пятнашки с бурями играю
Тропинки я не выбираю –
Люблю протаптывать сама.
В пятнашки с бурями играю,
А в тишине схожу с ума.
Ищу я нового звучанья
Старинных и галантных слов
И потрясаю основанья
Извне навязанных основ.
Живу, смеясь, не зная страха,
Целую солнце поутру
И на воззвания Госстраха
С высот бессмертия смотрю.
1965
Перемена
Нам не грозит предательство измен
И прочих нехороших перемен.
Мы стали мудрыми в тревожный миг,
Когда предчувствия так были злы,
Собрали сотни две любимых книг,
Собрали чемоданы и узлы.
И, доброхотов оборвав нытье,
Отправились на новое житье.
Лесная жизнь, лесная быль и глушь
И списанный домишко у Шексны,
И самый добрый, самый славный муж
У самой замечательной жены.
Для женихов совет мой и невест:
Любви спасенье в перемене мест.
1968
Баллада о телеграмме
В ночь телеграмму принес почтальон
Три слова: «Ваш друг в беде».
И в ту же минуту отброшен сон,
И страхов накинулся целый мильон:
Что, как почему и где?
А младший мой сын, как назло заболел
В эту осеннюю стынь,
То жаром он пышет, то бледен, как мел,
И врач от него отходить не велел,
Но остался с соседкою сын.
А позднею ночью автобусов нет,
А надо весь город пройти.
От самого дома за мною вослед
Гнусавит сопля восемнадцати лет:
«Нам, крошка, не по пути»?
И я выхожу поскорей на Неву –
Там ветреней, но светлей.
Иду, замерзая, от злости реву.
И пуговицы в волнении рву.
Ох, дождик! Хоть ты не лей…
Но вот позади новостройки район,
Гранитным стал берег Невы.
Стоит постовой. Подозрительно он
На мой перепачканный смотрит капрон:
«Гражданка! Куда это вы»?
Плюю на блюстителя и бегу.
А он, встрепенувшись, за мной,
Свистит, ругается на бегу,
А я объяснить ничего не могу,
И вдруг – такси под стеной!
Был с юмором, видимо, парень-таксист –
Навстречу мне дверцу открыл.
Рванул он и сзади растаял свист,
Как будто на паре крыл.
Я шарю в карманах – одна вода,
А счетчик мелькает рублем…
Тот парень простит меня, верно, когда
Стихи эти встретит мои, но тогда
Я ушла проходным двором.
Прошла метеором все три этажа,
В жизни так не неслась!
В квартиру врываюсь уже не дыша.
Друзья за бутылкой: «Что, хороша
Хохмочка удалась»?
Ну, что ты уставилась как истукан?
Твою верность мы знаем сейчас»!
Ну, что ж, друзья, наливайте стакан
Выпьем за дружеский этот обман
И за то, что я вижу вас.
1968
Черновики
Мне разбирать твои черновики,
срывать чернику почерка до срока –
безумная и горькая морока –
так эти строчки на губах горьки!
Беру горстями горестный урок,
а в нем ростки забвенья прорастают.
Еще немного – и стихи растают,
еще немного – и наступит срок.
Заплачу я. Ты скажешь «Пустяки»!
Умрешь. Побудешь там. И вновь родишься.
И снова в люди, снова по стихи,
минуя собственное пепелище.
Твою красотку Музу бы сюда!
Пускай со мной читает их и плачет,
Что жить тебе вот так, а не иначе, –
И до конца, до Страшного суда.
1975
На пушкинских дорогах
Красавица моя, экскурсовод!
Вели водителю помедленнее ехать.
Буран в пути. А главная помеха –
На пушкинских дорогах гололед.
На пушкинских дорогах гололед.
Друзья мои, теперь остерегайтесь.
Веселый черт и златокудрый витязь,
Что вас за новым поворотом ждет?
На пушкинских дорогах гололед.
НОВАЯ СКАЗКА
Я знаю, знаю – для меня
Веселое наступит время!
Мне слуги подведут коня,
и юный паж придержит стремя.
Мой друг, закованный в броню,
Мне поцелует край одежды –
но я перчатку уроню
Пажу, что любит без надежды.
И от предчувствий трепеща,
взлечу в седло легко и гордо
и взмахом красного плаща
перечеркну угрюмый город!
НА ПРОРУБИ
Пушинки растеряли голуби –
Река от них белым-бела.
Под вечер я шагаю к проруби
С корзиной, полною белья.
К окну с испуганными рыбами,
Оправленному в синий лед.
Белье на снег ложится глыбами
И пар последний отдает.
Его негнущимися пальцами
я в прорубь бухаю и в ней
шурую сына одеяльцами
и белой пеной простыней.
Трудней не выдумать занятия,
И среди этой кутерьмы
От всей души я шлю проклятия
Красотам матушки-зимы.
А вечером, как неизбежное,
Вдруг тихо в комнату войдет
Белья морозный запах свежего
И вкус январских чистых вод.
Ленинград, 1975
ЛАПЛАНДИЯ
Висит деревня на холме,
Как тонкая гравюра,
И кисть напоминает мне
Упрямый жезл каюра.
Лапландия, Лапландия!
Лишь небеса одни
Да редкими лампадами
Далекие огни.
Скользя на тоненьких ногах
По ягельному склону,
Олень несет свои рога,
Мохнатую корону.
Лечу я по Лапландии,
Меня качают сани,
И горд упряжкой ладною
Оленевод-саами.
Сказал редактор: «Дай статью
О пуске шкур налево»…
Не взять ли лучше интервью
У Снежной королевы?
Олени по Лапландии
Скользят неслышной тенью.
Лапландия, Лапландия,
Республика оленья!
Ленинград, 1975
ПОЛОЖЕНИЕ
Вижу, вижу напротив заката
Выплывают две лодочки утлых
Проплывают мимо как-будто
За собою зовут куда-то.
Изукрашены обе богато,
До кормы цветами обвиты,
И золоченым багетом
Лодок борта обиты.
В одной увидала брата,
В другой угадала брата –
Братьев моих убитых.
Друг за другом плывут на запад;
Видно, брат догоняет брата.
А река черна и поката,
А над ней сладковатый запах.
А над ними поют гитары.
Боже мой! Как поют гитары!
Все о счастье поют и стонут,
И плывут лепестки, не тонут.
Сентябрь 1975 г.
СТЕНА
Грозя погребеньем,
Содрогаясь до самого гребня,
Стена накренялась.
Опираясь на кончики пальцев,
Ужасом смерти сведенных.
Промедляющий миг равновесья
Был смертоподобен и жуток,
Ибо гибель была решена,
А тело дышало и жило.
Взвиваясь в тоске невесомости,
Волосы извивались, как змеи:
Знали они, что не вырвутся
За черту погребенья –
Не уцелеть даже раздвоенным кончикам
Маленьких жалец:
Тени волос копошащихся не достигали
Верхнего края стены.
Из написанного в эмиграции
Надо было расстаться, уехать,
А я не умела
Возвращалась в уже
Покидаемый дом
Расставляла их на подоконниках,
В окна глядела и пела
И опять уходила и вновь возвращалась потом
За бездумность безумную бабью
Прости меня, Боже
За любовника юного и за подарки
Прости
Что-то было такое и прежде, но прежде
Была я моложе
И тогда мне самой на прощанье
Носили цветы.
* * *
Не радуйся! Еще ты не молилась.
И нет прощения еще, но Божья милость,
И не весна еще, и не тепло – а так…
На изголовьи – солнечный пятак
Да на оконце – тающий ледок,
Да материнский вязаный платок
И в поле поезд, в коем ты укрылась.
24 января 1985 г. Поезд Франкфурт — Мюнхен
* * *
Метель заблудилась в лесу,
Как вдова в трех соснах:
В потерянном счастье,
В напрасных надеждах,
И в блуде яремном.
Где видишь ты лес?
Это парк. Это плющ навесу.
И льдинка в ладони –
Осколочек жизни огромной.
Утраченной напрочь.
Кому я ее отнесу?
Кого обольстит эта малость?
Ладонь горяча
От горечи слез непролитых.
Которым и негде пролиться,
Ведь нету для них ни руки, ни груди, ни плеча.
И у деревьев чужие, холодные лица.
24 января 1985 г. Поезд Франкфурт — Мюнхен
* * *
А смысл придет потом.
И смысл, и цель,
С которой совершилось отрицанье
Привычно близкого: отринут дом,
Любовь, постель и громких слов бряцанье,
И винограда хрупкий завиток,
И нежный мандарин,
И злая ночка.
В Исландии бродяжит Кивиток,
Прадиссидент и вечный одиночка.
Вот он сегодня мне и шлет привет
И льдинками хрусти,
И что-то лепит.
Сегодня – лед и темь,
А завтра – свет,
И в тишине родится первый лепет
Моих стихов.
И новая волна
Омоет и оплатит все сполна.
24 января 1985 г. Поезд Франкфурт — Мюнхен.
* * *
Метелица в полях немецких
Живой метели только признак.
Мелькает, как балетный призрак
Чего-то бывшего в той жизни –
В Сибири? Во поле? В отчизне?
Мы все тоскуем по-простецки…
24 января 1984 г. Поезд Франкфурт — Мюнхен
* * *
Так долго, так бесплодно – ну и пусть! –
Пришлось играть зачем-то Пенелопу.
Спектакль окончен и театр пуст.
Разорвала ковер, ногою топнуть –
Как будто бы нарыв под сердцем лопнул.
Вся кровь еще отравлена, но взгляд
Уже заметил снег и зимний сад
И в том саду калины красный куст.
25 января 1985 г. Мюнхен
* * *
Сегодня оттепель. Деревья
Болят и маются. Наш парк похож
На те невольные воспоминанья,
Что пробуждает старая любовь,
Что в муках кончилась, скончалась.
А все же нужен глаз да глаз!
Как оттепель – болит, болит…
Гляжу в окно на белые деревья
И зябко плечи кутаю в платок.
25 января 1985 г. Мюнхен
ПЕРЕКРЕСТОК ДОРОГ
Ах, флейтисточка-дурочка, что ж теперь делать, играй!
Видишь, пальцы застыли – сама ничего не сыграю.
За какие грехи нас с тобою отправили в рай?
Перекресток дорог, у подножья чужого креста
И вокруг тишина, да такая, что некуда деться.
А прислушаться – слышится тихое «Ради Христа»! –
Чей-то тоненький голос из самого дальнего детства.
Ах, играй что-нибудь! Ради бога скорей заглуши
Этот жалобный голос, иначе немыслимо будет
Переждать непогоду. Одни мы. Вокруг ни души.
Души здесь только мы – остальные не души, а люди.
Люди мимо идут по земле, по любви, по делам
И проходят сквозь нас, будто мы только тени живые,
Будто все не для нас – звезды в небе и свет по домам,
Не для нас вдоль дорог и распятия сторожевые.
1990 г.
