“Советник”, журнал. №8, 2007 г.
Казалось бы, какой литературный жанр является самым близким к пресловутой заоблачной и мифической для обывателя сфере «чистого искусства»? Ответ напрашивается сам собой: конечно, поэзия! Однако, если проследить историю развития литературного процесса, очевидно, что поэты – вовсе не бестелесные небожители, и кроме собственного творчества озабочены массой вполне прозаичных вещей, в частности, – формированием и развитием собственного имиджа. Причем, как люди неординарные, они порой творят настоящие чудеса, которые и не снились профессиональным имиджмейкерам. Не надо забывать при этом, поэзия сама по себе – сфера иррациональная и порой властно вносит свои коррективы в прижизненное и посмертное бытие литераторов, изменяя отражение их личностей в призме массового читательского восприятия почти до неузнаваемости. Звучит неоднозначно? Однако, обратимся к фактам.
На вопрос, кто является величайшим российским поэтом всех времен и народов, по данным различных социологических опросов, абсолютное большинство россиян без малейших колебаний отвечают: конечно, Пушкин! Более того, именно Александру Сергеевичу соотечественники, ничтоже сумняшеся, приписывают авторство «Героя нашего времени», «Муму» и многих других знаменитых произведений. Известный психологический эффект: победитель получает все! Поставить под сомнение слоган «Пушкин – солнце русской поэзии» уже много десятилетий подряд равносильно государственной измене. Хочется задать крамольный вопрос: а лично ВЫ когда в последний раз сиживали с томиком классика в руках, перечитывая его нетленные произведения, и на основании чьих оценок и суждений в вашей голове сформировалась аксиома, что «Пушкин – это наше все»?
Так уж исторически сложилось, что именно Александру Сергеевичу выпал непростой жребий стать величайшим русским поэтом: дело не только в его творчестве, которое гениально вне всяких сомнений, но и в позиции по его поводу официальных властей и референтных групп российской творческой интеллигенции. Во времена Серебряного века русской поэзии имя Пушкина стало своеобразным знаменем классической русской литературы, доказательством самого факта существования предшествующего Золотого литературного века. Чуть позже лично нарком просвещения Луначарский, знаток литературы, приятельствующий со многими представителями богемы того времени, провозгласил Пушкина «учителем пролетариев и крестьян». С этого момента началась парадоксальная и немного абсурдная русская пушкиниана, призванная обожествить гениального, но легкомысленного поэта-хулигана, «стереть случайные черты» его вольнолюбивой личности с иконописного лика в школьном учебнике. Этакий фотошоп литературного облика. Пушкин поочередно становится поэтом-декабристом, защитником слабых и угнетенных народных масс, буревестником революции, защитником Отечества, героически павшим в борьбе с ненавистным режимом…
Мифотворчество вокруг имени и произведений поэта официально санкционировал «лучший друг писателей» И.В.Сталин, повелевший всей стране в обязательном порядке любить Пушкина, праздновать его юбилеи, заучивать наизусть отобранные цензурой «правильные» стихотворения. По сути, именно пушкинистика стала в советские годы главным и едва ли не единственным направлением отечественного литературоведения, в которой были сделаны воистину уникальные «открытия» (сокрытия? подмены?). Из официальной биографии поэта последовательно вычищаются все эпизоды, могущие хотя бы минимально повлиять на облик борца с режимом, из собраний сочинений исключаются сомнительные на взгляд цензоров произведения. Образ Пушкина становится плоским, как конфетная обертка, растиражированным и абсолютно узнаваемым. Мало кто сегодня интересуется реальным Пушкиным, его жизнью, творческими муками, неоднозначными кульбитами личных отношений. Зачем напрягаться, когда есть готовый фаст-фуд, который достаточно проглотить, не разжевывая?
Так Александр Сергеевич стал одним из главных государственных мифов и литературных фетишей страны советов, раскрученным во всех национальных республиках. В зависимости от времени действия, миф о Пушикине корректировался, акцентировались те или иные его стороны: например, участие в формировании русского литературного языка, нарочитая «русскость» поэта, его патриотизм, близость к декабристам, готовность к борьбе с иноземными захватчиками, защита государственных интересов… Да бесшабашный гуляка-поэт, в жилах которого смешались несколько отнюдь не русских кровей, любивший писать по-французски, мечтавший сбежать за кордон и заблудившийся в дворцовых интригах и сердечных привязанностях, вряд ли смог бы в самых смелых фантазиях вообразить такой масштаб собственной личности!
Пушкин вошел в каждый дом и каждый мозг советского человека. Что бы не произошло, по делу и не по делу до сих пор припоминают Пушкина. Не отстает от предшественников и современная власть: 200-летие великого поэта было отмечено воистину с всероссийским масштабом. В ситуации неопределенности духовных и нравственных ценностей, ориентиров снова Александр Сергеевич стал спасительной палочкой-выручалочкой, объединяющей идеей, манипуляции которой позволили в некотором смысле заполнить сложившийся идеологический и культурный вакуум.
Это образец государственного, официально санкционированного литературного мифотворчества. А что же сами поэты? Все ли они, подобно Пушкину, живут и творят, не заботясь о собственном имидже и репутации в глазах современников и потомков? Оказывается, не все. Конечно, среди поэтов всегда были такие, как Марина Цветаева, которые просто жили, как умели, писали, любили отчаянно, не стеснялись пытаться устраиваться судомойками в трагические жизненные времена. Но для многих слова Высоцкого о тех, «кто руль и весла бросит, тех нелегкая заносит», являются прямым руководством к действию. Поэты не дожидаются того, чтобы официальная цензура или суд потомков по-своему сформировали их имидж, а засучив рукава, сами приступают к процессу мифотворчества. Посмотрим, что у них получается.
Серебряный век русской поэзии в этом смысле – настоящее поле пиаровско-литературных экспериментов, торжество креатива. Взять, к примеру, футуристов. Они изначально заложили в свою литературную программу беспроигрышный по тем временам ход: отрицание традиционной культуры и создание культуры будущего. Их выступления проходили под ницшеанским лозунгом «Все дозволено!» Чего только не было в ходе этих выступлений: яркие наряды, неожиданные инсталляции, дерзкие эпатажные выходки поэтов на сцене. Чего стоит одна только хлебниковская формулировка для обозначения своей личностной роли в современной истории: «Председатель Земного Шара»! Такой имиджевый подход обеспечил высокий интерес публики к футуристам и их гастролям в разных городах на коротком временном интервале. Но если смотреть на футуризм (равно как и имажинизм, акмеизм, символизм) с позиций двадцать первого века, то, прежде всего, мы видим конкретные фигуры выдающихся поэтов, а не литературные объединения. Кто сейчас вспомнит, что Северянин был футуристом, а вот «ананасы в шампаском» или «муаровое платье» у многих до сих пор в памяти: ярко, образно! Так и грандиозный Маяковский – абсолютно самостоятельная поэтическая величина, которая стоит особняком в литературе, несмотря на принадлежность к «будетлянам» и пресловутую желтую кофту.
Последовательно и талантливо формировал свой имидж один из самых загадочных поэтов Серебряного века – Николай Клюев. Что говорится о нем в школьных учебниках? «Крестьянский поэт». Браво, Николай Алексеевич! Сбылось Ваше сокровенное чаяние как на коротком, так и на длинном временном интервале. Поэт Клюев кирпичик за кирпичиком старательно формировал в общественном мнении свой творческий и личный имидж: ходил в лаптях, разговаривал, используя старорусские мудреные словечки, писал мистические, полные «народной мудрости» непростые для обыденного понимания стихи. «Мистический посланец народа!» – восхищенно и опасливо вздыхали вокруг. При этом поэт тщательно скрывал свою блестящую образованность, эрудицию, знание иностранных языков, философии и зарубежной литературы, был исключительно талантливым мистификатором, обращая в перфоманс любое появление на публике. Но несмотря на сложность и многогранность личности, в массовой литературной памяти он остался таким, каким и хотел быть: простым, крестьянским поэтом «от сохи».
На тот же имиджево перспективный в России крестьянский путь пытался Клюев наставить и молодого Есенина, но тут приключилась небольшая осечка. Иногда личность поэта и примеряемый на себя, даже очень эффектный, имидж мучительно не совпадают. Этот казус как раз и произошел с Есениным: при протекции старшего товарища он удачно вошел в литературу со стихотворениями про «хаты, в ризах образа» и вполне мог бы состояться исключительно в рамках придуманного крестьянского имиджа, если бы не многоплановое поэтическое дарование и егозливый характер. Случилось так, что Есенин очень полюбил вольготную, разбитную светскую жизнь, шикарных женщин, дорогие рестораны, цилиндры и фраки, которые не сильно-то вязались с сусальным образом крестьянского парня. Во многом отсюда и внутренний дуализм: исполненная рефлексии и трагизма поэма «Черный человек», к примеру, совершенно не вписывается в тесные рамки лубочного имиджа кудрявого деревенского паренька, да и вообще талант такого уровня не признает границ и разбивает стесняющий его имидж – или сердце поэта.
Изящный и пикантный имидж выбрал для себя талантливый поэт и провокатор М.Кузмин: он примерил маску античности, выбрав даже соответствующий псевдоним в литературных кругах – Антиной. Нарочито высокомерный, циничный и чувственный, он быстро снискал себе двусмысленную скандальную славу, к которой и стремился. Его выступления всегда были оригинальны: поэт не просто декламировал стихи, но импровизировал на фортепиано, пел, вызывая неизменный восторг публики. Однако, при советской власти изысканный салонный имидж Кузмина оказался нежизнеспособным, трансформировать его поэт не захотел и последние годы провел в бедности, безвестности и затворничестве. Тем не менее, его поэзия подобно форели из последнего цикла стихов «разбила лед» забвения и вновь обрела своего читателя.
Но подлинным гением литературного пиара может по праву считаться Анна Андреевна Ахматова. Какие эпитеты приходят в голову при упоминании ее имени? Только пафосные: великая, царственная мученица-страдалица. Трагическая горбоносая тень русской литературы, пушкинская наследница. Нельзя приуменьшать поэтическое дарование Ахматовой, как делают авторы некоторых нашумевших бестселлеров, но и заслуги по формированию личного имиджа тоже надо отметить отдельно. Еще супруг Ахматовой поэт Н.Гумилев признавался, что она “не только в жизни, но и в стихах постоянно жаловалась на жар, бред, одышку, бессонницу и даже на чахотку”, уточняя при этом, что она “отличалась завидным здоровьем и аппетитом, и плавала как рыба… и спала как сурок”. Ахматова исключительно внимательно относилась к малейшим деталям своей биографии, последовательно формируя литературный миф о себе и своей многотрудной жизни, отношениях с мужчинами и женщинами, сыном, литературными кругами. Мало кто из поэтов при жизни диктует мемуары о себе другим людям, многократно разъясняет в нужном русле неоднозначные ситуации, печется о том, как в народной памяти отзовется каждый поэтический вздох. Воистину, «в биографии славной твоей разве можно оставить пробелы?» Ахматова действительно на пьедестале: не только благодаря выдающимся литературным достижениям, но и многолетним усилиям по формированию и продвижению личного имиджа.
А что же современники? Они тоже творят поэтические вселенные и личные образы. “Какую биографию делают нашему рыжему!” – воскликнула, по свидетельству современников, Ахматова, когда начался судебный процесс над И.Бродским. У гениального Бродского тоже было несколько имиджевых ролей, которые сконструировали обстоятельства и он сам. Поэт-изгнанник, еврей и диссидент, пострадавший за свое творчество – таким остался его имидж в пределах исторической родины. Власти на самом деле выступили имиджмейкерами по отношению к молодому поэту: благодарю судебному процессу и лишению свободы он в мгновение ока стал превозносим и обожаем советской интеллигенцией, которая испокон веку симпатизирует страдающим героям. В США у Бродского сформировался другой имидж, который он тщательно формировал и оберегал: респектабельный, двуязычный литератор, лауреат престижных премий, который «сделал себя сам» в лучших канонах американской мечты. Бесспорно, над этими двумя ипостасями имиджа – его литературный дар, который оказался реализованным (редкий со времен Набокова случай!) сразу в двух очень непохожих культурах.
Незаурядным имиджмейкером собственного поэтического «я» является и поэт Евгений Евтушенко, в равной степени популярный во времена «оттепели», в годы «застоя» и в наши дни. Несмотря на неоднократную смену государственных ориентиров, Евгений Александрович всегда был среди главных литературных ньюсмейкеров: он очень тонко чувствует политическую и общественную коньюктуру, его стихи злободневны и звонки, как лозунги, о чем бы он ни писал: о Братской ГЭС, Бабьем Яре или пятом «битле» (самом себе, разумеется). Евтушенко на сцене всегда ярок и энергичен, он великолепный декламатор и актер. Зрительный зал невольно заражается его поэтическим декламационным пафосом, охотно включается в поэтический перфоманс, что большая редкость в наши дни. Следующим пиаровским шагом, приуроченным к 75-летию поэта, должна быть авторская рок-опера: признанный мэтр Евтушенко – мастер эпатажа. Пластичность поэтического имиджа, умение подстроиться под настроения времени и всегда оставаться востребованным – отличительная особенность незаурядного поэта Евтушенко.
Подытоживая написанное, хочу вернуться к простой истине: любой имидж формируется на основании определенной отправной точки. В поэзии это не просто амбициозное желание славы, не материальные ресурсы или государственные рычаги, а прежде всего – литературный дар. Александр Блок не был чересчур озабочен собственным имиджем, избегал литературных тусовок, но на нечастых «блокослужениях» люди благоговели перед его стихами. Туника и сандалии гармонично добавляли колоритности образу легендарного Максимилиана Волошина, но если бы даже их не было, современники и потомки вряд ли меньше любили бы его стихи. Можно продолжать спорить о том, был ли Брюсов на самом деле морфинистом и мазохистом, но это никак не скажется на проверенной временем художественной ценности его произведений. Миф и имидж поэта важны, как некие «бантики», дополняющие литературное творчество, но не подменяющие его. Поэтому стоит отказаться от штампов, заимствованных из школьных учебников и СМИ и просто раскрыть на досуге книжку стихов, чтобы сформировать собственное мнение о том или ином поэте.
