Всё шхеры, фиорды, ущельных существ…

Всё шхеры, фиорды, ущельных существ
оттуда пригляд, куда вживе не ходят.
Скитания омутно-леший сюжет,
остуда и оторопь, хвоя и холод.

Зажжён и не гаснет светильник сырой.
То — Гамсуна пагуба и поволока.
С налёту и смолоду прянешь в силок –
не вырвешь души из его приворота.

Болотный огонь одолел, опалил.
Что – белая ночь? Это имя обманно.
Так назван условно маньяк-аноним,
чьим бредням моя приглянулась бумага.

Он рыщет и свищет, и виснут усы,
и девушке с кухни понятны едва ли
его бормотанья: – Столь грешные сны
страшны или сладостны фрекен Эдварде?

О, фрекен Эдварда, какая тоска –
над вечно кипящей геенной отвара
помешивать волны, клубить облака –
какая отвага, о фрекен Эдварда!

И девушка с кухни страшится и ждёт.
Он сгинул в чащобе — туда и дорога.
Но огненной порчей смущает и жжёт
наитье прохладного глаза дурного.

Я знаю! Сама я гоняюсь в лесах
за лаем собаки, за гильзой пустою,
за смехом презренья в отравных устах,
за гибелью сердца, за странной мечтою.

И слышится в сырости мха и хвоща:
– Как скушно! Ничто не однажды, всё – дважды и
ль многажды. Ждёт не хлыста, а хлыща
звериная душенька фрекен Эдварды.

Все фрёкен Эдварды во веки веков
бледны отбелил захолустной гордыни.
Подале от них и от их муженьков!
Обнимемся, пёс, мы свободны отныне.

И — хлыст оставляет рубец на руке.
Пёс уши уставил в мой шаг осторожный.
— Смотри, — говорю, — я хожу налегке:
лишь посох, да плащ, да сапог остроносый.

И мне, и тебе, белонощный собрат,
двоюродны люди и ровня — наяды.
Как мы — так никто не глядит на собак.
Мы встретились — и разминёмся навряд ли.

Так дивные дива в лесу завелись.
Народ собирался и медлил с облавой –
до разрешенья ответственных лиц
покончить хотя бы с бездомной собакой.

С утра начинает судачить табльдот
о призраках трёх, о кострах их наскальных.
И девушка с кухни кофейник прольет
и слепо и тупо взирает на скатерть.

Двоится мой след на росистом крыльце.
Гость-почерк плетёт письмена предо мною.
И в новой, чужой, за-озерной красе
лицо провинилось пред явью дневною.

Всё чушь, чешуя, серебристая чудь.
И девушке с кухни до страсти охота
я страшно — крысиного яства чуть-чуть
добавить в унылое зелье компота.

20-21 июня 1985
Сортавала