Оригинал материала находится по адресу: http://www.pravdasevera.ru/print.html?article=18397
Газета “Правда Севера”
“Я НЕМНОЖКО ТОЖЕ РУСЬ”
Хорошо известна в России Ольга Фокина, родившаяся на верхнетоемской земле. Но с этой же земли – еще одна сильная поэтесса, Мария Аввакумова. Она автор нескольких поэтических сборников, живет в Москве. У нее есть такие строчки:
Мамке Волге, батьке Дону, волку, белому батону, вербе тихой помолюсь: поддержи мя, Вседержитель… Я немножко тоже Русь.
– Мария Николаевна, о вас говорят: живете в Москве, а сердце ваше принадлежит Северу. Может, не надо было с Севера уезжать?.. С другой стороны, вы написали: “Провинция – это то место, где пугаются ярких людей не меньше, чем гопников или бандитов”. Так что, наверно, не смогли бы жить в Архангельске или Верхней Тойме…
– У людей это бывает часто: живут здесь, а сердце где-то там. Ничего в том необычного. С Севера я не сама уехала. Мама тяжело болела, и врачи посоветовали ей сменить климат, и мы с братом Володей последовали за ней, а старшие сестры остались в Архангельске. Правда, я инстинктивно цеплялась за родину – подала документы в Архангельский лесотехникум, но учиться там так и не стала. А то бы бродила в накомарнике и зеленой куртке лесовода где-нибудь по соловецким лесам.
От своих слов о трусливой провинции не отказываюсь. Жить можно где угодно. Я видела, как живут в Тикси и на Камчатке: в неуютных балках и постройках барачного типа. Видела, как живут в Париже, Барселоне и Риме… Жила бы везде, где судил Бог. Другое дело – как жить и чем жить. Я имею опыт внутренней жизни, получив его от замечательных предков: прадедушка по материнской линии Яков Дмитриевич Силуянов из Вершины Верхнетоемского района – старший путеводитель у старообрядцев, и дед по отцовой линии Петр Николаевич Аввакумов (из Сваги) – того же корня, они много претерпели от властей в прошлом веке, и семьи их едва уцелели.
– Вы работали журналистом. Что можете сказать об этой профессии?
– Наша журналистика идет от Нестора-летописца. И без нее человеку разумному никак нельзя, правда, он должен уметь – особенно в наше время – смотреть в корень сквозь пласты газетного мусора. Я немало поработала в газете, эта работа помогла мне рано срезать верхний слой жизни, чтобы заглянуть вглубь. Заглянув, я испугалась… Вообще-то, по своему опыту, я знаю, что человеку творческому – поэту или писателю – занятие журналистикой очень скоро становится помехой: ведь творческие силы черпаются из одного источника. И приходится выбирать, чему отдать предпочтение, если нет других “отягчающих обстоятельств”.
– Вы знаете важность выбора “примера для подражания, восхищения, творческого ориентира”. Кто остается для вас примером?
– Важность выбора остается актуальной. Пожалуй, я затрудняюсь сказать, кто сейчас для меня “творческий ориентир”. Хорошие поэты и они же достойные люди как-то все сразу вымерли (Господь ли пощадил лучших?), а других пока не знаю. А вот пример человеческого мужества у всех на виду: гениальный шахматист и настоящий гражданин мира Роберт Фишер, восставший против дьявольской личины правительства Америки и противостоящий ему уже много лет. Кто еще способен на такое?! А ведь не Геркулес какой-нибудь.
– Вы написали в очерке о художнике Сергее Сюхине: “Многие двинские люди – по- своему Ломоносовы”. Красиво, но, боюсь, слишком преувеличенно…
– Не следует понимать мои слова буквально. Но один только Сюхин знает, сколько стен пришлось ему лбом проломить. И любезный мне Владимир Личутин, шестнадцать лет писавший “Раскол”, про все свои стены помнит. И я про свои помню. А живущая в Архангельске волшебница поэтического перевода Мария Владимировна Пиккель! (Очень жалею, что не была раньше знакома с ее трудами. Иначе, стремилась бы с ней познакомиться, будучи недавно в Архангельске). А Александр Алексеевич Михайлов… А Ксения Гемп. А множество ученых мужей, нашедших применение своей мудрости в Москве… Все они прошли огни и воды, и медные трубы к своим высотам.
Бывает, что и без труда достается людям богатство, но оно – это их богатство – ненадежное и ложное.
– Ваша фраза: “Время у нас не созидательное”. Наверно, так, хотя созидатели есть всегда… Как думаете, наше поколение доживет до созидательного времени? И вдобавок к этому вопросу: Александр Алексеевич Михайлов написал о вас: в вашем творчестве Русь предстает в таинстве “духовного самоистязания”. Кажется, нашему времени это самоистязание менее присуще, чем раньше, не так ли?
– Доживем… И будем созидать – после 2012 года, – если выживем. (Об этой дате говорят солидные астрологи). Созидатели есть всегда, это верно. Но это редкие люди-роботы, умеющие не реагировать на внешние обстоятельства. А в большинстве своем все мы из костей и мяса, и все мы дергаемся, как лягушки на столе резектора. Сейчас острота нашего реагирования достигла пика. Страшно и за свои нервы, и за соседские. Но надо держаться. Надо претерпевать. А слова Александра Михайлова (добрый был человек и под конец жизни просветленный) им где-то вычитаны, хотя и очень уместны в моем случае: духовное самоистязание… А как же иначе? Русский человек до самой смерти все что-то ищет: то царя хорошего, то Беловодье, то вот на демократию позарился… А внутри-то все равно неспокойно. А не истязаться не может.
– Вы нелестно отзывались об Андрее Вознесенском. Вас не примирило с ним и то, что к Вознесенскому Федор Александрович Абрамов хорошо относился?
– Да, отозвалась. Мне не все равно, какими деньгами они с Зоей Богуславской благодетельствовали неразборчивых так называемых деятелей культуры. Для меня – деньги пахнут. И потому все перестроечно-перекроечные годы перебивалась с пустого на порожнее, и теперь довольна, что смогла обойтись без этих подлых денег Березовских-Абрамовичей-Гусинских.
Любил ли Федор Абрамов Вознесенского, я не знаю. А если и любил, то Бог ему судья. Любить он мог и по широте души своей истинно русской: весь мир хотелось обнять, всех понять… Впрочем, Федор Александрович мог и попытаться загладить свою вину таким образом. Мне известно от Александра Михайлова, что некоторое время Абрамов очень уж ополчился на формализм и формалистов в литературе… Все не без греха, у всякого душа – потемки.
– Кого из современных поэтов вы любите?
– Все любимые поумирали: Николай Тряпкин, Юрий Кузнецов, Николай Дмитриев…
Иногда читаю Виславу Шимборскую – польского нобелеата. Близок мне бельгийский парижанин Анри Мишо. Интересна своей бешеной энергетикой Алина Витухновская, известная московская смутьянка.
Недавно прочитала стихи Надежды Князевой и Павла Захарьина – моих и ваших земляков: стихи меня тронули родным и настоящим.
– В “Правде Севера” вы писали в 89-м году о поездке по Северной Двине: “… толпится народ, усталый, измученный. И я, видя все это, упивалась слезами горя и печали”. А над вымыслом можете “слезами облиться?”
– Над вымыслом слезами не обливаюсь, ибо нельзя измыслить того, что не имеет места быть. Что касается измученного народа, то… Когда народу русскому жилось сладко? Теперь вот ни пристаней, ни пароходов почти не осталось. Два года назад я была на своей родине, в Верхней Тойме, и несколько дней вечерами выходила на берег, но пароходов так и не увидела. Печально все это.
– Кстати о Пушкине. Если бы его после восстания декабристов сослали, как предполагалось, на Соловки, то каким бы могли мы знать Александра Сергеевича, как думаете?
– Ах, Соловки-Соловки… Хотелось бы еще раз повидаться с вами. Чудеса на Анзере вполне реальны. Свидетельствую! Потрясающая история анзерского Елеазара и ее переплетение с Романовыми.
С Александром Сергеевичем на Соловках не случилось бы ничего плохого: ведь раньше смерти не умрешь. Подружился бы с монахами, они бы его опекали и обучали своим премудростям – в итоге мы имели бы, возможно, соловецкий патерик, начертанный рукой великого поэта. Жаль, очень жаль, что угроза царя была всего лишь “дезой”. А Соловков никому бояться не надо. Как говорил наш великий художник Нестеров, “на Соловках к Богу ближе”. Кстати, скажу для тех, кто не знает: трогательные березки и прозрачный, дрожащий воздух в картине “Видение отроку Варфоломею” Нестеров нашел именно на Соловках, где бывал много раз. Вот так и мы должны искать свою “натуру” – по всей великой России, взращивая свою любовь к ней, а не отворачиваясь от нее на крутых поворотах…
– Работая в Калинине, вы одной из первых написали о Высоцком. Как он вам тогда понравился, как теперь к нему относитесь?
– О Высоцком я написала, так как попросил редактор газеты (видимо, к той поре уже решили “ПУЩАТЬ”, но малыми дозами). Высоцкий приехал выступить в одном из институтов. Тогда он мне не очень понравился внешне: почти коротышка, очень затянутый в узкую рубашку и джинсы, он напоминал сардельку. Таким примерно я видела его еще пару раз. (Но в образе Хлопуши он был очень хорош). Французы тоже встретили его прохладно, что следует из книги Марины Влади. Песни Высоцкого у меня, конечно же, были; возможно, и сейчас где-нибудь лежат на больших магнитофонных бобинах.
…Высоцкий мало-помалу уходит из нашей жизни. Но все же мы должны признать, что его популярность была феноменальной. И как поэт он был прав.
– Когда в Архангельске с родственниками встречаетесь, песни какие поете?
– С песнями сейчас совсем плохо. Не с кем петь. Осталась одна сестра. Мои родные братья, сестра и отец лежат на архангельских кладбищах. А поющих друзей я растеряла еще в юности. Но душа хранит многое. Там и песни. И они звучат внутри, когда бываю в лесу, в цветущем поле, в родных местах… Например, на Михайловском озере в Сии.
Сергей ДОМОРОЩЕНОВ.
25/08/2005
Copyright © 2005, Правда Севера.
