Из книги “Присутствие Орфея” (“La presenza di Orfeo”) (1953)
Грустная песня (Canzone triste)
Как только занимается заря
из сердца моего родятся три голубки,
а мысль моя, окрашенная красным,
вращается в бесплодном полумраке.
Голубки те гармонию прядут
и не боятся, что могу спугнуть их…
Ведь белые родятся на заре,
когда спросонья руки затекли
и жесты не таят в себе угрозы…
1 января 1951
Из книги “Обреченные на смерть” (“Destinati a morire”) (1980)
Поэт привык работать по ночам
Поэт привык работать по ночам,
когда его не подгоняет время,
когда молчит толпы привычный шум
и прерван ежечасный самосуд.
Поэт привык работать в темноте,
как зоркая сова, иль соловей,
певец сладкоголосый
ПОЭТ БОИТСЯ БОГА ОСКОРБИТЬ
Но все равно, когда поэт молчит
душа его шумит еще сильней,
чем этот звездный купол золотой.
Из книги “Святая земля” (“La terra santa”) (1984)
5
Гармония звенит в моей крови
и вот, подобно Дафне,
я превращаюсь в дерево высокое,
чтоб Аполлон не смог меня настичь.
Но я иная Дафна,
ослепшая от дыма сумасшествия,
я дерево без листьев и цветов
и все-таки когда перерождаюсь
внутри меня горит глубинный свет –
тогда в уединении древесном
я становлюсь триадою Богов.
19
Луна встает над садами сумасшедшего дома,
больной вздыхает
засунув руку в пустой карман.
Луна просит муки,
просит у узников крови:
я видела, как больной
умирал, истекая кровью
под яркой луной.
25
Утром всем стеблем стремлюсь встрепенуться на ветру,
упоенная жизнью,
но что-то держит меня на земле,
тяжкая длинная цепь, тоска,
держит и не отпускает.
Тогда я встаю с кровати,
и ищу, где кончается ветер,
и нахожу квадратик солнца,
и становлюсь на него босиком.
Позже я даже не вспомню
об этой тайной благодати:
ведь и в болезни есть свой смысл,
своя чрезмерность, своя походка,
ведь и жизнь, по сути, болезнь.
И вот я здесь, стою на коленях,
и жду, когда ангел меня коснется
тихим крылышком благодати,
а пока что глажу бледные ступни
пальцами, ищущими любви.
37
Лунной ночью я зажгла костер,
чтобы заманить к себе гостей –
так же поступают проститутки
на своей панели
но никто не заглянул на огонек
и костер потух.
Из книги “Рипские сатиры” (“Le satire della Ripa”) (1983)
XXII
Мне говорит Ваилати, тот, что рисует чудовищ,
что “обнаженного” вмиг отдал бы за поцелуй.
Знаю: приносит несчастье изображенье уродца,
так что художника мне, видимо, не целовать.
Из книги “Двадцать портретов” ( “Venti ritratti”) (1985)
Фартук (Il grembiule)
А у мамы был старенький фартучек,
он служил ей и в будни, и в праздники,
он при жизни ей был утешением,
а порою, бывало, и сами мы
находили в нем успокоение.
После смерти попал он к старьевщикам,
но какой-то бездомный нашел его,
догадался, что фартук был маминым,
и он стал ему мягкой подушкою
на его панихиде прижизненной.
Из книги “Белые листы” (“Fogli bianchi”) (1987)
XIV
Дом мой полон рухляди и хлама.
Я не знаю, почему богатство
никогда меня не посещало.
Все равно, что смерть: ведь оба любят
наносить нежданные визиты
и обоих поневоле ждешь.
