Такая странная актуальность
Екатерина Баркер.
Творчество Лидии Зиновьевой-Аннибал.
Серия «Звезды Серебряного века».
СПб.: Logos, 2003.
«Трагическое входит в плоть и кровь человека переломной эпохи. Его господствующим мироощущением становятся катастрофизм, апокалипсичность, обострение чувства собственного одиночества…»
А чуть выше: «состояния, ранее остававшиеся за пределами внимания общества: сновидческие, медитативные, наркотические, гипнотические, — в такие эпохи привлекают особое внимание как свидетельства скрытой жизни человека…»
Что это, про что это? Уж не про наше ли время?
Ничуть не бывало. Я просто цитирую начальные страницы книги кандидата филологических наук Екатерины Баркер «Творчество Лидии Зиновьевой-Аннибал». Первое из приведенных высказываний — «цитата цитаты»: автор книги ссылается на работу В. Мескина «Кризис сознания и трагическое в русской прозе конца XIX — начала ХХ века» (СПб., 1997). Ссылок в книге вообще много, список литературы включает 132 названия, и в подавляющем большинстве своем это исследования и публикации последнего десятилетия — свидетельство небывалого интереса к отечественной культуре той поры. «В отблесках Серебряного века догорает наш двадцатый век», — писал несколько лет назад один поэт. Почему так случилось? Наверное, не только потому, что в пределах Серебряного века работал ряд крупных художников слова, которые были в течение десятилетий насильственно изъяты даже из университетских учебников.
Но и потому, что эпохи внутренне родственны: обе переломны. Что-то кончается: милое ли, немилое ли — но уходит. Что впереди — неизвестно: кого-то новое манит, кого-то страшит, но палуба корабля одинаково качается под ногами у всех. «Философия заката» оказывается востребованной. «Аполлоническое» начало: символизирующее «полное чувство меры, самоограничение, свободу от диких порывов, мудрый покой бога-творца образов» все более уступает место «дионисийскому» — темному, мистическому, интуитивному, которое одно может якобы открыть путь к познанию истинной природы вещей.
Книгу Екатерины Баркер не назовешь популярным изданием. Она пестрит научной терминологией: «инвариант», «парадигма», «универсум», «архетип», «семиотическая идея личности как знака». «Интегрированная в интеллектуальный контекст русского модерна, антиномия аполлонийского и дионисийского начал приобретает универсальный характер, экстраполируясь в разные сферы культуры и жизни», — вот образец авторского стиля. Но пусть он не отпугивает читателя: читается книга с интересом. Как бы поверх всех барьеров. Именно благодаря своей глубинной актуальности.
Ну, и конечно, нельзя исключать при этом притягательную загадочность личности главной героини: жена и муза поэта Вячеслава Иванова, хозяйка знаменитой «Башни» на углу Таврической и Тверской, царившая там под именем Диотимы. Носительница эффектного «полупсевдонима» — вторую фамилию писательница добавила себе не случайно, она действительно была в родстве с пушкинскими Ганнибалами. Не главный, но приметный персонаж многих мемуаров, содержащих свидетельства о некоторой скандальности ее литературной репутации. Всего этого более чем достаточно для того, чтобы вызывать сегодня повышенный интерес.
Смолоду она была не чужда революционных идей: выйдя в первый раз замуж, наняла, по свидетельству дочери, «нарочито бедную, неотапливаемую квартиру (принципиальный вызов буржуазии!), присоединилась к партии эсеров (она жалела и любила крестьян) и стала устраивать в своем доме тайные политические сходки». С годами, после встречи с Вячеславом Ивановым, неприятие окружающего мира и приверженность идеалу свободы приобрели иное направление.
«Стыдись быть гражданином», — эти фантастические для современного слуха слова писал поэт жене в 1906 году, после роспуска Первой Думы. И пояснял: «Это было бы малодушие и измена Красоте, которая спасет мир».
«Никогда больше Л.Д. Зиновьева-Аннибал не будет связывать свободу и общественное строительство с политическим радикализмом», — пишет автор книги. Вера, героиня повести «Тридцать три урода» (1907) мечтает, как и Вера Павловна из «Что делать», о царстве любви и красоты, «но видит путь к нему не через социальное переустройство мира, а через приобщение к прекрасному посредством мистического общения душ». Кстати говоря, «Тридцать три урода» — это то самое произведение, которое в наибольшей степени вызвало в свое время упреки в безнравственности и даже порнографии. Ибо сюжетной основой ее является влюбленность героини в свою подругу. А «тридцать три урода» — это тридцать три изображения предмета этой любви: сделанные тридцатью тремя художниками. Каждый из них дал свое видение, свою версию, но ни один не смог даже приблизиться к постижению того идеала, который несла в себе модель.
Тема революции и революционеров не уходит из творчества Зиновьевой-Аннибал. Но теперь это, как правило, люди мучительно раздвоенные, мечущиеся, подчас на грани безумия. «Я был революционером. Бросал бомбы. Убивал виновных и невинных. Над первыми я был судьею. А вторые так себе попались…» — бредит один из них в рассказе «Помогите вы!» (1906). И тут же, на следующей ступени бреда, видит себя карателем, посланным усмирять бунт — «потому что они там обезумели; они жгли и убивали». Как примирить эти две мнимых «правды»? И какая опять актуальность — страшная актуальность! — для нашего сегодняшнего, охваченного терроризмом мира!
За свою короткую жизнь (1866–1907) Лидия Зиновьева-Аннибал написала немного. Она, безусловно, не была писательницей первого ряда. Ее экзальтированная, выспренняя проза сегодня звучит достаточно архаично. Интереснее читать не ее, а о ней. Чтение это поучительное. Неожиданно актуальное. И… оптимистичное. В том смысле, что сотню лет назад люди тоже опасались исторического тупика, погружались в «философию заката», теряли веру в могущество разума, искали спасения в иррационализме и мистике. Это было и прошло. Потом были войны, революции, великие жертвы и великие надежды. Но история не прекратилась. Даст бог, и мы не пропадем.
Илья Фоняков