СОНЕТЫ
I
Ни мудрый Одиссей, ни кто-либо иной
Таких не ведал мук и бед в земной юдоли,
Что причинил мне тот, кто в светлом ореоле
Любви, как юный бог, предстал передо мной.
И так же ты, Амур, взор устремивши свой,
Мне душу уязвил, невинную дотоле,
И нет спасенья мне от нестерпимой боли,
Пока ты над моей не сжалишься бедой.
Как если бы меня ужалил Скорпион
И стала б у него защиты от терзаний
Искать {1}, молю: “Амур, услышь мой слабый стон!
Избавь меня от мук, – к тебе взываю я, –
Но лишь не убивай в груди моей желаний,
Ведь с их погибелью исчезнет жизнь моя”.
II {1}
О взгляд смущенный, огненные очи,
О горьких слез печальный водомет,
О безотрадный солнечный восход,
О безнадежность ожиданья ночи,
О радости, что с каждым днем короче,
О дней потерянных незримый счет,
О тысяча смертей в лесу тенет,
О рок, что с каждым годом все жесточе,
О смех, о лютня, голос, жгучий взор,
О факелы, зажегшие костер,
Какая в них убийственная сила!
Мильоны искр сжигают сердце мне,
Я гибну в их безжалостном огне –
Но ни одна тебя не опалила {2}.
II {1}
О тщетные надежды и желанья!
О вздохи, слезы, вечная тоска!
Из глаз моих бегут ручьи, река,
Блестя, рождается от их слиянья.
О боль, суровость, мука ожиданья!
Взгляд милосердный звезд издалека.
Страсть первая, ты, что острей клинка,
Умножишь ли еще мои страданья?
Пускай Амур, испытывая лук,
Разит меня, жжет как огнем мне тело
И худших множество готовит бед.
Изранена, терплю я столько мук,
Которым нет ни счета, ни предела,
Что новым ранам больше места нет.
IV
Со дня, когда жестокая любовь
Меня своим гореньем отравила,
Ее священного безумья {1} сила
Воспламеняет разум мой и кровь.
Какой удар, судьба, мне ни готовь,
Какие бы мне беды ни сулила,
О сердце, пламенея, как горнило,
Уж ничему не удивляйся вновь.
Чем яростней Амур нас осаждает,
Тем больше наши силы пробуждает
И в бой любовный гонит нас опять.
Тот, кто являет и к богам презренье,
Нам посылает снова подкрепленье,
Чтоб сильными пред сильными стоять.
V {1}
Венера, проплывая в небесах,
Услышь ночную жалобу мою,
Когда я песню грустную пою
Об этих долгих, бесконечных днях!
Тогда смягчится боль в моих глазах,
И больше мук в рыданьях изолью
И всю постель слезами затоплю,
Тебе поведав о своих скорбях.
Чтоб поскорей забыть о тяжком сне,
Покоя ищут люди в сладком сне,
А я при свете дня хожу, тоскуя.
Когда ж в постели я найду покой,
Беда, как верный страж, идет за мной,
И, болью обожженная, кричу я.
VI {1}
О, трижды будь благословен восход
Светила, но избранница, к которой
Оно с любовью обращает взоры,
Стократ благословенней. Пусть пошлет
Оно ей день без горя и забот
И пусть, целуя дар прелестной Флоры {2},
Какому равных нет в лучах Авроры,
С любимых уст пьет благовонный мед!
Лишь мне подарен этот свет прекрасный
За горечь лет, потерянных напрасно;
Так полыхай огнями, небосклон!
Очей своих я испытаю силу,
Чтоб страсть моя его воспламенила
И в срок недолгий был он побежден.
VII {1}
Живое все умрет с теченьем лет,
Тогда уйдет душа, покинув тело.
Я тело мертвое {2}, и я зову несмело:
“Душа, зачем тебя со мною нет?
Душа любимая, избавь меня от бед,
Чтоб мне не ждать тебя осиротело,
Чтоб в скорби не застыть окаменелой,
Верни свой ясный, лучезарный свет!
Но, Друг мой, после длительной разлуки
Молю тебя, чтобы прошло без муки,
Без горечи свидание с тобой.
Забудь же о гордыне непреклонной
И одари своею красотой,
Жестокой прежде, ныне благосклонной!”
VIII {1}
Я пламенем объята в холод лютый,
В сиянье дня в кромешной тьме бреду,
Предчувствую и радость и беду,
Ловлю неуловимые минуты.
Живу в цепях и разрываю путы,
Смеюсь и плачу в тягостном бреду,
И снова ум и сердце не в ладу,
И день мой ясный полон черной смуты.
Так я во власть Амуру отдана:
Когда беда нависнет надо мною,
Нежданно от нее я спасена.
Когда ж душа надеждою полна
И радостью я сердце успокою,
Терзаюсь вновь я прежнею бедою.
IX {1}
Лишь только мной овладевает сон
И жажду я вкусить покой желанный,
Мучительные оживают раны:
К тебе мой дух печальный устремлен.
Огнем любовным дух мой опален,
Я вся во власти сладкого обмана,
Меня рыданья душат непрестанно,
И в сердце тяжкий подавляю стон.
О день, молю тебя, не приходи!
Пусть этот сон всю жизнь мне будет сниться,
Его вторженьем грубым не тревожь!
И если нет надежды впереди
И счастью никогда уже не сбыться,
Пошли мне ночь, спасительную ложь {2}!
X
Когда главою, лаврами венчанной {1},
Над Лютнею склоняясь, ты грустишь
И скалам и деревьям повелишь
Идти вслед за тобой {2} и, осиянный
Мильоном добродетелей, нежданно
Ты всех, кто славой вознесен, затмишь
И душу нежной страстью опалишь,
Мне хочется сказать: “О мой желанный!
Искусство знаешь ты любимым быть,
Твоих заслуг нельзя не оценить,
Но мог бы ты, скажи мне, сам влюбиться?
Как передать всю боль сердечных мук,
Чтоб и тебе, мой безупречный Друг,
Огнем моей любви воспламениться?”
XI
О нежный взор, обитель красоты {1},
Заветный сад, приют цветов влюбленных,
Где сотни стрел, Амуром припасенных {2},
Куда влекут меня мои мечты!
О как бесстрастны все твои черты!
Как тяжек взгляд очей неблагосклонных!
Как много слез в тиши ночей бессонных
Из сердца моего исторгнул ты!
Зажечь сумеет только взор любимый
В глазах моих огонь неугасимый.
Но тем труднее в сердце боль унять,
Чем глубже я хочу в твой взор вглядеться.
Увы, глаза и любящее сердце
Друг друга разучились понимать {3}!
XII
О Лютня {1}, в скорби верный спутник мой,
Горчайших бед свидетель безупречный,
Страж неусыпный муки бесконечной,
О, как ты часто плакала со мной!
Но лишь настроюсь я на лад иной,
Чтобы предаться радости беспечной,
Поешь ты снова о тоске сердечной,
О жалобах души моей больной.
Когда ж, с моим порывом несогласна,
К молчанью ты меня принудишь властно,
Я рада нежной грусти волю дать
И, отдаваясь боли без остатка,
Люблю в кольце своей печали сладкой
Ее исхода сладостного ждать {2}.
XIII
О, если б только я жила в груди
Того, кому я жизнь отдать готова,
Я б не желала жребия иного,
Хоть мало дней осталось впереди!
О, если б он сказал: “Мой друг, пройди,
Ко мне прижавшись, путь нелегкий снова!
Пусть Эврипа {1} завоют вихри злого –
Не разлучат нас бури и дожди”.
Я так к нему прильнуть была бы рада,
Как льнут к ограде лозы винограда {2},
И пусть крадется смерть из-за угла:
Пока еще его объятий жажду,
Пока к нему стремлюсь я жилкой каждой,
Я встречу смерть счастливей, чем жила {3}.
XIV {1}
Пока могу слезами обливаться,
О радости минувшей сожалеть,
Рыданья, вздохи, боль преодолеть,
Чтоб голосом хоть слабым отзываться;
Пока могу рукою струн касаться,
Чтобы твой ум и красоту воспеть,
Пока мой разум в силах плен терпеть
И лишь твоей душою любоваться, –
Я не хочу найти в земле покой {2},
Когда ж совсем затихнет голос мой,
Иссякнут слезы, ослабеют руки
И разум, в смертную вступая сень,
Не выразит моей любовной муки,
Смерть, помрачи мой самый светлый день.
Перевод М. Гордона
XV
Зефир плывет над спящею землею {1},
Чтобы возврат Светила возвестить
И чтоб луга и реки пробудить
От сна, что не давал ручью с листвою
Шептаться нежно и цветам красою
Нежданною поляны расцветить.
И сердцу больше не дает грустить
Хор птиц в кустах, обрызганных росою.
Вот Нимфы при Луне {2}, в тиши дубрав
Танцуют на ковре из мягких трав.
Но есть ли у тебя такая сила,
Зефир, чтоб ожила душа моя?
Тогда верни ко мне мое Светило,
И новой красотою вспыхну я.
XVI
Лишь только град и ливень грозовой {1}
Побьют Кавказа снеговые склоны,
Приходит день, в сиянье облаченный.
Лишь Феб, свершая круг привычный свой,
Вернется снова в Океан седой,
Блеснет Селены профиль заостренный {2};
Парфянин хитрый, в бегство обращенный,
Врага разил так дерзкою стрелой {3}.
В былые дни ты горевал немало
О том, что страсть во мне не бушевала.
Когда же ты меня воспламенил
И я уже в твоей всецело власти,
Пожар любви своей ты остудил,
И остывает пламя прежней страсти.
XVII
Бегу селений, храмов, площадей {1},
Где, упиваясь громкими мольбами,
Коварными, искусными ходами
Меня ты власти подчинишь своей.
Кружусь в кольце однообразных дней
С их масками, турнирами, балами,
И мир с его цветущими садами
Мне опостылел без любви твоей.
Чтоб позабыть тебя, мой Друг жестокий,
Блуждаю я тропою одинокой,
Поняв в конце бесплодного пути:
Чтоб от любви к тебе освободиться,
Должна с собой навеки я проститься
Иль в долгое изгнание уйти,
XVIII {1}
Целуй меня, целуй опять и снова!
Мне поцелуй сладчайший подари
И поцелуй крепчайший повтори.
Тебе – жар поцелуя четверного {2}.
Ты жалуешься? Боль смягчить готова:
Вот самых нежных десять – все бери.
Так счастливы, целуясь до зари,
Мы будем радовать один другого.
И насладимся жизнью мы двойной:
Мы будем и в любимом и собой {3}.
Внемли, Амур, безумному признанью:
Мне скромницею жить невмоготу.
И чувствую я страсти полноту,
Лишь если волю я даю желанью {4}.
Перевод М. Гордона
XIX {1}
Диана в свежей глубине лесов,
Сразив немало быстроногих ланей,
У речки отдыхала на поляне.
Я шла, как бы во власти смутных снов,
Когда услышала подруги зов:
“О нимфа странная, вернись к Диане!”
И, видя, что нет стрел в моем колчане
И лука нет – грозы для кабанов, –
“Скажи, – спросила, – кто, безумец смелый,
Забрал твой лук и гибельные стрелы?” –
“Прекрасный путник пробудил мой гнев.
Сто стрел в него послала я напрасно
И лук – вослед. Все подобрать успев,
Сто ран он ими мне нанес, несчастной”.
Перевод М. Гордона
XX
Мне предсказали {1}, что настанет час:
Я полюблю того, чей лик так ясно
Был обрисован мне, и в день несчастный
Его лицо узнала я тотчас.
Когда ж любовь слепая в нем зажглась,
То, видя, как меня он любит страстно,
Себя я принуждала ежечасно,
И мне любовь его передалась.
Возможно ль это, чтоб не расцветало
То, что нам небо щедро даровало?
Но лишь услышу ветра злобный вой
И грозной вьюги траурное пенье,
Пойму, что это адский приговор,
Пославший мне моих надежд крушенье.
XXI {1}
Какой пристал мужчине рост? Какое
Дородство, цвет волос, очей, ланит?
Всех прочих чей пленительнее вид –
Кто ранам безнадежнейшим виною?
Чья песнь совместней с доблестью мужскою?
Чья задушевней жалоба звучит?
Кто с нежной лютней чудеса творит?
Кого считать любезностью самою?
Пускай решает кто-нибудь другой,
Ведь я люблю, и суд пристрастен мой.
Один ответ подсказывает чувство:
Каких щедрот природа ни яви
И как ни совершенствуй их искусство ^
Не увеличить им моей любви.
Перевод Н. Шаховской
XXII
О Феб, лучами счастья озаренный,
Ты зришь всегда своей Любимой лик {1},
И ты, сестра его {2}, блаженства миг
Вновь пьешь, припав к устам Эндимиона.
Венеру видит Марс, и умиленно
Юпитер о минувших днях грустит {3},
Когда с Небес на Небеса скользит
Меркурий юный в синеве бездонной.
Гармонией небесною полно {4},
Так сердце с сердцем бьется заодно;
По если бы, о Боги, вы в разлуке
Влачили дни, мир сбился бы с пути
И вас ничто бы не могло спасти
От горечи моей бессильной муки.
XXIII {1}
Увы! К чему мне хор былых похвал,
И золотых волос моих корона,
И блеск очей, сияющих влюбленно,
Когда Амур в них Солнца зажигал,
Сразив тебя любовью наповал?
О, где, где слабый след слезы соленой
И Смерть, что увенчает благосклонно
Любовь, которой жил ты и дышал?
Затем ли ты служил мне, рыцарь страстный,
Чтоб стала я рабой твоей безгласной?
Прости меня на этот раз, Друг мой,
За боль обид и гнев мой сумасбродный;
Ведь, где б ты ни был, оба мы с тобой
Во власти той же муки безысходной.
XXIV
О Дамы, не судите слишком строго
За то, что дан любви мне светлый дар,
Что сотни солнц зажгли в груди пожар,
За то, что слез я пролила так много.
Жизнь без любви пустынна и убога,
Хоть мукой платим мы за сладость чар.
И вы страстей узнаете угар,
Попавшись в сети мстительного Бога:
Дитя Амур без пламени Вулкана,
Без красоты, лишь Адонису данной,
Коварство в злобном сердце затая
И пользуясь своей могучей властью,
Вас одарит такой нелепой страстью,
Что бойтесь быть несчастнее, чем я.
Остальные переводы сонетов – Э. Шапиро
Комментарии
СОНЕТЫ I
1 И стала б у него защиты от терзаний // Искать… – По народным
поверьям, жир, вытопленный из скорпиона, излечивает от его укуса (см.:
Плиний. Естественная история. Гл. XXIX, IV, 29). Сравнение любви с укусом
скорпиона – мотив, характерный для петраркистской лирики эпохи Возрождения
(во Франции, например, у Мориса Сэва, Дю Белле), обычно возводят к канцонам
Петрарки (CV, 87; CXXVII. V. 42). Однако это же сравнение мы находим и у
трувера Рауля де Суассон (XIII в.): “Mout let douce bleceure / Bonne amour
en son venir, // Mes micus vendrpit la pointure / D’un escorpipn sentir II
Et morir // Que de ma dolour languir” (“Сладкую рану мне нанесла // Благая
любовь своим приходом, / Мне слаще б было укус // Скорпиона испытать / И
умереть; /Чем муку мою длить”) (см.: Songs of the Trouvers. Ch. 153, II).
Мотив исцеления любви любовью в сонете Лабе также восходит к трубадурам и
труверам. Ср. у Бернарта де Вентадорна: “Ранено сердце – тоской изойдет, /
Только от вас исцеления ждет” (Ch. XLI, VI, v. 78. Пер. В. Дынник).
II
1 Э. Тюркети в 1860 г. первым отметил идентичность катренов этого
сонета с катренами 55-го сонета “Вздохов” (1557) О. де Маньи. Этот факт
интерпретировался некоторыми исследователями как свидетельство влияния О. де
Маньи на творчество лионской поэтессы и даже возможного редактирования им ее
сочинений. Однако это совпадение, на наш взгляд, может означать лишь, что
сонет Маньи – его ответ на признание Луизы Лабе. Что же до влияния, а тем
более до его вмешательства в ее тексты, то, напротив, поэтика Л. Лабе не
несет в себе, на наш взгляд, никаких следов “маньизма”. Доказательством
может служить и сравнение терцетов этого же сонета: Маньи завершает свой
сонет следующим образом:
О робкие шаги, о пламень жгучий,
О сладкий бред, о мыслей рой летучий,
Кружащийся во сне и наяву,
О этих глаз печальные фонтаны,
О боги, небеса, вас неустанно
В свидетели любви моей зову.
Пер. Ю. Денисова
В терцетах Маньи продолжают нагнетаться петраркистские клише без какого-либо
интонационного и тематического переключения темы катренов, как этого требует
принцип тематического развития сонетной формы. Луиза Лабе, начиная свой
сонет тоже а la Петрарка, в 11-й строке как бы “оправдывает” все
восклицательные перечисления пронзительно-личной по своей интонации фразой,
дословно звучащей так: “Так много источников огня, дабы зажечь одну
маленькую женщину”. Этой строкой сонет. получает новую тему, которая затем и
развивается.
2 Но ни одна тебя не опалила, – В оригинале буквально сказано: “Ни одна
искра от этих огней на тебя не отлетела”. Весь терцет обычно соотносят с
мотивом сонетов Петрарки. Ср., напр., сон. LXV, с. 10, 12-14:
Одно – молить Амура остается
. . . . . . . . . . . . . . . .
Нет, не о том, чтоб в сердце у меня
Умерить пламя, но пускай придется
Равно и ей на долю часть огня.
Пер. Е. Солоновича
См. также сонет III, с. 12-14. Этот мотив встречается у Ариосто и Дю Белле
(Olive. Son. V, v. 9-14). Однако лексически более близкое Лабе выражение
этого мотива мы находим у трувера Адама де Ла Аля (втор. пол. XIII в.), в
одной из песен которого о желании ответной любви буквально сказано так:
“…хочу / Чтобы хоть одна искра, отлетев, зажгла бы пламенную любовь”.
См. также: Songs of the Trouvers. Ch. 196, III, 5-6; Ch. 390.
III
1 Д. О’Коннор (p. 144-145) считает, что этот сонет является адаптацией
сонета итальянского поэта Якопо Саннадзаро (1455-1530) “Запретная надежда и
тщетное желанье” (“Interditte speranze e vano desio”), почти дословно
переведенного О. де Маньи (Soupirs. Son LXVI). Однако у Луизы Лабе с сонетом
Саннадзаро совпадают лишь образы первой и двух последних строк, а элегантный
неопетраркизм итальянского поэта, сохраненный Маньи, у лионской поэтессы
сильно приглушен. Кроме того, последний терцет, в котором содержится явная
отсылка к заключительной строке сонета Саннадзаро: “Что для новой раны во
мне нет больше места” (“Che nuova piaga in me non ha piu loco”), несет в
себе и “память” о традиционном для труверов мотиве чрезмерности любовных
ран. См.: Songs of the Trouvers. Ch. 5, II, 1-2.
IV
1 …священного безумья… – В оригинале: “fureur divine”
(“божественное неистовство”). См. примеч. 1 к Элегии I,
V
1 В этом сонете контаминируются основные мотивы петраркистской лирики.
Ср. сонет CCXVI. 1-4 Петрарки:
Весь день в слезах; ночь посвящаю плачу.
Всем бедным смертным отдыхать в покое,
Мне ж суждено терзаться в муках вдвое;
Так я, живя, на слезы время трачу.
Пер. Ю. Верховского
См. также сравнение возлюбленной с солнцем (сонет CCXII, 4-8; ХС, 12 и мн.
др); плач на ложе сна, муки от любовного жара и т. п. Эти мотивы лишь
слегка обозначены, но на их фоне особенно резко индивидуальной становится
заключительная строка. Отметим, что тема любовной бессонницы и плача –
частный мотив лирики трубадуров. См.: Bernard de Ventadour. Ch. 4. IV, 7-8.
VI
1 Утверждение Брего де Лю, что этот сонет вдохновлен началом знаменитой
оды Сафо “Мнится мне, как боги, блажен и волен” (пер. Вяч. Иванова) и
подражанием ей Катулла “Кажется мне тот богоравным…” (пер. С. Ошерова)
вряд ли правомерно. См.: Giudici E. Р. 177.
2 …дар прелестной Флоры… – т.е. розы, с которой сравниваются губы
возлюбленного, – устойчивый образ в лирике трубадуров, труверов и
поэтов-петраркистов.
VII
1 Этот сонет обычно сопоставляется с CXIII сонетом “Оливы” Дю Белле. Но
это лишь возникающая ритмически-интонационная ассоциация и внешняя схожесть
первой строки (см. примеч. 9 к Элегии II).
2 Я тело мертвое… – Сравнение возлюбленного с душой, отлетевшей от
тела, – общий мотив неоплатонической лирики, связанный прежде всего с
сонетами Петрарки. Ср. “Порой сомнение мучит: эти члены // Как могут жить, с
душой разлучены?” Сонет XV, 9-10. Пер. Вяч. Иванова); ср. также: “Моя Душа,
ты вернешься к моему телу” (Sceve Maurice. Delie… Diz. CCCLVII). Этот
мотив связан с мифом об андрогинах (см. примеч. 33 к “Спору Безумия и
Амура”) и был достаточно част а в куртуазной лирике. Ср. у Бернарта де
Вента-дорна (Bernard de Ventadour. Chanson d’Amour. P., 1966. Ch. 4, III. V.
9-12): “Mo cor ai pres d’Amor, / que l’esperitz lai cor, / mas lo cors es
sai, alhor, / lonh de leis, en Fransa”. (“Мое сердце так близко к Любимой,
// что моя душа туда устремляется, // но тело здесь, / вдали от нее, во
Франции”).
VIII
1 Об источниках этого сонета см. нашу статью с. 231 и след.). Добавим,
что мотив колебаний от радости к горю, от тревоги – к успокоению,
содержащийся в терцетах, част и в средневековой лирике. Ср. у Бернарта де
Вептадорна: “Noil е jorn pes, cossir e velh, / plant e sospir; e poir
m’apai. / On melhs m’estai, et eu peihz trai, / Mas us bos respeihz
m’esvelha, / don mos cossi-rers s’apaya”. (“Ночью и днем я думаю, размышляю
и не смыкаю глаз, / жалуюсь и вздыхаю, а потом, успокаиваюсь. / Чем лучше у
меня все идет, тем хуже мне становится. / Но добрая надежда пробуждает меня
/ и утишает мои тревоги”) (Bernard de Ventadour. Op. cit. Ch. 5, V. V. 1-5).
См. там же его кансоны 36, VI, 1-2; 42, V, 4-5. Интересно, что и в “кансоне
контрастов” неизвестного трувера соединены разом и антитезы любви, и мотив
колебаний от одного состояния к другому (см.: Songs of the Trouvers. Ch. 4).
Эти же мотивы характерны и для Карла Орлеанского, Роберте и “великих
риториков”.
IX
1 В качестве исходного источника темы любовного сновидения, столь
широко распространенной в поэзии и прозе Возрождения (Боккаччо, Петрарка,
Николо Аманьо, Дж. Делла Каза, Каритео, Гаспара Стампа, Бембо, Наваджеро,
Ронсар, Теодор де Без, Таюро и мн. др. См.: Giudici E. Р. 179-180), Брего дю
Лю указывает Овидия (Героиды. XV, 123-124):
Нет от тебя мне покоя, Фаон: тебя возвращают
Сны и делают ночь ярче погожего дня.
Пер. С. Ошерова
Однако Луиза Лабе вряд ли, равно как и сам Петрарка, исходила из Овидия, так
как эта тема – общее место в кансонах трубадуров. См., например, кансоны
Гильема де Кабестаня (Les chanson de Gulhem de Cabestan / Ed. par Arthur
Longfors. P., 1824. P. 45). Характерна она и для “женских песен” труверов.
Ср. также кансону Гаса Брюле “Quant je me gix dedans mon lit” (“Как только я
ложусь на свою постель…”) (см.: Songs of the Trouvers. Ch. 106, 111),
почти дословно совпадающую с начальными строками сонета Л. Лабе: “Как только
я собираюсь / В своей постели (влажной от слез) получить желанный отдых”.
2 Пошли мне, ночь, спасительную ложь! – Ср. у трубадура Арнаута де
Марейля (конец XII в.): “Длись без конца, мой сон, – исправь / Неутоленной
страсти явь!” (Пер. В. Дынник),
X
1 Когда главою, лаврами венчанной… – В оригинале букв.: “Когда я вижу
твою белокурую голову, увенчанную / Зеленым лавром…”- зачин, характерный
для описания идеальной красоты возлюбленной в поэзии Петрарки и
петраркистов.
Подробно о клишированности этих описаний в лирике Возрождения см.:
Giudici E. Louise Labe е l’Ecole lyonnaise”. Napoli, 1964. Note 107.
Добавим, что этот зачин приметен и в куртуазной поэзии. Ср. у Готье де
Даржьеса: “Qui voit sa crigne bloie, // Que semble qu’el soit d’or” (“Кто
видит ее белокурые волосы, / Которые кажутся сделаны из золота”). См.: Songs
of the Trouvers. Ch. 112. III, 1-2.
2 И скалам и деревьям повелишь // Идти вслед за тобой… – скрытое
сравнение О. де Маньи, которому адресован сонет, с Орфеем. Ср. у Горация
(Оды. I, 24, 14), где о его пении сказано: “Чьим напевом внимал бор
зачарованный” (Пер О. Румера).
XI
1 О нежный взор, обитель красоты… – О зарождении любовного чувства через зрение см. примеч. 104 к “Спору Безумия и Амура”. Ср. у Петрарки (сонет CCLIII, 1): “О сладкий взгляд, о ласковая речь” (Пер. А. Эфроса). 2 Где сотни стрел, Амуром припасенных… – устойчивый образ любовной поэзии Возрождения. Ср.: “Ou des Amours les fleches sont encloses” (где Любви стрелы заключены) (Hansard. Amours (1553). Son. XLI, 4). 3 Увы, глаза и любящее сердце // Друг друга разучились понимать! – Э. Джудичи вослед другим комментаторам сближает тему терцетов: с CCCLXIV дизоном (v. 7-10) “Делии” Мориса Сэва: Quant est du coeur, qui seul sans passion Avec toy incessamment demeure, Il est bien loin de perturbation, Et rid en soy de ce que l’oeil pleura. (А сердце, ведь оно одно бесстрастно, Оно от треволнений так далеко, С тобою только находясь всечасно, Смеясь на тем, над чем рыдает око.) Мотив противоречия глаз и сердца встречается и у труверов. Ср. у Готье де Даржьеса в кансоне “Приятство мечтаний…” (строфа 2, пер. А. Парина / Прекрасная Дама. Из средневековой лирики. М., 1984. С. 169); он является центральной темой “Спора Сердца и Ока” Мишо Тайевана (1395-1458) и баллад (III, VI, VIII, XLV, LV, LI, LXV, LXXIII, XCVI, CXII), песен (LIII, LXX) и рондо (LIII, LXXIII, XGIV, CXXI, CLXXXIX, CCXLII, CCLXXXVIII) Карла Орлеанского. Ср. также разработку этого мотива в 46-м сонете Шекспира “Мой глаз и сердце издавна в борьбе” (Пер. С. Маршака). XII 1 О Лютня… – обращение к Лютне (Лире) – устойчивый мотив любовной лирики Возрождения, восходящий к Пиидару (Пифийские песни. I, 1) и Горацию (Оды. I, 32). Обращение к Лютне как свидетельнице и утешительнице страданий, во французской поэзии до 1555 г. мы встречаем у Ронсара (Amours, 1552, CXXII), Мориса Сэва (Delie …Diz. CCCXLIV) и у Понтюса де Тийара в XXIII сонете 1-й книги “Любовных заблуждений” (1549), с которым ближе всего может быть соотнесен катрен сонета Луизы Лабе. Ср. “Leut, seul temoing et fidel confort / De mes soupirs et travaux languissans: / De qui souvant les accords ravissans / M’ont fait souffrir…” (“Лютня, свидетель верный и надежная поддержка / Моим воздыханиям и томительным мученьям: / Чьи звуки сладостные часто // Заставляли меня страдать…”) Комментаторы полагают, что сходство это объясняется влиянием П. де Тийара (см.: Giudici E. Р. 181). Однако лексически и интонационно вышеприведенные строки сонета П. де Тийара резко отличны, на наш взгляд, от возвышенного неоплатонизма и темноты стиля первых его поэтических сборников. Вот почему, если учесть частые общения П. де Тийара с лионской поэтессой (см. его стихи в “Сочинениях разных поэтов…”, с. 118, можно предположить в его сонете следы воздействия “простосердечия” слога Л. Лабе. 2 Ее исхода сладостного ждать… – Букв, в тексте сказано: “И от сладостной муки надеяться на сладостный исход” (“Et d’tm dous mal douce fin esperer”). Ср. у Петрарки в сонете CLIII “Dolce mal, dolce affano…” (“Сладостная мука, сладостная боль…”) “Сладостная мука” – поэтическое клише, почерпнутое Петраркой в любовных кансонах трубадуров, но восходящее через римских элогиков к раннегреческим лирикам.
XIII
1 Эврипа… – См. примеч. 84 к “Спору Безумия и Амура”.
2 Как льнут к ограде лозы винограда”. – Это сравнение несомненно
навеяно Иоанном Секундом (Поцелуи. 2, 1-12):
Как виноградная льнет лоза к соседнему вязу
Или, виясь по ясеню
Стройному, руки свои бесконечные плющ простирает, –
Неера, если б так же ты
Цепко к шее моей могла прижиматься руками;
Неера, если б так же я
Белую грудь твою мог оплетать непрестанно объятьем,
Всечасно целовать тебя, –
То ни Церера тогда, ни забота о друге Лиее,
Ни слов забвенье сладостных
Не оторвали б меня, моя жизнь, от губ твоих алых, –
Но умерли б в лобзаниях мы…
Пер. С. Шервинского
3 Я встречу смерть счастливей, чем жила. – Схожий образ есть у
Петрарки: “…М’e piu саго il morir, che’l viver” (“Мне слаще умереть, чем
шить”. Canz. CCXXVII, 15″), М. де Сен-Желе: “Et j’aurais mieux en la mort
qu’en la vie” (“Мне в смерти лучше будет, чем в жизни”) (см.: O’Connor D. Р.
161). Ср. строки 14-15 сонета “К портрету Дамы Луизы Лабе” (с. 119 наст.
изд.).
XIV
1 Этот сонет признан совершенным по своей уникальной гармоничности
структуры, оригинальности темы и образов. Э. Джудичи (р. 184) констатирует:
“Как это ни покажется удивительным, никто не может указать никакого точного
источника этого сонета… который напомнил Ж. Мореасу куртуазные кансоны
Шатлена де Куси”. У Ш. де Куси схожего мотива нами не обнаружено. Однако
можно предположить, какой мотивный фон стоит за катренами сонета: кроме
строк Петрарки “Пока седыми сплошь виски не станут, // Покуда не возьмут
свое года” и “Уже и слезы не бегут из глаз” (сонет LXXXIII, 1-2, 9, пер. Е.
Солоновича) возможна и реминисценция из баллады Жана Мешино (см. примеч. 77
к “Спору Безумия и Амура”): “Plus ne voy rien qui reconfort me donne” (“He
вижу больше ничего, что было б мне поддержкой”), где перечисляется то, что
им утрачено из-за разлуки с возлюбленной: “Мой голос больше не имеет ни
звука сильного, ни внятности” (Plus n’a ma voix bon accort ni accent), “Я
умереть хочу, и Разум с этим соглашается” (“Plus veuil mourir, et Raison s’y
consent”), “Уменья больше нет ни радоваться, ни смеяться” (“Plus n’ay
mestier de jouir ni de rire”). Этот сонет Л. Лабе стал источником LXXIV
сонета “Вздохов” Маньи.
2 Я не хочу найти, в земле покой… – В оригинале: “Я вовсе еще не хочу
умирать”. Эта строка стала отправным мотивом знаменитой элегии Андре Шенье
“Юная пленница” (“La Jeune Captive”). Полагаем, что она была источником и
6-й строфы его стихотворения “О Версаль, о леса…” (“О Versailles, б
bois…”).
XV
1 Зефир плывет над спящею землею… – Ср. тему катренов с СССХ сонетом
Петрарки: “Опять Зефир подул – и потеплело” (Пер. Б. Солоновича).
2 Вот Нимфы при Луне… – реминисценция из Горация (Оды. I, 4, с. 5-6):
Вот и Венере вослед сплетаются в нежном хороводе
В сиянье лунном Грации и Нимфы.
Пер. А. Семенова-Тянь Шанского
XVI
1 Лишь только град и ливень грозовой… – Тема катренов развивает
поэтический топос смены природных состояний, восходящий к Горацию (Оды. II,
9):
Не век над полем небу туманиться,
Не век носиться ветру над Каспием,
Кружа неистовые бури;
И не навек, дорогой мой Вальгий,
Окован стужей берег Армении…
Пер. Т. Казмичевой
Этот мотив часто встречается и во французской лирике Возрождения: у Ронсара
(Amours, 1552. Son. CLXVI), Мориса Сэва (Delie… Diz. V) и мн. др.
Подробно об этом см.: Giudici Т. М. Sceve poeta della “Delie”. Napoli, 1969.
P. 127, 255- 257.
2 Блеснет Селены профиль заостренный… – См. примеч. 6 к Элегии II.
3 Парфянин хитрый, в бегство обращенный / Врага разил так дерзкою
стрелой. – Букв. в тексте: “Когда встарь Парфянин вел бой, / Он отбегал и
выпускал стрелу” – имеется в виду способ парфян сражаться, убегая от врага,
посылая при этом неожиданно в него стрелы. Ср. у Горация: “…боится <…>
Солдат – парфянских стрел и отбега вспять” (Оды. II, 13, 17. Пер. Г,
Церетели).
XVII
1 Бегу селений, храмов, площадей… – Многие комментаторы (Брего дю Лю,
Бланшемен, О’Коннор, Джудичи) видят в этом катрене отдаленную реминисценцию
XXXV сонета Петрарки “Задумчивый, медлительный шагаю…” (Пер. Ю.
Верховского). Однако это сопоставление нам кажется сомнительным. Скорее в
катренах Л. Лабе в трансформированном виде звучит мотив бегства от суетности
города 2-го эпода Горация: “Блажен лишь тот, кто, суеты не ведая…”,
которому подражали многие поэты Возрождения.
XVIII
1 Этот сонет, так же как и XIII и XIV сонеты, считается одним из
шедевров любовной лирики эпохи, прежде всего как наивысшее выражение
любовной страсти. Г. Кольте, один из первых биографов Лабе, писал в 1624 г.,
желая оправдать откровенную чувственность этого сонета: “Эти строки ничего
не скажут тем, кто захочет прочесть их, стоя на принципах морали и религии.
Чтобы судить о них более благосклонно, их следует рассматривать лишь как
Поэтические вольности” (Colletet G. Vies de poetes francais. P., 1873. T.
IV. P. 85). Сама Л. Лабе как бы сознательно “упрятала” вольности сонета в
конвенциональный для поэзии Возрождения жанр “поцелуя”, введенный И.
Секундой, которому подражали Ронсар, Дю Белле, Белло, Баиф и др. Л. Лабе
контаминирует строки из III, X и XIII стихотворений его цикла; ср.:
“Девушка, милая, мне поцелуй подари! – говорил я. – Не поцелуй подаренный,
но то, что желанье даешь ты / Мне поцелуев еще, – вот что плачевно, мой
свет” (III, I, 5-6); “Или ж обоим душой разливаться в теле другого // В миг,
когда пред концом изнемогает любовь” (X, 13-14); “…приникай губами к губам
моим крепко! / Пусть витает двух дух постоянно один” (XIII, 19-20) (Пер. С.
Шервинского). Мотив “счета” поцелуев, присутствующий и у Иоанна Секунда (VI,
VII, IX, XV), восходит к стихотворению Катулла к Лесбии:
Так целуй же меня раз сто и двести,
Больше, тысячу раз и снова сотню,
Снова тысячу раз и сотню снова.
Пер. А. Пиотровского
Текстуально не совпадая ни с одним из стихов ворений Иоанна Секунда, Л. Лабе
соединяет мотив разнообразия поцелуев с центральной для нее темой “любви и
безумия”, столь характерной и для куртуазной лирики.
2 Тебе – жар поцелуя четверного… – Букв.: “Тебе я возвращу четыре
<поцелуя> более жарких, чем угль горящий” (Je t’en rendray quatre plus chaus
que braise). Это сравнение есть и у Дю Белле в “Оливе” (son. XLIV), но оно
часто встречается и в кансонах труверов. Ср. у Рауля де Суассон: “Et cele
m’est au cuer si enbrasee // Que je la sent plus chaude et plus isnele //
C’onques ne fis ne brese n’estancele” (“И она так разожгла сердце, / Что я
его ощутил более жарким и быстрым, I/ Чем может быть угль горящий или
искры”). См.: Songs of the Trouvers. Ch. 156. V, 3-5.
3 Мы будем и в любимом и собой… – “В XVIII сонете, – пишет О’Коннор,
– где Луиза Лабе более, чем в каком-либо другом стихотворении, отдается
созерцанию чувственной любви, мы тем не менее находим идею, столь дорогую
неоплатоникам: идею двух душ, становящихся одной от чувства, которое их
объединяет” (р. 146). Эта идея Платона, равно как и миф об андрогинах (см.
примеч. 33 к “Спору Безумия и Амура”), воспринятая М. Фичино (Комментарии к
Пиру. II, VIII), Леоном Евреем (Диалоги о Любви) и мн. др., одушевляла и
неоплатонических поэтов Возрождения. Ср. у Антуана Эроэ в “Совершенной
подруге”:
О cueurs heureux! о felicite d’eulx,
Quand pour ung seul on en recouvre deux.
O beau mourir pour en celuy revivre.
(О счастливые сердца! о их блаженство,
Когда вместо одного открывают двоих.
О сладостная смерть, чтобы в другом воскреснуть.)
Однако эта идея у Л. Лабе сильно приглушена именно “созерцанием чувственной
любви”.
4 …Лишь если волю дам желанью. ? Букв. в тексте трудно переводимая
строка “Если я как бы в стремительном порыве не выйду из самой себя (“Si
hors de moi ne fay quelque saillie”). Источники этой строки комментаторами
не указываются. Интересно, что схожий образ в разных вариациях встречается в
песнях труверов в описаниях религиозного экстаза. Ср. “Ne me puis tenir, tel
joie m’estancella” (“Я вырываюсь из самой себя, так опьяняет меня радость”).
См.: Songs of the Trouvers. Ch. 69. S. 2.
XIX
1 Брего дю Лю, Ж. Мореас, В.-Л. Сонье, Э. Джудучи и др. видят источник
этого сонета в одах Анакреона, латинский перевод которого был издан Анри
Этьеном в 1554 г. Однако никаких конкретных параллелей они при этом не
приводят (см.: Giudici E. Р. 189). На наш взгляд, сонет Луизы Лабе – это
редкий в поэзии ее времени тип такого “подражания древним”, когда
имитируется общий стиль, интонация в данном случае того, что потом будет
именоваться “анакреонтикой”, но без каких-либо текстуальных заимствований.
При этом Л. Лабе изобретает и новый мифологический сюжет.
XX
1 Мне предсказали… – Мотив предсказания фатальной любви встречается у
Бембо, Саннадзаро (см.: Gindici E. Р. 190). Добавим, что он звучит и в
любовных кансонах труверов. Ср. у Тибо Шампанского: “La prophete dit voir,
qui pas me ment” (“Предсказательница, которая мне не солгала, сказала”).
См.: Songs of the Trouvers. Ch. 141. IV.
XXI
1 Ни один комментатор не нашел прямого или косвенного источника этого
сонета. Полагаем, что Л. Лабе перевела в вопросительные конструкции клише
куртуазных и петраркистских описаний возлюбленной – сладостный взгляд,
который посылает неизлечимые раны, красота волос, очарование пения и игры на
лютне, любезность и т. д., упрятав тем самым конвенциональный фон. А в
терцетах ею намечена тема, которая получит наивысшее свое воплощение в 130-м
сонете Шекспира (“Ее глаза на звезды не похожи…” Пер. С. Маршака),
который, возможно, был знаком с творчеством лионской поэтессы.
XXII
1 Любимой лик… – т. е. гелиотропа (по-фр. женск. рода), в который
превратилась Клития (в греч. миф. дочь Океана и Титаниды Тефиды),
воспылавшая неразделенной страстью к Гелиосу (богу Солнца). Не могши отвести
от него взора, она поворачивала голову вослед ходу Солнца, вросла в землю и
стала цветком, название которого букв, означает “кто поворачивается к
солнцу” (heliotropium). См.: Овидий. Метаморфозы. IV, 256-270.
2 …сестра его… – т. е. Луна (Селена). Имеется в виду миф о любви
Селены к прекрасному юноше Эндимиону, к которому она приходила ночью в
Латмийскую пещеру. Л. Лабе явно ориентировалась во 2-3-й строках на
Проперция (II, XV, 15): “Наг был Эндимион, когда Феба сестрой овладел он”
(Пер. Л. Остроумова). Ср. строки из сонета 70-х годов Жоделя (1532-1573):
“Heureux te fit la Lime, Endymion, alors / Que tant de tant de nuict sa
bouche a toi se vint rejoindre” (“Счастливым сделала тебя Луна, Эндимион,
тогда, / Когда столько ночей ее уста прижимались к тебе”) (Jodelle E.
Oeuvres completes / Ed. Е. Balmas. P., 1968. Т. 11. P. 388).
3 Юпитер о минувших днях грустит… – т.е. о времени, когда он любил
земных женщин (см. примеч. 6 “Спору”).
4 Гармонией небесною полно… – Букв.: “Вот Неба могущественная
гармония, / Которая божественные души связует воедино”. Противопоставление
гармонии мира и дисгармонии влюбленного мы встречаем у Бернарта де
Вентадорна.
Ср.:
Е je tuih el mon garan
desoz la chapa del eel
eron en un sol tropel,
for d’una non ai talan.
(“И если все существа в мира
под плащом неба
живут, связанные воедино,
я лишь к одной (женщине) влеком желаньем”)
(Bernart de Ventadour. Ch. 43. II, 1-4).
XXIII
1 Источники, к которым пытаются возвести этот сонет, сомнительны, так
как указываемые отдаленные соответствия со строками Маньи, Боккаччо, Сэва не
выходят за рамки клише типа “золото волос”, “глаза-солнце” и др. (см.:
Giudici Е. Р. 192). Пожалуй, лишь одна реминисценция CXXIX канцоны (v.
63-65) Петрарки, может быть, определила тему и интонацию заключительного
терцета у Лабе: “Шепчу: “Смотри туда, / Где, может, по тебе истосковалась, /
Как ты по ней, любимая моя””. (Пер. Е, Со-лоновича).
XXIV
Этот сонет возвращает нас к теме Элегии I. О его роли в структуре книги
Л. Лабе см. нашу статью (с. 217). Э. Джудичи сближает зачин сонета с
популярной песней, положенной на музыку в 1529 г.:
Ayez pitie du grand mal que j’endure
Pour vous servis sans me vouloir blamer,
Amour vous peult comme moy faire aymer
Et du passe faire payer l’usure.
(Имейте жалость к великому горю, что я терплю,
И, не хуля меня, урок себе извлеките:
Амур и вас, как и меня, заставит полюбить
И за прошлое заставит заплатить сторицей.)
Однако эта тема, звучащая и в III элегии, характерна для песен
трубадуров и труверов (см. примеч. 1 к Элегии III). См. также: Songs of the
Trouvers. Ch. 48. Ill; Ch. 105. IV, 1-4; V.
Louise Labe. Oeuvres
Луиза Лабе. Сочинения
Издание подготовила И. Ю. Подгаецкая
Серия “Литературные памятники”
М., “Наука”, 1988
