Художник и писатель Н.К.Рерих (1874-1947) открыл русскому зрителю краски и мудрость Индии. Но если бы не годы, проведенные на Востоке и принесшие ему славу “Мастера гор”, Н.Рерих остался бы в истории искусства певцом Севера. С Севером у него связаны почти все стихи, повесть “Пламя”, пьеса “Милосердие”, около двухсот картин и этюдов1. Более двух лет (декабрь 1916 – апрель 1919) Н.Рерих провел в Карелии и Финляндии. В Стокгольме (1918), Копенгагене (1919) и Хельсинки (1919) с успехом прошли его персональные выставки.
——————————————————————————–
Елена Григорьевна Сойни, старший научный сотрудник
Института языка, литературы и истории Карельского научного центра РАН,
кандидат филологических наук, г. Петрозаводск
Рерих воспринимал Север как прошлое мира, и именно к легендарному прошлому Севера обращался он в своих картинах и литературных произведениях. Увлеченный скандинавской мифологией Рерих летом 1899 г. прошел по древнему водному торговому пути “из варяг в греки”, а в 1907 г. впервые посетил города Финляндии. И каждый раз путешествие было плодотворным для Рериха как художника и писателя.
В 1916 г. Рерих с хроническим заболеванием легких отправляется на лечение в Сортавалу. Выбор места произошел случайно, но не случайным было желание остаться на Севере, тем более поблизости от Петрограда, куда Рерих мог ездить по делам Школы Общества поощрения художеств.
Болезнь проходила тяжело. Газета “Биржевые ведомости” сочла нужным поместить о ней сообщение, а сам Рерих 1 мая 1917 года написал завещание. Но воздух, озеро, лесная тишина оказались хорошими врачами. Художник выздоравливает и возвращается к работе.
В эссе “Финляндия” Рерих позже вспоминал: “Подошло Рождество, прошли школьные экзамены. Е.И. (жена художника Елена Ивановна – Е.С.) решила на праздники ехать в Финляндию. Все гостиницы оказались заняты, хорошо, что Ауэр надоумил ехать в незнакомый нам Сердоболь (Сортавала) на севере Ладоги. Решили, поехали – конечно, бабушки и тетушки считали такую морозную поездку сумасшествием. Было 25° мороза по Реомюру. Вагон оказался нетопленым – испортились трубы. Все же доехали отлично. Сейрахуоне (правильно: Сеурахуоне – Е.С.), гостиница в Сортавала оказалась совсем пустой. Ладога с бесчисленными скалистыми островами – очаровательна”2.
Имение, где весной и летом 1917 г. жил Николай Константинович с Еленой Ивановной и двумя сыновьями, принадлежало педагогу и фольклористу, ректору сортавальской семинарии Оскару Реландеру. Сам Реландер находился тогда в ссылке в Сибири, куда он попал за свое резкое несогласие с политикой царских властей по отношению к Финляндии. Сортавальскую семинарию, где преподавание велось на финском языке, хотели было перевести в город Хамину, а в Сортавале открыть кадетскую школу. Выступая против этого, Реландер написал на имя царя петицию, которая и послужила поводом для ареста ректора 26 ноября 1916 года. Сначала Реландер был отправлен в выборгскую тюрьму, а оттуда в Иркутск и Читу. Вернувшись в мае 1917 г. Реландер поселился вместе с семьей в здании самой семинарии.
Его сын врач Тауно Реландер в своих рукописных воспоминаниях, хранящихся в архиве Кирсти Реландер (Йоэнсуу, Финляндия), писал о Рерихе: “Академик Рерих перед отъездом подарил моим родителям один очень красивый пейзаж, написанный на веранде Юхинлахти”.
Красотой Юхинлахти восхищался и сын художника Святослав Рерих. В одном из писем к Н.Ф.Беликову от 21 августа 1974 г. он вспоминал свои юношеские путешествия: “Из Uhinlahti часто ездили по шхерам, особенно нравился Ник[олаю] Конст[антиновичу] Karnesaari, и он там писал несколько этюдов и воспользовался скалами для картины “Столпник”. Вы правы, на Tulola дом стоял на возвышении на северо-западной стороне острова недалеко от пристани. Принадлежал он русскому купцу – имя не помню.
На северной стороне острова были известные каменоломни и оттуда везли гранит для памятников Петербурга. На север от острова были причудливые заливы Kirjavalahti куда мы ездили на катерах. Остров был полон дичи. Тетерева, вальдшнепы, трудно представить себе изобилие всякой птицы. Сам дом был большой с мезонином деревянный, с большими комнатами меня особенно поражали доски полов – совсем невиданной ширины. Ездили на Валаам. Посещали скиты на островах особенно меня поразили схимники. Раз в год они собирались в подземном храме у раки Преп. Сергия и Германа для службы.
На юг от Сердоболя по дороге в Uhinalahti было Валаамск[ое] подворье около озера… звали Hympola Ник[олай] Конст [антинович] писал много этюдов”3.
Художнику нравилось само слово “Юхинлахти” (соединяющий залив. – фин.). Оно было созвучно идее о мировом единстве, с особой силой владевшей Рерихом в годы первой мировой войны. “Помни, что я живу… на Заливе Единения, – писал Н.Рерих А.Бенуа 17 июля 1917 г. – Само местожительство напоминает о том, чтобы спасти культуру, спасти сердце народа. Неужели опять вернуться к культурному безразличию? Неужели можно думать о свободной жизни без знания, без радости искусства? Спуститься ли искусству до толпы или же властно поднять толпу до найденных пределов искусства? Скоро ли искусство будет нужно толпам? Я верю человечеству, но всегда боюсь толпы, столько над толпой противоречивых, злых эманации. Так много вредного, нечеловеческого. Творим картины, но, может быть, надо сидеть в комиссиях? Кто знает?”4
В стремительное, революционное время художник мечтает о единстве народов, единстве искусства, считает, что настоящим проводником между народами будет “язык знания и искусства”. Слово “Юхинлахти” подсказало Рериху и заголовок статьи. Но вряд ли художник предполагал, что Юхинлахти – Залив Единения – вскоре разъединит его с Россией…
Осенью болезнь Рериха обострилась и отвлекла его от работы. Бывали дни, когда Сортавала, куда Рерих переехал в начале октября 1917 г. из Юхинлахти, производила на него самое тягостное впечатление. В новом письме к Бенуа он жаловался на свое “тягостное” настроение и на то, что главное дело последних десяти лет его жизни – проект реорганизации Школы Общества поощрения художеств в Свободную Академию – встретило недоверие со стороны чиновников Временного правительства.
“Сердоболь, дом Генец
7 октября н/ст. 1917.
Дорогой Александр Николаевич,
мои легкие опять загнали меня в Сердоболь. Когда выпустят меня отсюда – не знаю. Может быть, буду рентгенизироваться, чтобы установить, что за нелепая форма ползучего процесса. Верно, где-нибудь имеется очаг, который при первой возможности осложняется. Настроение плохое. Жизнь в обстановке Кн. Гамсуна. Перед окнами – очень важное место, приход парохода! Покуда вне всяких городских соображений, еще ничего. Природа хороша, хотя бы из окна. <…> Но финская полукультура, или, вернее, среднекультура, где нет ни низкого, ни большого, – все-таки тягостна”5.
Через три дня Рерих почти слово в слово повторяет свои сетования на болезнь и жизнь в обстановке “гамсуновской культуры” в письме к искусствоведу А.П.Иванову, но в то же время подробно рассказывает о своем вдохновенном труде, о скандинавских темах некоторых картин:
“Сердоболь. Дом Генец,
10 октября н/ст. 1917.
Дорогой Александр Павлович,
получил Вашу весточку. Прочувствовал ее. Вот как нас раскидало. Живу в Сердоболе, больной – опять ползучее воспаление. Когда пройдет – Бог знает. Дождь бьет в окна. Передо мной страницы К. Гамсуна с его маленькой культурой. Та же пароходная пристань. Те же интересы малого городка. Дороговизна убивает все <…>. Как и все Россияне живем, проживаем запасы, вернее, проедаем, а что впереди?
Ото всего уходил в свою работу. Накоплял мечтания свои. Кому все это нужно? Нужно нам самим и тому неведомому народу, которому остатки (в виде стариной картины) перейдут. В “Единстве” я провожу мысль об анонимности творчества и думаю, что при перестройке жизни этот принцип пригодится. Ведь время все равно удалит личность. А мы творений духа временные стражи. И все-таки что бы не мыслили и как бы не перекраивали жизнь, а все-таки светочами жизни будут стоять творения анонимные, причем подписи будут лишь сопроводительными нечеткими марками.
“Героика” – из 7 частей. 1. Клад захороненный. 2. Зелье нойды. 3. Приказ. 4.Священные огни. 5. Ждут. 6. Конец великанов. 7. Победители клада. Четвертая и шестая части: без людей. Конечно, по этим вещам (я считаю их эскизами больших) здесь писать негде, а когда будет можно? Велунда – наверно себе не представляете. Первая часть светлая – приезд с братьями. Вторая часть – дочь Нидура пробирается к деревянной клети – темнице (Черное, белое, зеленое). Сейчас буду писать Столпника. Если хотите, пришлю список вещей. <…> Трудно здесь жить с гамсуновской культурой. Ни малого, ни большого. Да и всем трудно. Одно плохо – нездоровье. Это уже сверх программы”6.
Вряд ли можно согласиться с мнением, бытующим в книгах о творчестве Рериха, что атмосфера захолустного карельского городка “претила” натуре Рериха.
Одно то, что Приладожье вдохновило Рериха на единственные в его литературном творчестве повесть, пьесу и сборник стихов, говорит о неравнодушном отношении художника к Карелии. Уже через два месяца после писем с жалобами на здоровье – 5 декабря 1917 г. – Рерих сообщал Бенуа: “Когда проклятая температура и боли меня не выводят из строя – я работаю. Несколько вещей удалось. …Зимой здесь хорошо – воздух кристальный. Удалось прочесть и несколько очень нужных книг. Когда будешь в тишине – советую тебе их прочесть. Особенно нужно “Провозвестие Рамакришны”. Очень серьезное, а главное, близкое человечеству учение”7. Это письмо – важное свидетельство возросшего интереса Рериха к древней культуре Востока. Именно в тишине Сортавалы книга об индийском религиозном реформаторе, представителе неоиндуизма Б.Ш.Рамакришне (1834-1886) и другие “очень нужные книги” по истории индийской культуры были глубоко восприняты Рерихом и открыли ему возможности для новых философских и художественных исканий.
Очарованный природой Севера, Рерих создал десятки пейзажей, сюиту картин “Карелия” и сюиту “Героика”. Художник населяет Север нойдами, древнекарельскими колдунами и великанами, характерными для эпического сознания северных народов. Эти картины выставлялись в Швеции, Дании, Финляндии и имели большой успех у зрителей. (В каталогах персональных выставок Рериха в Стокгольме и Хельсинки картины из сюиты “Героика” числятся под номерами: 86 – 93, а сюита “Карелия” под номерами 29-34.
В тиши Сортавалы Рерих испытал и всю тяжесть томительной неизвестности. Чувством ожидания проникнуто литературное и живописное творчество Рериха этого периода.
Можно сказать, что в октябре 1917 года революция прошла мимо Рериха. Но еще в 1916 году в стихотворении “Подвиг” Рерих говорил о “сдвиге народа”. А в 1917 году своем дневнике художник писал: “Новые пути. Новые подвиги. Лишь подвигом движима Русская жизнь. Из подвигов самый непреложный подвиг народного просвещения. Культ самовластия, тирании, культ мертвого капитала может смениться лишь светлым культом знания. А со знанием истинным придет и познание великого единства”8.
Для художника, воспевавшего в своих картинах героическое прошлое народа, философски относящегося к смене культур и даже рас, такая позиция, по крайней мере, была объяснимой и последовательной.
Ориентировочно ноябрем 1917 года датируется статья Рериха “Духотворчество” (дополнение к “Единству”), в которой художник очень условно, намеками, но все же оправдывает “дрогнувшую” государственность: “Недавно казалось, что все слова о единстве – мечта несбыточная. Но вновь прозвучали слова о том же. Слова еще грубые. Непохожие на высокие пророчества древности. Государственность дрогнула и обратилась к народному строению. А народность первая ступень к единству”9.
Однако последовавший красный террор, расстрел царской семьи, гибель русских офицеров резко изменили отношение Рериха к революции. В 1918 году он поддержал Леонида Андреева, автора известного воззвания к народам мира “S.O.S”, призывавшего к походу на большевиков. В Финляндии статья Леонида Андреева была опубликована с рисунком Н.Рериха “Меч мужества” и при непосредственном участии художника. В газете “Русская жизнь”, издававшейся в Хельсинки, стали появляться очерки Н. Рериха с антибольшевистскими высказываниями. По стилю они отличались от острой политической публицистики Л. Андреева, но все же Рерих определил свою позицию: “Не входите в ряды большевизма, оттуда нет возврата”10.
Леонида Андреева, необычайно популярного в те годы писателя и Николая Рериха накрепко связала Финляндия. Конечно, они были знакомы и раньше, но в Финляндии, оказавшись, по словам Л.Андреева “в том же кругу ада” они духовно приросли друг к другу, общались, переписывались, всячески друг друга поддерживали. Несколько картин художника находилось в доме Андреева в Ваммельсуу. Для Андреева появление Н. Рериха в Финляндии было огромной радостью. Чего стоят хотя бы строки из первого финского письма Андреева к Рериху от 30 сентября 1918 г.: “Я еще не знал, как и когда удастся нам повидаться, я не знал даже Вашего адреса, чтобы написать, но один факт, что Вы здесь, в том же кругу ада – сделал самый ад не таким угрюмым и черным. Ведь я живу за границей не только в смысле территориально-политическом, но и в отношении душевном, а Вы для меня – свой”11.
29 марта 1919 года, в день открытия рериховской выставки в салоне Стриндберга в Финляндии в газете “Русская жизнь” была опубликована статья Леонида Андреева “Держава Рериха”. Писатель увидел в творчестве Рериха мир, с которым люди обычно связывают свою мечту.
Художник высоко ценил интерес финнов к своей выставке и сетовал, что со стороны русских интереса было меньше. Особый комитет по делам русских в Финляндии не удостоил его вниманием, в то время, как К.Г.Маннергейм прислал приветствие.
В недавно опубликованном Р.Дэвисом и Б.Хеллманом письме Рериха к Л.Андрееву от 3 апреля 1919 г., хранящемся в Музее русской культуры в Сан-Франциско, художник делился впечатлением о своем успехе и разочаровании одновременно:
“Дорогой и родной Леонид Николаевич, как мы и думали – всякие силы ополчились на выставку мою: 1) Три дня валил снег и закрыл все верхние окна -зажгли с утра огонь. 2) Свирепствует испанская болезнь. 3) Общая неуверенность в будущем сейма. 4) Большевизм Венгрии. 5) Ссора в здешних художественных кругах (междоусобица). Все сразу. Но тем не менее держимся. Позиций не уступили и внимание к выставке большое. Сегодня вышла Ваша статья в “Otava”. Еще раз убеждаюсь, насколько нужна всякая пропаганда русского дела. Ведь лишь на наших языках мы говорим полноправно. Надо и Вам на Запад. Там мы заварили бы целое “осведомительное бюро” о России – о той России, которую мы знаем и о которой кроме нас, немногих, кто же говорить может? А такая борьба во имя культуры и правды делается все необходимее, ибо подземный пожар ползет и его надо заливать. Да и вообще отсюда надо ехать. Русская колония в Гельсингфорсе – хлам, почти вся хлам! Когда Маннергейм, случайно не могший попасть на выставку, прислал состоящего при себе, чтобы передать его привет и пожелания успеха, – мне стало неприятно, ибо весь русский особый Комитет (особый Комитет по делам русских в Финляндии. – Е.С.) отсутствовал. Вообще к нам, деятелям культуры, обидное пренебрежение! Простое внимание отсутствует. Ну да черт с ними, ведь не для них же работаем. Ведь не их солнцу радуемся!”12
Рерих называл Андреева “особым другом”, чувствовал, что писателя тяготит одиночество и что с каждым днем Андрееву все тягостней и невыносимей становилось жить вдали от России. Гражданская война, гремевшая на Карельском перешейке проходила и по имению Л.Андреева. Дрожащие стекла, падающие бомбы, свет прожекторов – это стало реальностью последних месяцев жизни писателя.
Эта “реальность” словно насмехалась над андреевской судьбой. Целое состояние вложил писатель в строительство огромного дома в Ваммельсуу, чтобы “сесть на какой-то границе; <…> сесть не только вне классов, вне быта, но и вне жизни, чтобы отсюда, как мальчишка, через чужой забор, бросать в нее камнями”13. Но получилось наоборот жизнь стала бросать в Андреева в буквальном смысле не только камни, но и бомбы. Он возненавидел большевиков, немцев, финнов и вообще людей. Писатель растерян. Бежать или остаться? “…Когда сцепились в драке не только люди, цари, законы, но и самые времена – как тут судить, каким аршином мерить, какими весами взвешивать?”14 – спрашивал он Н.Рериха в письме от 25 ноября 1918 г. Но наряду с отчаянием, с растерянностью перед действительностью, Андреев осознавал, что в этой схватке времен есть некая истина, он делился с Рерихом сокровенной мыслью, что “в этом движении и сдвигах, в фатальных взрывах и разрушениях он смутно различает те величавые истинные пути, по которым идет человеческий мир: …тайные пути, которые пролагает человечество борьбою всех сознаний, всех воль, страстей и мечтаний. Там живет правда… – быть может, там синайствует и сам Бог…”15.
Насколько Андреев был обрадован появлением Рериха в Финляндии, настолько обескуражен, подавлен новостью об отъезде художника в Англию. “Это производит такое впечатление, как будто я должен ослепнуть на один глаз, – писал он Рериху 19 марта 1919 г., – ведь Вы единственная моя живая связь со всем миром, который лежит к Западу от прекрасного Тюрисева. И значит – и видеться не будем? И говорить не будем? Дорогой мой, если это действительно случится, приезжайте хотя бы на один вечерок, переночуете у меня, будем говорить”16.
В Англии Н. Рерих договорился с военными моряками, чтобы они, отправляясь из Финляндии, взяли Андреева с семьей на борт корабля. И писатель засобирался в дорогу. В последнем письме от 10 сентября 1919 года он благодарит Рериха за письмецо об “английском судне, <…> за милое внимание и заботу”17. Но 12 сентября внезапное удушье остановило сборы Андреева навсегда.
Вспоминая своего “особого друга” в 1921 году, Рерих сравнивал его с “индусским мудрецом, хранящим тайны”18.
Возможно, доберись Андреев в Англию, его жизнь тесно переплелась бы с судьбой Николая Рериха. Пройдя через “проклятую действительность”, много потеряв, они оба устремились к иррациональному постижению мира, к познанию высшего смысла бытия. Их тянуло к эзотерическим тайнам, теософии, Востоку.
“Чувствую, что заложен хороший камень для будущих отношений наших, и, если поживем, то близко. Если я “духовидец” только по праздникам, то Вы такой всегда”,19 – шутил Л. Андреев, обращаясь к Рериху.
Можно даже предположить, что писатель оставил бы политику, и вместо лекций против большевиков стал бы вместе с Рерихом готовить экспедицию в Центральную Азию и Гималаи. По крайней мере, перед смертью Андреев осознавал, что когда художник позволяет себя втянуть в политику, он оказывается обманутым.
К выставке Н.Рериха в Хельсинки прямое отношение имел известный финский живописец Аксели Галлен-Каллела. Он выступил на ее открытии в галерее Стриндберга с приветствием от финского правительства.
Шестого апреля Рерих послал Галлен-Каллела письмо:
“Мой дорогой друг! Будь так добр, дай мне хороший совет, что мне делать с выставкой? Все отношения хороши и блестящи, но Atheneum не появляется, и все покупатели исчезли. Может быть мне нужно самому обратиться в Atheneum, но я полагаю, что такое персональное обращение не удобно.
Дай мне дружеский совет.
Сердечно преданный тебе Н. Рерих”20
С помощью Галлен-Каллела затруднение с покупкой было разрешено. Музей Атенеум приобрел “Принцессу Мален”, один из эскизов декораций к пьесе Метерлинка. В коллекции Атенеума, крупнейшего финского музея и сейчас находится эта работа Рериха 1913 года, изображающая двор средневекового замка. В левой стороне эскиза – две фигуры в черном, лиц их не видно. Люди выглядят крошечными и беспомощными рядом с высокими каменными сводами, рядом с мрачными колоннами, окруженными изваяниями апостолов.
На выставку откликнулись почти все газеты Финляндии как на финском, так и на шведском языках. Позже, в тридцатых годах Рерих выразил глубокую признательность финским друзьям: “Прошу передать доктору Реландеру, генералу Маннергейму, Аксели Галлен-Каллела, Сааринену и другим моим друзьям в Финляндии мои лучшие чувства. Мы никогда не забываем время, проведенное в имении д-ра Реландера и приветствие финского правительства, сообщенное мне Аксель Галлен-Каллела к открытию моей выставки в Гельсингфорсе. Я всегда чувствую, что моя картина в Атенеуме является послом моего благожелания Финляндии”21.
В повести “Пламя” “мощь искусства”, неутомимый труд художника, его темперамент сродни борющимся стихиям Севера, “великим грозам”, “сказочным туманам”. Северная природа естественна в повести, придает ей высокую поэтичность, подчеркивает значимость тех идей, которые высказывает главный герой, усиливает впечатление от самого образа героя. Северная природа – своеобразная героиня “Пламени”, спасающая художника, дающая ему силу и утешение. На острове художник решает не отчаиваться, а работать. И на этот труд, на творчество, опять же его вдохновляет Север: “Вообще помни о Севере. Если кто-нибудь тебе скажет, что Север мрачен и беден, то знай, что он Севера не знает. Ту радость и бодрость, и силу, которую дает Север, вряд ли можно найти в других местах. Но подойди к Северу без предубеждения. Где найдешь такую синеву далей? Такое серебро вод? Такую звонкую медь полуночных восходов? Такое чудо северных сияний”22.
“Пламя” – единственная повесть в литературном наследии Рериха. И то, что она была написана в Карелии, еще раз доказывает, какой сильный творческий импульс получил он здесь.
1 Многие картины Н.К.Рериха северного периода, хранящиеся в музеях и частных собраниях Финляндии, Швеции, США, впервые репродуцируются в книге Е.Сойни “Северный лик Николая Рериха”. Самара, 2001.
2 Рерих Н.К. Листы дневника. В З т. М., 1995-1996. Т. З. С. 599-600.
3 Мемориальное собрание С.С.Митусова.
4 Переписка Н.К.Рериха с современниками. – Север. 1981. № 4.С. 109.
5 Там же. С. 109-110.
6 Там же. С.110.
7 Там же. С.111.
8 Архив Г.Рудзите. Рига.
9 Там же.
10 Рерих Н.К. Пути благословения. М., 1999. С. 246.
11 Андреев Л. S.O.S. М., СПб., 1994. С. 255.
12 Там же. С. 281.
13 Там же. С. 39.
14 Там же. С. 263
15 Там же. С. 264.
16 Переписка… С. 112.
17 Андреев Л. Указ. соч. С. 333.
18 Там же. С. 393.
19 Там же. С. 265.
20 Переписка… С. 114.
21 Рерих Н.К. Чары Финляндии.– В кн.: Рерих Н.К. Держава Света. Нью-Йорк. С. 132.
22 Рерих Н.К. Избранное. М., 1979. С. 57.
