Стихотворения Аустры Скуиня

***

Всего-то мне любви

за жизнь мою

и было, что – кабацкий поцелуй,

дешёвый, мимолётный:

после – утром –

что колокол на башне, сердце билось

размеренно.

Всего-то.

Пустота

Сколь ты юна, сколь –

чересчур юна ты,

коль любишь ты ещё

глядеть на звёзды

и пустоту

не замечать за ними.

Они тебе разбрасывают искры,

что очи, мало знавшие слезу,

и ледяные синие лучи –

на диво тусклые,

подобные рукам,

что стороной скользят, лаская лоб

чужой,

а о тебе

забыли.

Мой друг

Мой друг – тот, кто не умеет жить,

чьи крылья ласточки быстрее,

кто грусти комья в ветер бросит,

струны обрывок зазвучать заставит.

Иней

Твоих волос коснулся иней.

Покуда сердце не устанет,

Любви и первой и последней

Конца нет.

Все, что любил ты в жизни безотрадной,

Что на твоей душе, доверчивой и жадной,

Рождает эхо.

Вся тяжесть, что тебе согнула плечи,

Вся боль мечты, угасшей и бескрылой,

Теперь мой лоб спокойный и беспечный

Избороздили.

Моей весны коснулся иней.

И льдистый холод сердце ранит.

Любви и первой и последней

Конца нет.

Перевод Л. Азаровой

Встречи

Тебя встречаю.

Память забивают
шаги людей и неумолчный гам.
Так суетное море забывает
оранжевый песок по берегам.
Тебя встречаю. И опять краснею,
а в сутолоке улиц, как всегда,
любовь проходит мимо, и за нею
проходит радость по её следам.
Ты не сердись. Я стала пёстрым полем
где что ни день, то новые цветы,
и всё-таки во мне холодный полюс,
а это оттого, что там не ты.
И пусть я знаю, что ко мне навстречу
не торопился ласковый никто,
и пусть я знаю, что всегда отмечен
мой путь каменьями взамен цветов.
И ничего не будет между нами.
Но ты проходишь, опаляя кровь.
И я тогда с улыбкой вспоминаю
про нашу ненаставшую любовь.

Перевод И. Черевичник

***
Когда бы ты ждал
моего возвращенья,
наверно, растаяли б
вечные зимы
и снова упали бы в липы весна
и птицы.

Когда бы ты ждал
моего возвращенья,
наверно, в лесу
мы нашли бы избушку
с высоким крыльцом,
чтобы мне отдохнуть,
такой уставшей
от жизни.

Тогда ты шагал бы из чащи,
неся за плечами топор,
весь золотой от заката.

А я
твоего сына
качала б
и пела ему
про двенадцать
разбойников..
Если б ты ждал,
Пер Гюнт.

1931

(пер. с латв. И. Черевичник)

***

Ах, дня печали тихое дыханье,

не угасаешь ты – но для кого? –

как песнь шагов в ночи –

ведь мне уже безликих куцых дней с лихвой довольно,

и так наскучил этот камень – сердце.

Уж день сметает к ящикам помойным сердец осколки.

Ещё не веришь ты, что в пустоте кончается любовь,

что человек стареет год от года и остывает почва,

и на солнце всё больше пятен,

хоть и лес и луг свои цвета меняют непрестанно,

и молода ещё весна, на море ломающая льды, –

и вот – иная осень да иные печали – чуждые –

усталое лицо перечеркнут морщин тенями…

И в осень – звёзды оземь,

дней птицы перелётные спешат к закату жизни,

и всё, всё во гробе льдистом безбрежная объемлет пустота.

Машинистка

Старенький мой ундервуд,

разреши   мне  прижаться

к твоей металлической

клетке грудной

и тишиной

надышаться.

Знаю – когда-нибудь возненавижу тебя я

за то, что истертые валики не поломались

от стихотворений моих,

печальных, как рощи латышские,

скверных,

как мостовая окраинной улицы.

Возненавижу тебя я,

отстукивая последний

приказ  господина  министра:

о том, что указанная машинистка

непригодна

для государственной службы …

И когда уже нечего будет терять мне

на бирже всемирной, –

я выучу песню,

одну лишь

трагичную песню о хлебе . . .

В сточных канавах

ручьи зажурчат,

и женщины,

бледные, точно апрельский

истаявший снег, на бульвары

выйдут весну продавать,

и мальчишки засвищут

песню “Вперед, краснофлотцы”,

строя мосты через лужи

к новой, счастливейшей жизни,

той, что ни мне,

ни моим босоногим друзьям

не увидеть вовек,

потому что нас всех,

кто остался от прошлой эпохи,

снесет половодьем апрельским,

как мостик бумажный . . .

Старенький   мой   ундервуд,

разреши мне прижаться

к твоей металлической клетке грудной

и тишиной

надышаться!

Буквочек ровных

на белой бумаге

не ставят уж

клавиши,

солнце сквозь стекла

в лицо

надо мной насмехается,

папки с делами

подмигивают игриво, –

а я

слышу,  как  где-то –

в Англии, скажем –

в цеху прокопченном

ремни приводные хрипят,

вращая лоснящиеся валы,

а рабочие шепчутся тихо

о бунтах в Африке,

о Китае,

и о свободе, которой

от века они не знавали.

Может быть, говорят и о тем,

что когда-нибудь на континенте

машинистка

быстрыми пальцами

выбьет на белой бумаге

горящие буквы –

слова, которые ей продиктует

сердце новой эпох

***