Изучение литературного наследия русского Зарубежья как одного из интереснейших компонентов культурно-исторического контекста первой половины XX века в качестве одной из самых актуальных выдвигает проблему осмысления русской литературы ушедшего века в когнитивном аспекте. Поэзия эмиграции первой волны, унаследовав многие традиции классической русской литературы, а также поэзии Серебряного века, выработала ряд новых литературно-эстетических парадигм, что определило ее несомненную ценность для русского литературного процесса XX века. Использование концепт-анализа, по мнению литературоведа, доктора филологических наук О.В. Резник, «позволяет выявить «глубинные» убеждения автора, рассмотреть личностную составляющую художественного текста» [5, 10].
В данной статье исследуются крымский контекст реализации концепта «дом», ключевые субконцепты и концептообразующие символы в поэзии Лидии Алексеевой-Девель как одной из ярких представительниц младшего поколения литераторов первой волны эмиграции.
Будучи стержневым элементом в понятийном аппарате человеческого сознания, концепт представляет собой универсальное явление сложного характера. С учётом того, что в современной науке существует несколько определений понятия «концепт» (А.П. Бабушкин, С.Г. Воркачёв, Д.С. Лихачёв, Е.С. Кубрякова, С.Х. Ляпин, Ю.С. Степанов), нами в качестве рабочего определения использовано понимание концепта как многомерного ментального образования, которое представляет собой составную часть культурной памяти любого объёма и является выражением индивидуальной мировоззренческой позиции автора. Разделяя мнение исследователя И.В. Постоловой, что «именно субконцепты обеспечивают вариабельность главного концепта» [3, 89], считаем также актуальным и значимым выявление ключевых субконцептов главного концепта «дом» и концептообразующих символов в поэтическом дискурсе эмигрантов первой волны.
В литературе русского Зарубежья отношение человека к дому, Отечеству, родному очагу как исходным константам человеческого бытия приобретает первостепенное значение. Понимание русскими эмигрантами ДОМА как традиции, преемственности, Родины, нации, народа, истории помогало им устоять против ассимиляции, не раствориться в культуре приютивших их народов. Как отмечает О.В. Резник, «именно дом выступает как часть ретро-картин, как знак социальной и культурной общности» [4, 32]. Осмысление понятия ДОМ в сознании людей, оказавшихся в центре Великого Раскола, поможет нам в поисках нравственных ориентиров, играющих основополагающую роль в бытии человека.
Дом объединяет тех, кто был далек от политики, и тех, кто был с ней непосредственно связан. Это в равной степени относится как к литераторам старшего поколения, составившим себе имя еще до революции (З. Гиппиус, Д. Мережковский, И. Бунин, В. Ходасевич, Г. Иванов, И. Северянин и др.), так и литераторам младшего поколения, начавшим писать уже в эмиграции. Деление это относительно, так как в поколении «старших» редко кому было за сорок. В свою очередь, младшее поколение литераторов-эмигрантов тоже можно условно разделить на две группы: это непосредственные участники Гражданской войны (С. Бехтеев, Б. Поплавский, И. Савин, В. Смоленский, Ю. Терапиано, Н. Туроверов и др.) и литераторы, которые вынуждены были покинуть Родину еще детьми (Л. Алексеева, А. Головина, И Кнорринг и др.)
Болью утраты дома пронизано стихотворение И. Бунина «У птицы есть гнездо, у зверя есть нора» (1922): / У птицы есть гнездо, у зверя есть нора. / Как горько сердцу было молодому, / Когда я уходил с отцовского двора, / Сказать прости родному дому [2, 365]. О доме, родной станице вспоминает в Париже потомок старой славной казацкой семьи Николай Туроверов (Из поэмы «Париж», 1928): / Как счастлив я, когда приснится / Мне ласка нежного отца, / Моя далекая станица / У быстроводного Донца [9]. Мысленно возвращается к дому, семье и участник Гражданской войны Владимир Смоленский («Стансы», 1957): / Закрой глаза, в виденье сонном / Восстанет твой погибший дом – / Четыре белые колонны / Над розами и над прудом [7, 22]. Сельские пейзажи Франции напоминают о доме, родине Юрию Терапиано («Под деревенским грустным алтарем», 1938): / Совсем Украйна…Дом под крышей красной, / Потрескавшаяся, в пыли земля… [8, 15].
Многочисленные примеры из произведений авторов-эмигрантов позволяют утверждать, что образ Дома относится к наиболее общим и фундаментальным образам, имеющим универсальный характер.
Изучению специфики языковой репрезентации концептов в поэтическом дискурсе первой волны эмиграции посвящены работы последних лет таких ученых, как С.Р. Габдуллина «Концепт ДОМ/РОДИНА и его словесное воплощение в индивидуальном стиле М. Цветаевой и поэзии русского зарубежья первой волны (Сопоставительный аспект)» (2004), А.А. Забияко «Лирика «харбинской ноты»: культурное пространство, художественные концепты, версификационная поэтика» (2007), С.А. Тимощенко «Лексико-семантическая экспликация концепта ДОМ в русской фразеологии и художественных текстах» (2007) и др.
Однако считать данное направление исчерпанным, на наш взгляд, несколько преждевременно – выделение ведущих концептов отдельных авторов позволяет уйти от калейдоскопичности в освещении эпохи, представить сложную и многомерную картину литературного процесса эмиграции. Небезынтересен с этой точки зрения и крымский контекст экспликации концепта «дом» в русской поэзии первой волны эмиграции.
В судьбу и творчество русской поэтессы, переводчицы первой волны эмиграции Лидии Алексеевны Алексеевой (настоящая фамилия Ива́нникова, урожденная Деве́ль) Крым вошел в раннем детстве. Родилась будущая поэтесса 7 марта 1909 года в уездном городе Двинске Витебской губернии (впоследствии Даугавпилс). Вскоре семья переехала в Севастополь, по месту службы отца, офицера флота Российской империи, дальнего потомка французских гугенотов, отпрыски которых, после долгих скитаний по Европе, осели в России. Мать Лиды была дочерью учителя математики Владимира Горенко (старший брат которого был отцом Анны Ахматовой). Детство Лидии Девель прошло в Севастополе, с которым связана большая часть ранних воспоминаний, нашедших отражение в дальнейшем ее творчестве. В ноябре 1920 г. одиннадцатилетняя девочка вместе с отцом, полковником Генерального штаба Русской армии, матерью и сестрой на борту знаменитого врангелевского крейсера «Генерал Корнилов» навсегда покинула Россию. Начался долгий путь изгнания: Константинополь, Болгария, Белград, учеба в русско-сербской гимназии и Белградском университете, преподавательская деятельность. Именно в этот период Лидия Девель начала серьезно заниматься литературой, стала участницей белградского литературного кружка «Новый Арзамас». В 30-х годах в эмигрантской периодике Белграда, Варшавы и Таллинна появились первые публикации ее стихотворений. В Белграде, в 1937 году поэтесса вышла замуж, взяв фамилию мужа – Иванникова. Через семь лет относительно спокойный период в жизни Лидии Иванниковой закончился: в 1944 году в Югославию вошли советские войска. Опасаясь репрессий, Лидия Иванникова с мужем и родителями перебралась в Австрию, где они пять лет были вынуждены провести в лагерях для перемещенных лиц. В 1949 году поэтесса и вместе с матерью и отчимом эмигрировала в Америку, расставшись с мужем и прибыв в Нью-Йорк уже под новой фамилией – Алексеева. Она поселилась в одном из самых опасных для жизни районов города, где обитала, в основном, негритянская и индейская беднота, работала на перчаточной фабрике. В 1960 году друзьям Лидии Алексеевой удалось устроить ее на работу в славянский отдел Нью-Йоркской публичной библиотеки, где она и прослужила вплоть до выхода на пенсию. В заокеанском мегаполисе Лидии Алексеевой суждено было прожить сорок лет. После смерти поэтессы в 1989 году хозяин квартиры, которую она снимала, поспешил очистить жилье для новых постояльцев и уничтожил весь ее архив.
За свою долгую жизнь Лидия Алексеева опубликовала пять стихотворных сборников «Лесное солнце» (1954), «В пути» (1959), «Прозрачный след» (1964), «Время разлук» (1971), «Стихи. Избранное» (1980). «Литературная судьба Алексеевой сложилась счастливо, – читаем мы в предисловии к книге «Горькое счастье», составленное Валентиной Синкевич, поэтессой второй волны эмиграции, лично знавшей Лидию Алексеевну и публиковавшей ее стихи последних лет в поэтическом альманахе «Встречи». – <…> Стихи ее любили почти все, даже взыскательные критики» [6, 10].
Долгие годы изгнания не стерли в памяти поэтессы теплые воспоминания о Крыме, который она вынуждена была покинуть в далеком 1920-ом году. Как о родном доме вспоминает Лидия Алексеева о Севастополе в стихотворении «Был ли он, приснился ли когда-то»: / Был ли он, приснился ли когда-то / Бело-синий город мой далекий…[1]. Крымские реалии, воссозданные с помощью ретро-картин, хорошо узнаваемы, реалистичны. Это и «запах просмоленного каната», «водорослей мокрых на припеке», и «теплая бревенчатая пристань». Концепт «дом» реализуется в значении «обжитое пространство», «родной», «близкий». В лирическом произведении все движется, живет. Для описания крымского пейзажа поэтесса использует метафорические и цветовые эпитеты: «скользящий полногрудый, свежим ветром выбеленный чисто» парус, «серых скал нависнувшая груда», «бело-синий» город. Поэтические строчки наполнены покоем, гармонией. Боль утраты дома, родины навсегда звучит лишь в последних двух строчках стихотворения, где прежняя жизнь сравнивается с пенным следом за кормой корабля, «той кормы, которой больше нет». Прервана родственная связь – лирическая героиня навсегда покинула дом. Концептообразующий символ – корабль, оставляющий за кормой след, который исчезнет бесследно с поверхности моря через очень короткий промежуток времени. Поэтому ведущим настроением стихотворения является грусть, ностальгия.
Концептообразующий символ корабля/парохода встречается и в стихотворении «Всё, во что мы верили, не верили…». По своей природе оно философично: лирическая героиня размышляет о горькой участи изгнанников, лишенных дома, родины: / Всё, во что мы верили, не верили, / Что любили, знали, берегли, – / Уплывает, словно на конвейере, / С кровью сердца и с лица земли [1]. Ее переживания тревожно-драматические: / Или это мы летим неистово, / Или это нас волна несет? [1]. Употребление таких художественных приемов, как сравнение, анафора, риторический вопрос воссоздают особое напряжение, которое отражает душевное состояние лирической героини, далекое от спокойствия и умиротворения. Психологический подтекст передается с помощью оксюморона: / Так порою отплывают пристани, / А стоит идущий пароход [1]. Актуализируется оппозиция «дом-анти-дом».
Эта же оппозиция реализуется и в стихотворении «Встречный поезд в нежданном споре…»: / Словно в сердце железным градом / Рухнул мир покинутый мой… Концептообразующий символ «анти-дома» – стремительно несущийся в неведомую даль поезд, не умеющий идти назад.
Состав, что «так никогда и не пришел», является символом «анти-дома» и в стихотворении «Вся жизнь прошла, как на вокзале…». Признаки «анти-дома» – «толпа, сквозняк, нечистый пол», крошащиеся от времени шпалы, покрытые ржавчиной железнодорожные пути, просроченное расписание – воссоздают фоновую атмосферу бездомности лирической героини: / Но я не ухожу с вокзала, / Мне больше некуда идти. Безысходность положения она переносит с поистине христианским терпением: / В углу скамьи под расписаньем, / Просроченным который год, / Я в безнадежном ожидании / Грызу последний бутерброд [1].
Поэтесса не верит в возможность обретения дома вдали от родины: / Ни к чьему не примыкая стану / И ничьей не покорясь звезде, / Я уже нигде своей не стану, / Дома не найду уже нигде, – читаем мы в стихотворении «Я уже нигде своей не стану…» [1]. Лирическая героиня полна решимости с достоинством нести крест изгнаннической судьбы, хранить верность родному дому: / Сквозь земные горькие обиды / Чужестранкой призрачной бреду, / Как печальный житель Атлантиды, / Уцелевший на свою беду.
О нежелании создавать дом на чужбине свидетельствуют и строки стихотворения «Я привыкла трястись в дороге…». Лирическая героиня не тоскует от того, что не на ее окне цветет герань, создавая уют, и не на ее пороге спит кот. В изгнании она привыкла к бездомью, но искренне желает спокойной и благополучной жизни всем людям приютившей ее страны: / Но молюсь, как о малом чуде, / Богу милости и тепла, / Чтоб кота не вспугнули люди / И чтоб жарче герань цвела [1].
В изгнании для поэтессы все чужое, концепт «дом» реализуется в значении «анти-дом». Признаки «анти-дома» – «чужая заря», «вокзальный рассвет», «страна иная», «тусклый дом» на Манхэттене, «муть незрячих окон», «бетонный колодец», «человечий кокон», «чужая избушка», «дымок чужого очага». Для характеристики «анти-дома» поэтесса использует негативно окрашенную лексику. Доминирующая составляющая «анти-дома» – чужой.
Своеобразным скорбным посвящением «незамеченному поколению» изгнанников, которое поэтесса сравнивает с «последними листьями на ветке осенней» стало стихотворение «Моему поколению»: / Мы дрожим на ветру и киваем друг другу, / Собираясь в прощальный полет [1]. Многих, лишенных родины и дома, «ветер, играя, унес». Впереди – смерть, забвение: / А когда облетит наша ветка родная, / Всех нас ласковый снег усмирит [1]. Своеобразная поэтическая перекличка с «Думой» Лермонтова свидетельствует о наследовании поэзией первой волны эмиграции традиций классической русской литературы.
Умение стоически переносить трудности жизни вне родины, находить маленькие радости в повседневности наглядно демонстрирует стихотворение «Да, безнадежность – тоже утешение…». Лирическая героиня радуется состоянию покоя и легкости, когда «нечего терять», когда «под рукой послушная тетрадь», когда «целый мир могуче и покорно цветет в <…> распахнутом окне».
В стихотворении «Где круто бьет и пенится поток…» домом для поэтессы становится природа – поток над крутизной, лесная вырубка, где рождаются «смолистые» стихи, которые растут, как «пахучая», «неотесанная» поленница. Концепт «дом» реализуется в значении «личное пространство, дающее силы».
Даже в изгнании обжитым пространством, сакральным местом для Лидии Алексеевой остается Крым. Яркий пример тому – лирическое стихотворение «Память». Память, как магическая палочка, переносит лирическую героиню в детство, на далекую крымскую землю, где все так мило сердцу: «рыбный ветер над солнечной балочкой», «беловатая пыль», звенящая «по обрыву трава», влажно мерцающая синева, «хруст и шорох раздавленных раковин» под «ребячьей сандалией», «детское коричневое плечико». Севастополь для поэтессы – дом, сокровенное место, куда она мысленно возвращается вновь и вновь. Субконцепт «Крым» занимает важное место в индивидуально-авторской картине мира поэтессы.
Явные образы, мотивы, символы, навеянные Крымом, мы встречаем и в таких стихотворениях Лидии Алексеевой, как «Пахнет горькой водой и медузами…», «Склянки над бухтой знакомой…», «Прощаясь мирно с радостью земной…», «Я уцелела, доплыла…», «Я смотрю на солнечное пламя…» [1]. Эти лирические стихотворения богаты художественно-выразительными средствами, изображающими сущность настоящей красоты. Только сопричастность с природным миром Крыма дает лирической героине ощущение счастья, внутреннего спокойствия и гармонии. Это и «позолоченное детство», и «чайки, дельфины, буйки», и «запах полыни, арбуза, моря, смолы и тепла». Крым стал для Лидии Алексеевой местом, «где босоногая муза первой подругой была»: / Помнишь, стояли с тобою, / Муза, в идущей волне? / Рифмы, как шелест прибоя, / Свежие, плыли ко мне [1]. Севастополь, стал связующим звеном с поэзией Анны Ахматовой, где «крымским страницам» отведено особое место.
Таким образом, мы можем сделать выводы, что концепт «дом» в творчестве поэтессы русского зарубежья первой волны эмиграции Лидии Алексеевой – это сложное ментальное образование, включающее субконцепт «Крым» и концептообразующие символы (корабли, поезда). Несмотря на отсутствие в поэтических текстах четких маркеров крымского локуса (топонимов, гидронимов, урбанонимов, оронимов) в художественной картине мира Лидии Алексеевой крымские реалии узнаваемы, зримы, несут важный духовный смысл.
Литература:
1. Алексеева, Л. Стихи. – Хрестоматия русской поэзии. – Режим доступа: www/URL:http://www.chrestomatheia.ru/modules.php?name=ManuscriptClas&op=manuscriptsClas&writer (Все тексты Л. Алексеевой приведены по данному источнику)
2. Бунин, И. Собрание сочинений. В 6-ти т. Т. I. – М.: Худож. лит. – 1987
3. Постолова, И.В. Концепт «война» в ключе традиционализма позднего Белля (на материале произведения «Потерянная честь Катарины Блум»). – ХНУ ім. В.Н. Каразіна. – Харків, 2010
4. Резник, О.В. Великий Раскол: взгляд с того берега. Автобиографическая проза первой волны русской. – Симферополь: Доля, 2010
5. Резник, О.В. Типология и поэтика персонализма в автобиографической прозе первой волны русской эмиграции. – Симферополь: ТНУ им. В.И. Вернадского, 2010
6. Синкевич, В. Племянница Анны Ахматовой // Горькое счастье: Собрание сочинений. – М.: Водолей, 2007
7. Смоленский, В. Стансы // Слово отчее. – 2011. – № 10
8. Терапиано, Ю. На ветру. – Стихи. – Париж: Современные записки. – 1938
9. Туроверов, Н. Стихи. – Библиотека поэзии Снегирева. – Режим доступа: www/URL: http://snegirev.ucoz.ru/index/stikhi_1915_1929/0-180
Светлана Афанасьева, соискатель научной степени к. филол. н., Симферополь, Украина
Изучение литературного наследия русского Зарубежья как одного из интереснейших компонентов культурно-исторического контекста первой половины XX века в качестве одной из самых актуальных выдвигает проблему осмысления русской литературы ушедшего века в когнитивном аспекте. Поэзия эмиграции первой волны, унаследовав многие традиции классической русской литературы, а также поэзии Серебряного века, выработала ряд новых литературно-эстетических парадигм, что определило ее несомненную ценность для русского литературного процесса XX века. Использование концепт-анализа, по мнению литературоведа, доктора филологических наук О.В. Резник, «позволяет выявить «глубинные» убеждения автора, рассмотреть личностную составляющую художественного текста» [5, 10].
В данной статье исследуются крымский контекст реализации концепта «дом», ключевые субконцепты и концептообразующие символы в поэзии Лидии Алексеевой-Девель как одной из ярких представительниц младшего поколения литераторов первой волны эмиграции.
Будучи стержневым элементом в понятийном аппарате человеческого сознания, концепт представляет собой универсальное явление сложного характера. С учётом того, что в современной науке существует несколько определений понятия «концепт» (А.П. Бабушкин, С.Г. Воркачёв, Д.С. Лихачёв, Е.С. Кубрякова, С.Х. Ляпин, Ю.С. Степанов), нами в качестве рабочего определения использовано понимание концепта как многомерного ментального образования, которое представляет собой составную часть культурной памяти любого объёма и является выражением индивидуальной мировоззренческой позиции автора. Разделяя мнение исследователя И.В. Постоловой, что «именно субконцепты обеспечивают вариабельность главного концепта» [3, 89], считаем также актуальным и значимым выявление ключевых субконцептов главного концепта «дом» и концептообразующих символов в поэтическом дискурсе эмигрантов первой волны.
В литературе русского Зарубежья отношение человека к дому, Отечеству, родному очагу как исходным константам человеческого бытия приобретает первостепенное значение. Понимание русскими эмигрантами ДОМА как традиции, преемственности, Родины, нации, народа, истории помогало им устоять против ассимиляции, не раствориться в культуре приютивших их народов. Как отмечает О.В. Резник, «именно дом выступает как часть ретро-картин, как знак социальной и культурной общности» [4, 32]. Осмысление понятия ДОМ в сознании людей, оказавшихся в центре Великого Раскола, поможет нам в поисках нравственных ориентиров, играющих основополагающую роль в бытии человека.
Дом объединяет тех, кто был далек от политики, и тех, кто был с ней непосредственно связан. Это в равной степени относится как к литераторам старшего поколения, составившим себе имя еще до революции (З. Гиппиус, Д. Мережковский, И. Бунин, В. Ходасевич, Г. Иванов, И. Северянин и др.), так и литераторам младшего поколения, начавшим писать уже в эмиграции. Деление это относительно, так как в поколении «старших» редко кому было за сорок. В свою очередь, младшее поколение литераторов-эмигрантов тоже можно условно разделить на две группы: это непосредственные участники Гражданской войны (С. Бехтеев, Б. Поплавский, И. Савин, В. Смоленский, Ю. Терапиано, Н. Туроверов и др.) и литераторы, которые вынуждены были покинуть Родину еще детьми (Л. Алексеева, А. Головина, И Кнорринг и др.)
Болью утраты дома пронизано стихотворение И. Бунина «У птицы есть гнездо, у зверя есть нора» (1922): / У птицы есть гнездо, у зверя есть нора. / Как горько сердцу было молодому, / Когда я уходил с отцовского двора, / Сказать прости родному дому [2, 365]. О доме, родной станице вспоминает в Париже потомок старой славной казацкой семьи Николай Туроверов (Из поэмы «Париж», 1928): / Как счастлив я, когда приснится / Мне ласка нежного отца, / Моя далекая станица / У быстроводного Донца [9]. Мысленно возвращается к дому, семье и участник Гражданской войны Владимир Смоленский («Стансы», 1957): / Закрой глаза, в виденье сонном / Восстанет твой погибший дом – / Четыре белые колонны / Над розами и над прудом [7, 22]. Сельские пейзажи Франции напоминают о доме, родине Юрию Терапиано («Под деревенским грустным алтарем», 1938): / Совсем Украйна…Дом под крышей красной, / Потрескавшаяся, в пыли земля… [8, 15].
Многочисленные примеры из произведений авторов-эмигрантов позволяют утверждать, что образ Дома относится к наиболее общим и фундаментальным образам, имеющим универсальный характер.
Изучению специфики языковой репрезентации концептов в поэтическом дискурсе первой волны эмиграции посвящены работы последних лет таких ученых, как С.Р. Габдуллина «Концепт ДОМ/РОДИНА и его словесное воплощение в индивидуальном стиле М. Цветаевой и поэзии русского зарубежья первой волны (Сопоставительный аспект)» (2004), А.А. Забияко «Лирика «харбинской ноты»: культурное пространство, художественные концепты, версификационная поэтика» (2007), С.А. Тимощенко «Лексико-семантическая экспликация концепта ДОМ в русской фразеологии и художественных текстах» (2007) и др.
Однако считать данное направление исчерпанным, на наш взгляд, несколько преждевременно – выделение ведущих концептов отдельных авторов позволяет уйти от калейдоскопичности в освещении эпохи, представить сложную и многомерную картину литературного процесса эмиграции. Небезынтересен с этой точки зрения и крымский контекст экспликации концепта «дом» в русской поэзии первой волны эмиграции.
В судьбу и творчество русской поэтессы, переводчицы первой волны эмиграции Лидии Алексеевны Алексеевой (настоящая фамилия Ива́нникова, урожденная Деве́ль) Крым вошел в раннем детстве. Родилась будущая поэтесса 7 марта 1909 года в уездном городе Двинске Витебской губернии (впоследствии Даугавпилс). Вскоре семья переехала в Севастополь, по месту службы отца, офицера флота Российской империи, дальнего потомка французских гугенотов, отпрыски которых, после долгих скитаний по Европе, осели в России. Мать Лиды была дочерью учителя математики Владимира Горенко (старший брат которого был отцом Анны Ахматовой). Детство Лидии Девель прошло в Севастополе, с которым связана большая часть ранних воспоминаний, нашедших отражение в дальнейшем ее творчестве. В ноябре 1920 г. одиннадцатилетняя девочка вместе с отцом, полковником Генерального штаба Русской армии, матерью и сестрой на борту знаменитого врангелевского крейсера «Генерал Корнилов» навсегда покинула Россию. Начался долгий путь изгнания: Константинополь, Болгария, Белград, учеба в русско-сербской гимназии и Белградском университете, преподавательская деятельность. Именно в этот период Лидия Девель начала серьезно заниматься литературой, стала участницей белградского литературного кружка «Новый Арзамас». В 30-х годах в эмигрантской периодике Белграда, Варшавы и Таллинна появились первые публикации ее стихотворений. В Белграде, в 1937 году поэтесса вышла замуж, взяв фамилию мужа – Иванникова. Через семь лет относительно спокойный период в жизни Лидии Иванниковой закончился: в 1944 году в Югославию вошли советские войска. Опасаясь репрессий, Лидия Иванникова с мужем и родителями перебралась в Австрию, где они пять лет были вынуждены провести в лагерях для перемещенных лиц. В 1949 году поэтесса и вместе с матерью и отчимом эмигрировала в Америку, расставшись с мужем и прибыв в Нью-Йорк уже под новой фамилией – Алексеева. Она поселилась в одном из самых опасных для жизни районов города, где обитала, в основном, негритянская и индейская беднота, работала на перчаточной фабрике. В 1960 году друзьям Лидии Алексеевой удалось устроить ее на работу в славянский отдел Нью-Йоркской публичной библиотеки, где она и прослужила вплоть до выхода на пенсию. В заокеанском мегаполисе Лидии Алексеевой суждено было прожить сорок лет. После смерти поэтессы в 1989 году хозяин квартиры, которую она снимала, поспешил очистить жилье для новых постояльцев и уничтожил весь ее архив.
За свою долгую жизнь Лидия Алексеева опубликовала пять стихотворных сборников «Лесное солнце» (1954), «В пути» (1959), «Прозрачный след» (1964), «Время разлук» (1971), «Стихи. Избранное» (1980). «Литературная судьба Алексеевой сложилась счастливо, – читаем мы в предисловии к книге «Горькое счастье», составленное Валентиной Синкевич, поэтессой второй волны эмиграции, лично знавшей Лидию Алексеевну и публиковавшей ее стихи последних лет в поэтическом альманахе «Встречи». – <…> Стихи ее любили почти все, даже взыскательные критики» [6, 10].
Долгие годы изгнания не стерли в памяти поэтессы теплые воспоминания о Крыме, который она вынуждена была покинуть в далеком 1920-ом году. Как о родном доме вспоминает Лидия Алексеева о Севастополе в стихотворении «Был ли он, приснился ли когда-то»: / Был ли он, приснился ли когда-то / Бело-синий город мой далекий…[1]. Крымские реалии, воссозданные с помощью ретро-картин, хорошо узнаваемы, реалистичны. Это и «запах просмоленного каната», «водорослей мокрых на припеке», и «теплая бревенчатая пристань». Концепт «дом» реализуется в значении «обжитое пространство», «родной», «близкий». В лирическом произведении все движется, живет. Для описания крымского пейзажа поэтесса использует метафорические и цветовые эпитеты: «скользящий полногрудый, свежим ветром выбеленный чисто» парус, «серых скал нависнувшая груда», «бело-синий» город. Поэтические строчки наполнены покоем, гармонией. Боль утраты дома, родины навсегда звучит лишь в последних двух строчках стихотворения, где прежняя жизнь сравнивается с пенным следом за кормой корабля, «той кормы, которой больше нет». Прервана родственная связь – лирическая героиня навсегда покинула дом. Концептообразующий символ – корабль, оставляющий за кормой след, который исчезнет бесследно с поверхности моря через очень короткий промежуток времени. Поэтому ведущим настроением стихотворения является грусть, ностальгия.
Концептообразующий символ корабля/парохода встречается и в стихотворении «Всё, во что мы верили, не верили…». По своей природе оно философично: лирическая героиня размышляет о горькой участи изгнанников, лишенных дома, родины: / Всё, во что мы верили, не верили, / Что любили, знали, берегли, – / Уплывает, словно на конвейере, / С кровью сердца и с лица земли [1]. Ее переживания тревожно-драматические: / Или это мы летим неистово, / Или это нас волна несет? [1]. Употребление таких художественных приемов, как сравнение, анафора, риторический вопрос воссоздают особое напряжение, которое отражает душевное состояние лирической героини, далекое от спокойствия и умиротворения. Психологический подтекст передается с помощью оксюморона: / Так порою отплывают пристани, / А стоит идущий пароход [1]. Актуализируется оппозиция «дом-анти-дом».
Эта же оппозиция реализуется и в стихотворении «Встречный поезд в нежданном споре…»: / Словно в сердце железным градом / Рухнул мир покинутый мой… Концептообразующий символ «анти-дома» – стремительно несущийся в неведомую даль поезд, не умеющий идти назад.
Состав, что «так никогда и не пришел», является символом «анти-дома» и в стихотворении «Вся жизнь прошла, как на вокзале…». Признаки «анти-дома» – «толпа, сквозняк, нечистый пол», крошащиеся от времени шпалы, покрытые ржавчиной железнодорожные пути, просроченное расписание – воссоздают фоновую атмосферу бездомности лирической героини: / Но я не ухожу с вокзала, / Мне больше некуда идти. Безысходность положения она переносит с поистине христианским терпением: / В углу скамьи под расписаньем, / Просроченным который год, / Я в безнадежном ожидании / Грызу последний бутерброд [1].
Поэтесса не верит в возможность обретения дома вдали от родины: / Ни к чьему не примыкая стану / И ничьей не покорясь звезде, / Я уже нигде своей не стану, / Дома не найду уже нигде, – читаем мы в стихотворении «Я уже нигде своей не стану…» [1]. Лирическая героиня полна решимости с достоинством нести крест изгнаннической судьбы, хранить верность родному дому: / Сквозь земные горькие обиды / Чужестранкой призрачной бреду, / Как печальный житель Атлантиды, / Уцелевший на свою беду.
О нежелании создавать дом на чужбине свидетельствуют и строки стихотворения «Я привыкла трястись в дороге…». Лирическая героиня не тоскует от того, что не на ее окне цветет герань, создавая уют, и не на ее пороге спит кот. В изгнании она привыкла к бездомью, но искренне желает спокойной и благополучной жизни всем людям приютившей ее страны: / Но молюсь, как о малом чуде, / Богу милости и тепла, / Чтоб кота не вспугнули люди / И чтоб жарче герань цвела [1].
В изгнании для поэтессы все чужое, концепт «дом» реализуется в значении «анти-дом». Признаки «анти-дома» – «чужая заря», «вокзальный рассвет», «страна иная», «тусклый дом» на Манхэттене, «муть незрячих окон», «бетонный колодец», «человечий кокон», «чужая избушка», «дымок чужого очага». Для характеристики «анти-дома» поэтесса использует негативно окрашенную лексику. Доминирующая составляющая «анти-дома» – чужой.
Своеобразным скорбным посвящением «незамеченному поколению» изгнанников, которое поэтесса сравнивает с «последними листьями на ветке осенней» стало стихотворение «Моему поколению»: / Мы дрожим на ветру и киваем друг другу, / Собираясь в прощальный полет [1]. Многих, лишенных родины и дома, «ветер, играя, унес». Впереди – смерть, забвение: / А когда облетит наша ветка родная, / Всех нас ласковый снег усмирит [1]. Своеобразная поэтическая перекличка с «Думой» Лермонтова свидетельствует о наследовании поэзией первой волны эмиграции традиций классической русской литературы.
Умение стоически переносить трудности жизни вне родины, находить маленькие радости в повседневности наглядно демонстрирует стихотворение «Да, безнадежность – тоже утешение…». Лирическая героиня радуется состоянию покоя и легкости, когда «нечего терять», когда «под рукой послушная тетрадь», когда «целый мир могуче и покорно цветет в <…> распахнутом окне».
В стихотворении «Где круто бьет и пенится поток…» домом для поэтессы становится природа – поток над крутизной, лесная вырубка, где рождаются «смолистые» стихи, которые растут, как «пахучая», «неотесанная» поленница. Концепт «дом» реализуется в значении «личное пространство, дающее силы».
Даже в изгнании обжитым пространством, сакральным местом для Лидии Алексеевой остается Крым. Яркий пример тому – лирическое стихотворение «Память». Память, как магическая палочка, переносит лирическую героиню в детство, на далекую крымскую землю, где все так мило сердцу: «рыбный ветер над солнечной балочкой», «беловатая пыль», звенящая «по обрыву трава», влажно мерцающая синева, «хруст и шорох раздавленных раковин» под «ребячьей сандалией», «детское коричневое плечико». Севастополь для поэтессы – дом, сокровенное место, куда она мысленно возвращается вновь и вновь. Субконцепт «Крым» занимает важное место в индивидуально-авторской картине мира поэтессы.
Явные образы, мотивы, символы, навеянные Крымом, мы встречаем и в таких стихотворениях Лидии Алексеевой, как «Пахнет горькой водой и медузами…», «Склянки над бухтой знакомой…», «Прощаясь мирно с радостью земной…», «Я уцелела, доплыла…», «Я смотрю на солнечное пламя…» [1]. Эти лирические стихотворения богаты художественно-выразительными средствами, изображающими сущность настоящей красоты. Только сопричастность с природным миром Крыма дает лирической героине ощущение счастья, внутреннего спокойствия и гармонии. Это и «позолоченное детство», и «чайки, дельфины, буйки», и «запах полыни, арбуза, моря, смолы и тепла». Крым стал для Лидии Алексеевой местом, «где босоногая муза первой подругой была»: / Помнишь, стояли с тобою, / Муза, в идущей волне? / Рифмы, как шелест прибоя, / Свежие, плыли ко мне [1]. Севастополь, стал связующим звеном с поэзией Анны Ахматовой, где «крымским страницам» отведено особое место.
Таким образом, мы можем сделать выводы, что концепт «дом» в творчестве поэтессы русского зарубежья первой волны эмиграции Лидии Алексеевой – это сложное ментальное образование, включающее субконцепт «Крым» и концептообразующие символы (корабли, поезда). Несмотря на отсутствие в поэтических текстах четких маркеров крымского локуса (топонимов, гидронимов, урбанонимов, оронимов) в художественной картине мира Лидии Алексеевой крымские реалии узнаваемы, зримы, несут важный духовный смысл.
Литература:
1. Алексеева, Л. Стихи. – Хрестоматия русской поэзии. – Режим доступа: www/URL:http://www.chrestomatheia.ru/modules.php?name=ManuscriptClas&op=manuscriptsClas&writer (Все тексты Л. Алексеевой приведены по данному источнику)
2. Бунин, И. Собрание сочинений. В 6-ти т. Т. I. – М.: Худож. лит. – 1987
3. Постолова, И.В. Концепт «война» в ключе традиционализма позднего Белля (на материале произведения «Потерянная честь Катарины Блум»). – ХНУ ім. В.Н. Каразіна. – Харків, 2010
4. Резник, О.В. Великий Раскол: взгляд с того берега. Автобиографическая проза первой волны русской. – Симферополь: Доля, 2010
5. Резник, О.В. Типология и поэтика персонализма в автобиографической прозе первой волны русской эмиграции. – Симферополь: ТНУ им. В.И. Вернадского, 2010
6. Синкевич, В. Племянница Анны Ахматовой // Горькое счастье: Собрание сочинений. – М.: Водолей, 2007
7. Смоленский, В. Стансы // Слово отчее. – 2011. – № 10
8. Терапиано, Ю. На ветру. – Стихи. – Париж: Современные записки. – 1938
9. Туроверов, Н. Стихи. – Библиотека поэзии Снегирева. – Режим доступа: www/URL: http://snegirev.ucoz.ru/index/stikhi_1915_1929/0-180
Светлана Афанасьева, соискатель научной степени к. филол. н., Симферополь, Украина
