В разные годы «железный» Ури врывался в мою жизнь, устраивал встряску и вновь исчезал. Он умел впечатывать в память слова и события, вдохновлять, круто менять судьбы окружающих людей. А я всякий раз еще долго размышляла потом обо всем, что происходило.
В ранней юности я запомнила Ури энергичным, удачливым. Он дерзко выделялся свободой поведения и оригинальностью идей на фоне унылой позднесоветской действительности. Был другим, отличался от всех, с кем мне доводилось общаться.
Ури принес в наш дом дразнящий запах израильского кофе и темного шоколада, восточную музыку и мой первый алфавит на иврите. Поверил в меня, когда я приняла нестандартное решение поступать в известный московский вуз после петрозаводской школы. Не стал отговаривать и переубеждать, просто в нужный момент поддержал.
– Мы одной крови! – говаривал он. – Неисправимые оптимисты!
В нем горел скрытый огонь, который иногда прорывался наружу и не только обжигал тех, кто оказывался рядом, но был опасен для него самого.
Наши пути надолго разошлись. Ури проходил свои испытания, я – свои. Но где-то на периферии сознания сохранялся образ этого необычного человека. Душевная связь не обрывалась.
Мы снова встретились в Израиле спустя много лет. Я была разочарована личной жизнью, находилась в затяжном творческом кризисе. Казалось, не произойдет больше событий, способных выбить меня из привычной колеи, окрылить, зажечь душевный огонь. Было страшно провести остаток жизни скучно, обыденно и фальшиво, механически исполняя навязанную мне роль. Задыхаясь, я блуждала по безвыходному московскому лабиринту, чувствовала фатальную разрушительность сценария, освободиться от которого не могла.
Да и Ури повидал в этом и других мирах столько всего разного, что резко набрал возраст, померк, наглухо закрылся в себе. Убедился, больше никто не затронет его глубоко, не удивит, не разбудит чувства. Запыленный дорогами Ханаана, загоревший дочерна, проспиртованный насквозь, он стал совсем другим человеком. Переживая взлеты и падения, он нередко заглядывал в запретные бездны, и следы этих соприкосновений избороздили его лицо и душу. От Ури пахло горьким дымом. Единственное, что оставалось неизменным с далеких времен, – обезоруживающая улыбка. И наша странная близость вне времени.
Мы молча стояли на обрыве, у развалин крепости Масада. Перед нами расстилались в розовой дымке неповторимые виды Мертвого моря. Таких щемящих пастельных красок я не видела больше нигде не земле. Волшебная палитра оттенков, волнующие переливы цветов. Внизу, под слоем соли, песка и пепла, лежали руины строптивых древних городов, уничтоженных разгневанной стихией. Все рано или поздно проходит, остается безжизненная пустыня.
Ури коснулся моей руки, отрывая от печальных размышлений:
– Смотри! Радуга! Очень редкое явление в здешних местах. Дождь сюда не долетает…
И действительно, высоко над бледно-бирюзовой поверхностью соленого моря разгоралось семицветие. Мы зачарованно глядели вверх, сопереживая совершению чуда. В этот момент Ури, я и зависшая над нами радуга стали одним целым. Разделенные миры сошлись
Я открылась навстречу всепоглощающей полноте сияния, почувствовала, что у вселенной есть немало того, что она хочет и может мне передать. Непонятная сила вливалась в меня извне, пробуждалась изнутри. Впервые за долгое время я ощутила в себе волнующее предчувствие творчества.
В Ури тоже что-то изменялось, он расправлял плечи, восставал из пепла потерь и разочарований, принимая очень важное для себя решение. Прошлое, настоящее, будущее слились воедино, они пульсировали и преображались вместе с нами.
– Радуга появилась неслучайно. Запомни, это знак завета и прощения Вс-вышнего. Хотя в нашем поколении много грешников, Б-г нас не покинул, – после долгой паузы произнес Ури. – Значит, будем жить дальше.
Я глубоко вздохнула и почувствовала, что меня отпускают боль и отчаянье, ощущение отчаянного тупика рассеивается. На новом витке спирали Ури вновь помогал мне поверить в себя и круто поменять жизнь, вернуться на свою дорогу. Впереди появилась еще не осознанная мной надежда.
* * *
Уже не зовешь, безмятежно струишься в песок
Сквозь пальцы мои, озарив многотрудное время.
Гудят отголоски, предчувствий дрожит волосок,
Ты мне оставляешь невидимый ключ к теореме.
Из холода зим в одиночество выжженных лет
Однажды нырнул, чтобы вычеркнуть имя из книги.
Забыть не случилось. Из прошлого огненный след —
Как вечная боль, отреченья тугие вериги.
А я средь снегов и затерянных в сопках могил
Бреду наугад, умываясь метельною солью.
Почудится: ангел столпом бессловесным застыл,
И только стихи на губах оживают росою.
В слезах захлебнусь — это горький и долгий урок
От мертвых, живых, всех, прошедших насквозь через сердце…
О, как же, безумец, меня ты хранил и берег,
Чтоб мог черный камень от искры любви разгореться
