зеленый шум, ночные грозы,
Шмели лесные и стрекозы,
И сок подземный, и смола…
И то ли слезы, то ль опилки
Текут ручьем у лесопилки
Под телом каждого ствола.
Озон и память о пожарах
Сгорят в стальных резервуарах.
И кольца лет, и птиц полет,
И солнце желтое, как хина…
Индустриальная махина
Смешает все и все прервет.
Зато потом, как выброс флага,
Плеснет по желобу бумага,
Застывший добела костер.
И то ли капли, то ли слезы
Осядут сгустком целлюлозы
На бесконечный транспортер.
Потом, когда подобьем блага
Придет желанная отвага
Мне снова взяться за строку,
Неужто в пору новолунья
Предстану я пред ним, как лгунья,
И тем презренье предреку.
Неужто я не слышу запах
Лесов, что на зеленых лапах
Стоят в морозы и в жару?
Неужто над листом бумаги
Избегну я извечной тяги
К священной правде и добру?
Неужто ради низких целей
Предам я свет берез и елей
И ту рябиновую кисть?..
Неужто на бумаге нежной
Я выведу рукою грешной
Строку, таящую корысть?
Гимн кофе
Вере Щипахиной
С улыбкою благоговейной,
Уняв лихорадочный ток,
Склоняюсь над гущей кофейной
И делаю первый глоток.
И сразу предметы и вещи
Означатся, суть обостря.
И в тихом блаженстве трепещет
Поймавшая чудо ноздря.
Качнется неистово воздух
Горячей волною в груди.
И все в этом мире — не поздно!
И есть кое-что впереди…
И снова — возможно участье.
И снова — надежда сладка.
И кружится небо от счастья
Проникшего в душу глотка.
Ни зла, ни тщеты и ни лени
Вовеки не будет в роду!
И смысл обретают стремленья.
И тянутся руки — к труду.
И снова возлюбленный профиль
Мелькнет на фарфоровом дне…
Так черная магия кофе
Добра и приветна ко мне.
* * *
О, эта жажда жить
Наполнение и густо!
Сжимать кулак до хруста.
Поленья ворошить!
О, эта жажда жить
Рискованно и крупно,
Когда судьбе доступно
И рушить, и вершить!
Кому еще служить,
Коль не земле родимой,
Горя необходимой
И вечной жаждой жить?
О, эта жажда жить!
Победно — не иначе.
Поймать звезду удачи
Иль голову сложить.
Обида
Жалкая, подавленного вида,
На тебя нахлынула обида…
Сжала горло, затемнила разум,
Все на свете отравила разом.
Серый дождь рябит седые лужи.
Серый день закашлялся от стужи.
Серый воздух. Серые растенья.
На душе темно от запустенья.
Лучше уж беда! И гром раздора,
Откровенность зла. Удар позора.
Смута, отступленье, малодушье,
Чем обиды горькое удушье!
Кто тебя обидел? Сильный мира?
Равнодушный, прошагавший мимо?
Обманувший? Наплевавший в душу?
Рук твоих не обогревший в стужу?
Зло остынет. Горе притупится.
Боль минует. И беда промчится.
Все пройдет. Загладится. Сотрется.
Все пройдет — обида остается.
Будда
Во лбу, над выступом бровей,
Звездой алмазной светит гений.
Безумец царственных кровей,
Каких ты ищешь откровений?
Покинул ты родной чертог,
Печалью удручен глубоко.
Какой ничтожнейший итог
Твое усматривает око?
Над чудом, подарившим жизнь,
Над жизнью, подарившей чудо,
Вопрос: «Куда мы? И откуда?» —
Томит тебя, тревожа мысль.
Зачем? Живи, от жизни пьян.
Не напрягай на лбу морщины.
Смотри, как медные кувшины
Сияют, озарив майдан.
Смотри, вода свершает путь.
Исходит паром, исчезает…
Куда? Про то никто не знает
И не волнуется ничуть!
Смотри, затмив собою свет,
Красавица из низшей касты
Настойчиво и языкасто
Торгует у купца браслет.
А вот калека. Он ослеп.
Его лицо сочится гноем.
Живи, пока ты юн и строен,
А подвиг разума — нелеп.
Сквозь времена и нравы стран
Тебе пророчить не пристало.
А мудрости твоей кристаллы
Не превратятся ли в дурман?
Что ждет тебя? Жестокий суд
За то, что в рвении убогом
Тебя провозгласили Богом
И в алтари свои несут.
А ты — красивый и земной —
Не помышлял об этой фальши.
Ты просто взгляд свой кинул дальше —
Сквозь пыль веков, сквозь боль и зной.
Затоптаны твои шаги.
Как месть утончена и скрыта!
Зато живут легко и сыто
Твои жрены, твои враги.
Но ты пребудь в моем дому Не Богом!
Символом и верой!
Всего несуетного — мерой.
Уроком духу и уму.
Снега Килиманджаро
Не капризы поведенья,
У меня предубежденья
Ко всему, что скажем с жаром…
Но об этом, впрочем, после,
Потому что я — не возле,
Я свершаю восхожденье
На снега Килиманджаро.
Разумеется, условно.
Может, это безрассудно,
В день и час, когда мне трудно,
От тебя, как от пожара,
Удаляюсь в дали,
Словно
Охладят меня простудно
Лишь снега Килиманджаро.
Ну, а может, это — символ:
Все, что в жизни недоступно,
Что томит и кличет трубно
И испытывает силы,
Над земным сияет шаром,
Ослепительно и крупно,
Как снега Килиманджаро.
Милый, наш разлад ничтожен!
Не считай себя неправым,
Процветай, шагай по травам,
Ну, а после — подытожим,
Кто на свете прожил даром:
Презирающий дороги
Или путник одинокий
На снегах Килиманджаро.
Осиянная, как лето,
Жизнь прекрасна, и нелепо
Подвергать ее ударам,
Населять ее кошмаром.
Не заманивай под крышу.
Впрочем, где ты? Я не слышу.
Поднимаюсь выше, выше
На снега Килиманджаро.
