* * *
Я была солдатом лихой войны,
и сражались мы не на жизнь – на смерть.
Где хозяин звёзд и морской волны?
Кто даёт устав и колеблет твердь?
Я вставала в строй, и при счёте «раз»
я в пустыне делала марш-бросок.
Кто отнимет мрак от закрытых глаз?
Кто зароет злато в морской песок?
Я была водой – тем, кто хочет пить.
Я была травой – тем, кто хочет спать.
Кто меня в иголку вставлял, как нить?
Кто меня заставил землёю стать?
По земле пустыни ползёт змея,
а в пустыне неба горит алмаз.
Ты ответь мне, Ангел и Судия,
кто отнимет мрак от закрытых глаз?
9 марта 2022
Снова крест воздвигается царский –
мы не слышим об этом вестей,
но ревёт водопад ниагарский
новостей, новостей, новостей.
снова в жертву приносятся овны,
горек сладкий Отечества дым.
Мы виновны – и мы не виновны.
Мы в слезах перед Богом стоим.
На развалинах Третьего Рима
слышен глас, обращенный ко мне:
«Устоишь ли ты в страшной, незримой,
проходящей сквозь сердце войне?»
……День обретения главы Пророка,
……Предтечи и Крестителя Господня Иоанна
* * *
Если птица летит на свободу –
бьётся сердце у птицы внутри…
Не смотри на меня как на воду,
на меня как на пламя смотри.
Если я твои ласки приемлю –
значит, ты не боишься огня…
Не смотри на меня, как на землю,
как на воздух смотри на меня.
Волны моря – солёные глыбы,
это море бушует во мне,
и плывут разноцветные рыбы
где-то там, на большой глубине.
В дивный ад, в голубую могилу
ты нисходишь, как в призрачный сон,
чтобы соль, потерявшую силу,
взять в ладони и выбросить вон.
Складки волн, их извивы, изгибы
замирают в предсмертной тоске –
и лежат разноцветные рыбы
на камнях и на мокром песке.
* * *
Мир, опрокинув аргумент Декарта,
безумную вращает карусель –
и вот в России в середине марта
февральская бесчинствует метель.
А со страниц печати европейской
доносятся рычание и лай,
и пишет книгу о войне библейской
для нас Святитель Сербский Николай.
Он говорит, что грех, как ветер, выдул
из душ людских сознание вины,
и если в сердце вместо Бога – идол,
то мир – не мир, а колыбель войны.
Жизнь освящая факелом зажженным,
у пропасти, в отчаяньи лихом,
опять стоит народ, вооруженный,
грехом и страхом, страхом и грехом.
Душа
Ты плачешь, ты хочешь нравиться,
оглядываясь на бегу,
с тобою, моя красавица,
я справиться не могу.
Какое ты слово пестуешь,
какое дитя растишь?
Ты в прошлое путешествуешь –
и в будущем ты гостишь.
О, как мне ещё аукнется,
душа, твой былой размах!
Разбойница ты, преступница,
изгой на чужих кормах.
А я – только тело ветхое,
защита тебе и кров…
Пометь меня звёздной меткою,
владычица двух миров!
* * *
Расскажи мне о жизни в пустыне,
о тоске, о великом огне,
о любви, об отце и о сыне,
расскажи о бессмертии мне,
о грехе, милосердии, страхе,
о предательстве мне расскажи,
о победе, о жизненном крахе,
о молчанье, о правде, о лжи,
о страдании, смехе и плаче,
о враче – или нет – палаче
расскажи – Ты не можешь иначе:
плачет мир у Тебя на плече.
* * *
Нам шьёт зима одежды брачные,
сквозные, белые, непрочные…
Снег завалил дома невзрачные —
кирпичные и крупноблочные.
А улицы гремят трамваями,
гудят машинами заморскими,
и голуби гуляют стаями
с замашками консерваторскими.
Пространство сыто снежным творогом,
а время – сахарною пудрою.
Но чёрный ворон смотрит ворогом,
ища себе подругу мудрую.
Он ей сошьёт фату из инея,
из снега – платье подвенечное
и улетит с ней в небо синее,
в пространство канет бесконечное!
* * *
Средь зарослей русской печали
на фоне реки голубой
мы вместе с тобою молчали
и плакали вместе с тобой.
Листвой шелестели берёзы,
и плеск раздавался волны,
и снова мы видели слёзы
на лике великой страны.
Коня ей, как прежде, не спешить,
в избе ей, как прежде, не жить.
Но чем её можно утешить
и слёзы её осушить?
Ах, родина, пашня, дорога,
и в горе ты так хороша!
Тебе только песня – подмога
Да женщины русской душа.
* * *
От всех домов, в которых я жила,
от дивных рек, где рыбы молча плыли,
остались угли, пепел и зола
и тонкий слой какой-то влажной пыли.
Мне некого и не в чем упрекать:
хранится время в виде мелких гранул.
Но есть такое право – окликать
и тех, кто жив, и тех, кто в вечность канул.
Зарос осокой бывший райский сад,
а где-то меж сосной и остролистом
две странных рыбы над землёй висят,
и бьют они хвостами в небе мглистом.
Щегол
Я, вступившая в мамин посмертный возраст,
вдруг да вспомню вечером, как она
посыпала сахарной пудрой хворост
и стирала скатерти изо льна,
огурцы с грибами солила в кадках –
были эти хлопоты ей близки,
шила детям платьица в лёгких складках
и вязала варежки и носки.
Было разных дел и забот немало,
не кончался вечером день её,
и сияло в панцире из крахмала
на шершавой полке в шкафу бельё.
Есть у быта русского сонмы пленниц,
несть и русским мученицам числа,
но она – смиренница из смиренниц
так светло и ясно свой крест несла.
Ей печаль открыла свои объятья,
а болезнь в свою занесла графу,
и всего одно выходное платье
много лет висело в её шкафу.
И когда ушла из земного плена
птица светлая об одном крыле,
в День святого мученика Гермогена
мы предали тело её земле.
Я возьму засохшего хлеба крошку,
что она когда-то давно пекла,
и надену варежку на ладошку,
на которой жив силуэт щегла.
И, как будто празднуя именины,
запоёт в конце февраля щегол,
и икона мученицы Антонины
увенчает наш поминальный стол.
* * *
Облаков прошлогодних лепнина
осыпается. Вянут цветы.
И стоит на пригорке рябина
со следами былой красоты.
В золотых ли коронах иль медных
клёны, ясени, толпы берёз…
Нет им дела сегодня для бедных
и простых человеческих слёз.
Да, о юности вечнозелёной
скоро будут деревья грустить,
только мы их тоски потаённой
не умеем понять и простить.
* * *
Снег лежит на деревьях, не тая.
Огоньками мигают такси…
И мерещится Русь Золотая
нам, зачатым в Железной Руси.
Мы теперь не Обломовы – Штольцы,
Но крещёные наши отцы –
богомольцы тире комсомольцы,
комиссары тире чернецы
спят в земле, словно в братской могиле,
под покровом сияющей тьмы
и не ведают, как их любили
и как их ненавидели мы.
Мы – наследники тьмы и сиянья –
купола различаем вдали
и целуем в слезах покаянья
антиминс драгоценной земли…
* * *
На лучшие слова твои
ложится тень, как грех Адамов.
Но строят гнёзда воробьи
под кровлями жилищ и храмов.
Законам тления и сна
доселе мир подвластен тварный,
но в небесах царит луна,
как некий гений лучезарный.
И кто судьбой за грех платил,
тому посмертный жребий страшен —
но влажным пламенем светил,
как прежде, небосвод украшен.
Пускай щебечет птичий рой,
горячей солью пахнут слёзы,
бесшумно из земли сырой
растёт сияние берёзы.
И неба вечная купель
влечёт неведомою силой,
и светлый ангел колыбель
качает над пустой могилой.
* * *
Дай бабочкам такие имена,
чтоб цвет их крыл звучаньем был угадан.
Дай зимним пчёлам мёда и вина,
а детям – смирну, золото и ладан.
Войди в мой дом – и я зажгу свечу,
в глухой ночи лицо в ладонях спрячу.
Скажи мне: «Замолчи», – я замолчу,
скажи: «Заплачь», – и я как дождь заплачу.
Свет льнёт к душе, как влага к кораблю,
как ласточка к пустому небосводу.
Скажи мне тихо: «Я тебя люблю», –
и я пойму, как пламя любит воду.
Как любит дух покинутую плоть,
как вечность любит бег секунд поспешных,
как безнадежно любит нас Господь –
нас, обнажённых, плачущих и грешных.
