***
Всё называется: война.
Всё называется: «под немцем».
Под ним – и осень, и весна,
И две зимы, и та сосна,
И этот луг, и страх под сердцем,
И с петухами полотенце,
И горсть горящего зерна,
И в речке полная луна,
И соловьиное коленце,
И говорят: куда податься?
Повсюду – о н, везде – о н а!
Всё называется: Украйна…
Как будто кража или тайна,
И край, и краткая межа,
Краюха… Шепчешь, не дыша…
Всё называется: весна.
Всё величается: победа.
И пчёлы золотого лета
Летят, не гаснут дотемна.
Всё называется: беда.
Всё именуется: разруха.
Проруха, засуха, присуха
Беды… И эта свежесть духа.
И смерть. И сердца простота.
Всё вспоминается: весна…
Всё называется Россией,
Куда тропою густо-синей,
Дичась и отряхая иней,
Дойду когда-нибудь одна…
***
И выпало нам дивное богатство –
Всё, что любили, разом потерять,
И в чистом поле беженцами зваться,
И в тёплом пепле – родину искать.
Вдоль всей огромной да по всей священной
Брести, зажав победу в кулаке, –
Как будто окруженец или пленный
С последней пулей в мокнущем виске…
Ведь что ни смерть, то мысль о новой встрече
С отчизной, где опять цветёт сирень,
Как в тех руинах, гаснущих далече,
Где над крылечком – ласточкина тень;
Она навек приклеена к карнизу,
Как к бездомовью – память о гнезде.
А я смотрю ещё пока что снизу
На куст, на луч, скользящий по воде,
На огнь свечи и на разбитый кафель,
На сытый гуд гневливого шмеля…
А век – он мне подарками потрафил,
Когда взметнул над крышей журавля.
Когда – какие вольные подарки! –
Печалями печали утоля,
Смотрела в синь сквозной Софийской арки,
А дальше были минные поля.
Я так всегда смотрю на эти вещи,
Как будто впереди ещё – внимать
Тебе, раскат полуденный, зловещий,
Что даже мёртвых мог бы растолкать,
Что в землю вбил мой лучезарный город,
Чтоб дух бессмертный из земли восстал, –
И оттого-то вечно будет молод,
Кто был так гол, и голоден, и мал.
И оттого-то вечно молодыми
Сойдём туда, где плавится закат,
Где веет гарью, травами степными
И журавли возвратные летят…
Август 1945 года
Вот так бы век – на насыпи стоять
В предгорьях Киева, у земляничной дачи,
И сытный дым паровика вдыхать,
И заходиться в кашле, точно в плаче.
И провожать лесные поезда,
И тайно приближаться к смолокурне:
Туда дорожка – чёрная слюда,
Но после небо кажется лазурней.
И пачкать руки маслицем маслят
В бору сосновом. Хвоей золотистой
В нём выстланы пригорки, и скользят
Здесь тапочки из парусины чистой.
И тёплых шишек положить в карман,
Кустистых, крепких, кряжисто-крылатых,
И для чего-то спрятать их в бурьян –
За хатой, в лопухах белесоватых.
А где змеится линия траншей,
Я знаю: спелой головой поникла,
Под листиком, укрывшись от лучей
И млея, луговая земляника.
А мне туда и близко не велят…
Там поживают мёртвые солдаты.
Там, говорят, в дурмане мины спят
И рвутся – без войны уже – снаряды.
И видит око, да неймёт зубок,
Но вот в цветах и мотыльковых травах
Скользит босой опасливый следок –
Туда, к приюту ягоды кровавой.
Мы будем биты – это уж как пить!..
За вылазку, за полное лукошко.
Но я-то знаю: вечно буду жить,
И мне смешно – и боязно немножко.
И эти хрипы… кашляю до слёз:
То старый голод сводит грудь и плечи.
Но даже чёрно-сивый паровоз
Мне впрок: увозит хворь мою далече!
Мне впрок луга, тропинки и поля,
Хотя б в студёных предрассветных росах.
Мне вечно впрок родимая земля –
В воронках, в землянике, в сенокосах…
А вот и яблочный медовый Спас
Под парусами сводов деревянных.
И даже нищий держит про запас
Две груши или яблока румяных.
Струятся свечи. И горячих ос
В церквушке душной грозное круженье.
А бабий хор высок и трёхголос,
И клонит в сон ликующее пенье.
И мы выходим на церковный двор
К чреде калек, где потчуют друг друга
Плодами окроплёнными… С тех пор
Я не видала дружественней круга
Тех деревенских замкнутых людей
Я не встречала шире урожая,
Чем в этот август – после стольких дней
Войны, что шла от края и до края.
Да, кажется, и нынче-то гремит
На море и земле дальневосточной.
А хор летит, и молит, и скорбит
О всех, кто на сверхсрочной и бессрочной…
И долго опалённый этот Спас,
Увитый васильком и повиликой,
Не сводит с нас широких карих глаз
В суровой тишине своей великой.
С тех, кто на море да в земле чужой,
С тех, кто теперь-то наконец-то дома,
Где ласково в душистый этот зной
Под ветерком чуть прядает солома…
