Посвящения Карелии

Посвящения Карелии

Карельский сонет

                                   Моей маме – Котиной А.Д.-

                                               Уроженке Водлозерья.

Я еду в поиске истоков,

Из Питера в далекий край,

Где началась моя история,

В покинутый, забытый рай.

Хочу из милого источника

Испить воды, душа играй!

И вдохновения пусть толика

Придет, иль льется через край!

В Петрозаводск – столицу новую,

И в Пудож – в стародавний град!

В леса войти с тетрадью нотною,

В полях скитаться наугад!

И доберусь, конечно, верю я

В загадочное Водлозерье!

Петрозаводск

Возьму замки – и к Лососинке, –

Примкнуть к мосту и бросить ключ.

Мой мир, как на старинном снимке,

Неясен, черно-бел, колюч.

Но здесь – Онега и приволье.

Град – тоже детище Петра.

Я здесь – родной, я здесь – на воле.

Знать, вновь в Карелию пора!

Испить воды немного бурой,

Но, все же – сладостной воды

И позабыться здесь, как будто

Не знал ни бури ни беды.

Как в детстве – в кукольный и в Финский,

В театр балета заглянуть!

А дальше – взять бутылку виски

И, по Карьяле – в дальний путь!

Кижи

В Кижи – хватило б только денег

Укрыться под осинный лемех.

Спаси нас, Церковь Покрова!

А вдруг я жду преображенья?!

У куполов Преображенья

Стою, поникла голова.

Пусть двадцать две церковных главки,

Покрова десять, и в отставке

Моя – дадут года Христа.

Не каббала, не кабала, но просто

Я не случайно убежал на остров

Сюда была дорога не проста.

Я, как топор забросил Нестор-плотник,

Бросаю годы и невзгоды и обиды.

Я был солдат, ученый, был работник

А как поэт, ценил особо виды.

Но все лишилось смысла, все – тщета,

Не понимая в жизни ни черта,

Сюда где вдруг в одно Преображение

Сошлось с Покровом, я , при приближении

Их силуэты вдруг разъединяю

И что-то в своей жизни понимаю….

Ильинский погост

Где-то гром гремит за водами,

Гонит тучи Дед Илья.

Далеко за бурной Водлою –

Крепость древняя моя.

Все защитники повыбиты,

Бабы угнаны в полон,

Реки горя дети выпили.

Страх и смерть со всех сторон.

Но на озере, на острове

Как последний бастион,

Храм, молитвами и соснами

От набегов защищен.

Три монаха, три радетеля,

Да пяток святых могил.

Приезжал сюда радеть и я,

Камни предков посетил.

Под крестами, да под тумбами

Комиссары и попы.

Социальной бури штурманы

И спокойствия столпы.

Не Орда взяла фортецию

И сожгла ее дотла,

А отвага молодецкая

Бедноты того села.

Как мне быть? Садить ли дерево?

Ставить дом, поднять ли флаг?

Или гнать стихию древнюю

И безумье в головах?

Им поэт едва ли нужен.

Кто я: плотник? Печенег?

Ладно. После. Нужен ужин,

И пора искать ночлег.

Кивач

Кивач. Гремучий грохот Суны.

Камней влекомых грозный звон.

Звук кантеле, чьи струи – струны,

Протея, пойманного стон.

Клок бороды взбит белой пеной,

Сквозь грохот слышен громкий плач.

Пусть куролесит, но из плена

Его не выпустит Кивач.

Осиповы (поэма)                              

                                                                                              Н.В. и О.В.Ч.

                                               Посвящение

Наступит скоро страшный час –

                                   Природа отдохнет от нас.

                                   Но, может, праведная пара

                                   Спасет планету от пожара.

                                               Вступление

                                   Помоги с поэмой, Матерь Божья,

                                   (Заняты Афина и Ганеш).

                                   Начинаю строки осторожно,

                                   Как запретный прохожу рубеж.

                                   Вдруг привиделось в далеком Водлозерье,

                                   Будто фрески Страшного Суда

                                   Опустились и сошли сюда

                                   На израненную Северную землю.

                                   Он страдал, теперь – Судья, рука – в излете:

                                   Ну их, грешных, но внимает Той, в платке,

                                   Будто памятный намек Буанаротти

                                   И на суд и на защиту вдалеке.

                                                           I

                                   Был тот край обильным и богатым,

                                   Сеял хлеб и рыбой торговал.

Камней ряд,  наваленный Ипатом,

Дур-коров к порогам[1] не пускал.

Тот Ипат – из Осиповых первый

Нам известен, крепкий был мужик.

Жил в войну, наверно, был и в белых,

Я не знаю, когда умер, сколько жил.

Сын его Василий тоже крепко

На земле стоял, держал коров и коз.

Были лошади, но с первой пятилеткой

Околели, отданы в колхоз.

Не хотели отдавать скотину,

Чай, не даром дадена была.

Но потом сказал Василий сыну:

Пусть берут – целее голова.

Он строгал, шил лодки, рыбу удил,

Поднял двух сынов, двух дочерей.

Знал ли дед, что дальше горше будет?

Полоса идет еще черней.

                       II

На погосте на Ильинском что ни праздник, –

Девкам – пляски, а детишкам – калачи.

И товаров привезут торговцы разных.

С колокольни слышен звон – не с каланчи.

Сын Григорий встретил там свою Татьяну,

Потеснив немного старую жену.

Непорядок, я оправдывать не стану,

Как и тех, кто «кому надо» стуканул.

Вот и думай о народе- «богоносце»-

– Крест несет, а на Голгофе согрешит.

Виноваты были б немец или жид,

Только их в такую глушь и не заносит.

Дочь рыбацкая, Татьяна, кратко счастье,

А проклятие – живучей и сильней.

Все ж, с «женой врага народа» повенчался,

Жизнь дал самой младшей из детей

Дмитрий Марин, но и он ушел в солдаты

И сложил головушку свою

В ту ужасную, жестокую, проклятую

И опять – Германскую войну.

                       III

Ни с фронтов войны – с печатью похоронки,

Ни от Берии – ответного письма.

Дважды – в женах, дважды – в вдовах. Два ребенка

Похоронены, двух дочек – поднимать.

И несет Татьяна бремя – сеет, пашет,

В шесть – подъем, и до ночи – в трудах.

Холодно. Совсем замучил кашель.

Не спасет «За труд» казенная медаль.

Дед невестку любит и не пилит,

И в обиду внучек не дает.

Боровую дичь стреляет, доски пилит.

Сына ждать все не перестает.

Сын Григорий, сгубленный Ежовым,

Числится сидевшим, не убитым.

Гроба или савана лишенный,

Лишь слегка сырой землей прикрытый.

(Сын другой – начальником в колхозе,

Вот такие, брат, метаморфозы).

                       IV

Дед, меж тем, еще пахал и сеял

(Без мужчин деревня вымирала),

Но, однажды, днем иль ночью серой

Пахаря последнего не стало.

Смерть приносит беды, сеет горе

И родных приводит к нам порою.

Те хватают самовар, берут корову,

Ну а скорбь останется с тобою.

Снова слезы – умер «Вождь народов»,

Верили ж, что гений и герой.

Вой стоял не только средь уродов –

Всей деревней плакал бабий строй.

Впрочем, это драма и не драма,

А беда случилась в октябре.

Был картофель, с льном томилась яма.

Но хозяйка не проснулась на одре.

                        V

Двух сирот, как можно, утешали.

Дом продали, раскатали, увезли.

Барахло: сапожки, пояс, шали

При покойнице цыгане унесли.

А о чем, те, хитрые, гадали:

Жив иль умер Гриша в лагерях?

И еще: по картам не видали ль

Марина, пропавшего в боях?

Двух сирот не то что бы забыли,

Но поднять их тоже не могли.

В тот же год, как мать похоронили,

В дом казенный их определили,

И хотя бы этим сберегли.

Порешила, знать, родня толково,

Что, хотя и черств приютский хлеб,

У детей крестьянских и такого

Часто не бывало на столе.

                       VI

От родной, стареющей деревни

Уносил сиверик[2] далеко.

Их сперва забросил в Пудож древний,

Первый из уездных городков.

Водлозерье удалялось, как на волнах

Челн уходит: а вернутся ли когда?

Как магнит – старинный град на Водле –

Пудож и Петровы города[3].

Самый сильный был маяк – чудесный Питер,

Стольный град с провинциальною судьбой,

Дарит свет галерке, как юпитер,

И навеки не прощается с тобой.

                       VII

Поднялись и сестры, не сломались.

Не спились, и с круга не сошли.

Но все реже в Пудож возвращались,

В Водлозерье же доехать не могли.

Лесовозы размешали трассы с грязью,

А плотины перекрыли путь речной.

Водлозерье -Лукоморье – Китежградье

Оказалось заповедной стороной.

Но пришел черед сюда явиться внуку

В жадном поиске прадедовских могил.

Он поверил в Водлозерье как в науку,

И ему Конгресс научный подсобил.

Эпилог. Ильинский погост

Спи спокойно, бабушка Татьяна,

Тише места и светлее не встречал.

За спиной  деревьев-великанов

Стал корабль Ильинский[4] на причал.

В этом храме – новые иконы,

Но в старинном стиле – образа.

Бьют монахи низкие поклоны,

На свече – заплывшая слеза.

В этом месте – газа нет и света,

Связи нет мобильной и дорог.

Нет веб-сайта или Интернета,

Но верней сюда заглянет Бог…

Путь поэта

Старинный пароход – анахронизм и брат,

Он по воде плывет, а я пишу стихи,

Ломается перо, и лопасти трещат,

Вперед или назад? Шаги его тихи…

Кленовый лист дрожит, сосна хранит покой,

Рябины тверд багрец и желт осины цвет.

Какой-то листопад над всей моей душой

О чем-то плачет дождь, и ветер шлет привет.

Какая благодать! В какую глушь залез!

Как рифмой оправдать от всех родных уход?!

Какая ерунда! Я одинок как кот!

На сердце благодать? Пиши! Пиши!Подлец!

Чтоб возвратиться в срок, как удочка – перо!

Держа добычу – строк неполное ведро!

                        Калевала

Старый верный Вяйнемейнен!

Ты не здесь ли укрывался?

Кантеле свое и лодку

В этих бурых водах прячешь?

Я ловил здесь рыбу-семгу,

Но ни девушки ни рыбы –

Только окушки на леске,

Как на шее образок.

Окрещен король Карьялы,

Что от ягоды родился,

И тебе в лесах дремучих

Стало тесно и уныло.

Вот и снятся сны без счастья

В подсознании дремучем.

Я брожу еловой ночью

И молю о пробужденье.

Я в реке поймаю щуку,

В озере леща поймаю,

Из моря достану семгу

И сварю уху на славу.

Приходи! Учитель древний!

Старый верный Вяйнемейнен!

Мы вдвоем исполним руны

По старинному уставу.

Остановка

Дуб срублен, а впрочем, оставлена башня,

Чтоб мог здесь орел отдохнуть на пути,

И я, уязвленный тоскою вчерашней,

Смотрю с этой башни – куда ж мне идти?

Озера, болота, жилые коробки,

Музей православья зовет на порог,

Вот башенка, рынок, овечки, коровки

И ряпушка в хлебе – старинный пирог.

Русалки с причала бросаются в воду,

Блестя серебром плавников и хвоста,

Какие угодья! Какая природа

За пазухой финна Исуса Христа!

***

Истории из Ветхого Завета

Понятны и близки крестьянам Саво,

И Саво-оф дарит крупицу света

Народу избранному (и немного сала).

Пророки Илия, Данил и Лютер

Народу много бедствий обещали.

И финн терпел от проходимцев лютых

И горе заливал водой и щами.

Дома просты, в окне – с глазами лани

Рахили Партонен и Сары Ихолайнен.

Как из обрезов целятся из окон

Мужи суровые с всезнанием пророков.


[1] Отсюда, вероятно, название Коскосалма – залив (вода) у порогов. Прим. Ред.

[2] Сиверик – северный ветер.

[3] Петрозаводск и Санкт-Петербург, а также Петергоф.

[4] Сравнение Ильинского погоста с кораблем находим и у Линника. См. Ю. Линник «Юрьева Гора».