Отрывок из статьи Шуламит Шалит «И осколки пророчества моего, как осколки кувшина…», посвященной жизни и творчеству Ури-Цви Гринберга.
Оригинал материала: https://berkovich-zametki.com/2015/Starina/Nomer4/Shalit1.php
{}
Ури Цви очень поздно женился. Известно, что причиной тому была большая и трагическая любовь его юности. Ту, неведомую нам девушку, он полюбил со всей страстью юности и поэтической натуры. Но родители противились их любви. В это время во Львов, с началом Первой мировой войны, вошла царская армия, а через год Львов перешёл в руки австрийцев, которые, опасаясь возвращения русских, объявили срочную мобилизацию, и в 1915 году Ури Цви оказался на фронте. Их погрузили в товарные вагоны для скота и выгрузили, согнав в какой-то огромный барак как в концлагерь. Затем шесть недель непрерывной военной муштры, и солдат облачили в мундиры из жёсткой ткани, запах которой «стоял в ноздрях» у поэта всю жизнь. Потом их бросили на сербский фронт. Он почему-то всегда вспоминал сырость, настрадался от сырости и холода.
И всё время писал стихи и посылал их в газеты и журналы. Однажды его вызвали к командиру. Мокрый и грязный, он предстал перед начальством, не ожидая ничего хорошего. И вдруг командир улыбнулся и обнял его, затем протянул ему книжку с заглавием на идише «Эргиц ойф фелдер» («Где-то в полях»). «Я рад передать тебе твою первую книгу», – сказал командир. Он не умел читать по-еврейски, но уважал поэзию и гордился, что под его началом служит Поэт. Подарил армейскому поэту пачку сигарет и пару портянок, на войне – самое большое сокровище. Возможно, это был вообще первый сборник стихов с фронта в Первую мировую войну и к тому же на еврейском языке. На титульном листе стоит год – 1915-й. Война кончилась, солдат вернулся домой…
Но любимая была обручена с другом. Несмотря на её болезнь, а у неё открылся туберкулёз, готовились к свадьбе. Во время свадебной церемонии она умерла. «И к стеклу, залитому слезами, / Я прильнул. Мелькали руки, шаль: / Там невесты мёртвой тень бродила…» (Пер. Л.Г.)
Образ этой девушки поэт пронёс через всю жизнь, впрочем, как и образ матери. Он чувствовал вину перед обеими, одну оставил, уйдя на войну, другая погибла – вместе со всей его роднёй – во время Второй мировой… Он перенёс свою любовь на Иерусалим и Сион.
И слышу я это из уст вдовы поэта – Ализы Гринберг: «Когда говорят о скорбных мотивах в творчестве Ури Цви, надо понимать их природу – открой (мне) 3-й том собрания его сочинений, кажется, страница 39, он пишет о Иерусалиме – “вэ-цукей биркея – ягон” – он сравнивает скалы Иерусалима со скорбными коленями любимой, этот мотив тоски, любви и печали, когда он смотрит на природу, постоянно присутствует в его стихах. Мало кто замечает, – добавляет она, – что в самых политических стихах вдруг мелькнет чистая лирика…»
Признаюсь, со звонка Ализы появился и сопровождает меня многие годы интерес к творчеству и личности Ури Цви Гринберга. Оказалось, муниципалитет Рамат-Гана подарил поэту и его семье участок земли, на котором они и построили свой скромный по современным понятиям дом и обосновались в нем в 1954 году.
Работа над изданием Полного собрания сочинений Гринберга только начиналась (1 том вышел в 1991 году), когда в моем кабинете библиографии в Центральной библиотеке Рамат-Гана раздался звонок. Это была Ализа. По ее просьбе я стала собирать все публикации поэта и все о нем самом в неизвестном в академических кругах, но очень интересном издании «Новости Рамат-Гана», выходившем долгие годы. Я пригласила Ализу в библиотеку, когда из мастерской вернулись разрозненные прежде, а теперь собранные мною по номерам и годам большого формата брошюры. Более того, в библиотечном складе я обнаружила переплетенный до меня, но как видно, никого пока не заинтересовавший сборник нот под названием «Пять песен на иврите». Слова Ури Цви Гринберга (все стихи из «Книги укора и веры» – Ш.Ш.). 1947. Музыка композитора Габриэля Града (1890-1951).
Мы говорили и по телефону.
Когда я готовила первую радиопередачу о Гринберге, переводчиков его поэзии на русский язык можно было сосчитать на пальцах одной руки. В моем распоряжении был только сборник, сделанный, правда, с большой любовью, и он достаточно объемно давал ощущение уровня поэта (Ури Цви Гринберг. «Избранное», переводы П. Гиля и Г. Люксембурга, 1987). Потом все изменилось, кажется, его переводили и переводят на русский язык больше всех израильских поэтов. Ф. Гурфинкель, Э. Баух, С. Гринберг, М. Польский, В. Слуцкий, Я. Лах, М. Яникова… В 2012 году, к 30-летию со дня смерти Ури Цви Гринберга, увидела свет книга «100 стихотворений Ури Цви Гринберга» (худ. Юрий Головаш), где каждое стихотворение сопровождалось цветной иллюстрацией. В книге представлены и другие переводчики – А. Векслер, И. Винярская, Б. Камянов, А. Кардаш, О. Кардаш-Горелик, Л. Лин, Е. Минин, Ю. Островский-Головаш, Т. Соколовская, А. Юдина. Несколько лет подряд иерусалимский Дом Ури Цви Гринберга проводил конкурсы на лучший перевод стихов поэта. Михаил Польский издал целую книгу своих переводов из Гринберга «Мир без Храма».
И вот мы подошли к главному. Как Гринберг из лирика, абстрактного мечтателя, импрессиониста, любящего, правда, не жаркие краски («черные поля сиротства», «белеющая даль забытья», «звезда воспоминаний… осеребрит горбы страданий»), как же он из чистого лирика стал политиком и политическим поэтом?
Сразу после войны во Львове местным польским населением был учинён еврейский погром. Ужасы этого погрома (в ноябре 1918 года) навсегда оставили глубокую рану в душе поэта. В прозе, спустя годы, он напишет: «Вошли польские отряды в мой город, где я учил когда-то алфавит своего священного языка, и поставили нас к стенке – и мать мою, и отца, и маленьких детей… расстреливать. А за что? А ни за что… Ведь вы – евреи, и кровь собачья в ваших венах, – так объяснили нам»…
И стиль, звучание его стиха вскоре меняется, обретая жёсткость, сталь: «Да, я схожу с ума, мне хочется крошить и разбивать…». Выходит его книга «Мефисто» («Мефистофель») – бунтарская, революционная не только в творчестве самого поэта, но и вообще в новой поэзии на идише. Если раньше лирические стихи были написаны в классическом стиле, с точной рифмой, чётким размером, то в «Мефисто» появляются прерывистые ритмы, нарочитый сбой ритма, это отчаяние, это крушение жизненных устоев в мире, где нет справедливости, это боль за боль своего народа – прошлую и настоящую.
{}
Вот так, от лирики – к политике, от политики – к лирике.
«О нём можно рассказывать без конца, – говорит Ализа. – Бывали годы, когда он не давал печатать ни строчки. Жил впроголодь. Бывало, что его стихи, скрепя сердце, включали в сборники, например, о Катастрофе европейского еврейства, а стихи оказывались одними из самых пронзительных… да, я уже говорила, до острой боли, до открытой раны, но языком его поэзии был иврит, поэтому у них есть родина», – улыбается Ализа.
Она была на 30 лет моложе, когда они встретились. И родила пять Гринбергов (и по секрету: все рыжие!). Перечислить названия его книг? Перечислить все премии, которые он получил, в том числе трижды – премию Бялика? Странное дело: казалось бы, он так часто был не ко двору, а печатался всегда, когда сам хотел этого.
Повторим особенно важную для него тему – его обвинение миру, называющему себя христианским. Такой силы обвинений не было, начиная с XIII столетия, – сказал один американский философ. Но об Иисусе (Ешу) Гринберг, возможно, вслед за проф. Иосифом Клаузнером (Joseph Klausner, Jesus of Nazareth-Beacon Books, 1964), говорил: он родился евреем и умер евреем. Ури Цви не отдал Ешу Риму, который хотел истребить дом Иакова, то есть Израиль, ни его самого, ни его мать Мирьям никому не отдал.
Ури Цви Гринберг любил музыку Баха, находил в ней звуки, доходившие, казалось, из самого Второго Храма, особенно токкату и фугу. Габриэль Тальпир (Вундерман), известный как автор глубокого исследования о жизни и творчестве Марка Шагала, но еще больше как редактор художественно-литературного журнала «Газит», назвал творчество Гринберга, по-моему, точнее всех: вулканическим! Получая премию имени вдовы Тальпира, Мирьям, поэт произнес: «Нет сердца прочнее, чем сердце разбитое» (изречение, приписываемое то одному, то другому еврейскому мудрецу). Почему он произнес эту фразу? Сам и объяснил: «…я здесь стою, по веленью закона, у вас пред глазами, / И осколки пророчества моего, как осколки кувшина…» (из стих-я «Ужас пророчества», в переводе Мири Яниковой).
Трагедия его народа всегда была трагедией его личной. Бывало, что вулканическая душа находила утоление только в вулканической музыке… «Сквозь соль в глазах я с болью /На небо иудейское гляжу – /Оно прекрасней всех держав»…
– Такого поэта нет и не будет, – тихо говорю я вдове поэта.
– Будут, – отвечает она.
