ПАМЯТИ ОТЦА
Ну а потом остынет лето,
калитка зарастет плющом.
Не может быть, что только это,
должно же что-то быть еще.
Должно же что-то…
Запрокинув
больное горло, спит птенец.
Край неба всё еще малинов,
должно же…
Это не конец.
Я знаю, я рукой касаюсь,
знак различаю водяной.
Но снова исчезает надпись,
почти прочитанная мной.
* * *
Быть женщиной – дышать судьбой,
ни ада ни страшась, ни рая.
Не притворяться – быть собой
и жить, путей не выбирая.
Быть женщиной – суметь собрать
под этот лепет лебединый
способность жить и умирать
в отрезок времени единый.
Быть женщиной – себе пенять,
ни мору не боясь, ни гладу.
Быть женщиной – соединять
всё то, что тянется к разладу.
* * *
Куда мы? Куда уплывает земля?
Колёса огромны, и поезд печален,
и ангел-хранитель, беду замоля,
мне машет крылом у последних развалин.
Как странно вращается сонная ось,
огонь возвращается в птичье пространство.
Ах, как бы назад повернуть не пришлось
в то детство больное, в то сонное царство.
Мы сны оставляем.
Не дом и не сад,
а пепел и дым, и дворы ледяные.
И только бы взгляда не бросить назад —
так страшно маячат столпы соляные!
* * *
Всё видело и не ослепло,
и небом осталось земным.
Откуда мы родом? Из пепла,
из пепла, где поезд и дым.
Оттуда, где всё ещё плачет
ребёнок — беззвучно, без слёз,
где холодом чёрным маячит
немое спокойствие звёзд.
Забылось. Закрашены знаки.
Но пахарь идёт по золе
и видит — кровавые маки
алеют на чёрной земле.
* * *
Белым полем тебе в ноги лягу,
чёрной птицей отгоню беду.
Запишу на белую бумагу
нашу золотую чехарду.
И когда осенний день остынет,
и когда придёт последний час,
чёрный ливень смоет белый иней
с белого лица и чёрных глаз.
Сопричастность и души, и тела,
и над всем невидимая власть.
Белая голубка пролетела,
чёрная ворона пронеслась.
ИЗ ЦИКЛА «СЕМИСВЕЧНИК»
Художнику М. Брусиловскому
Продлись ещё немного, жизнь,
Помешкай,
Я принимаю все твои дары:
И эту радость с горем вперемешку,
И эту боль прощанья до поры.
До времени, до срока, до печали.
Ах, что за тяга, что за благодать,
Всё время быть вначале, быть вначале,
Когда ещё конца не угадать.
Любовь моя,
свеча моя,
дотла,
До основанья, кажется, сгорела,
Но мне твоя улыбка так мила,
Люблю иль нет, кому какое дело!
Я всё перемешаю — сон и явь,
Реальность с вымыслом,
как на твоих картинах.
Я — здесь.
Ты — там.
И как нам знать, кто прав.
И две свечи на разных двух каминах.
Седьмой свечи последней,
тихий свет,
Как долго он не гас,
и до сих пор он дышит.
Теперь прощай.
Меняться толку нет.
Не мы творим.
За нас судьба всё пишет.
* * *
Когда уже ни гордости, ни воли,
Когда подводит слово и родство,
На этой ноте ужаса и боли
Начать сначала — чем не торжество?
И, может быть, основы не коснётся
Печаль и горечь.
Снова поутру
И новый свет, и новый день начнётся,
И, может быть, на этот раз к добру.
* * *
Простимся — пока на дворе не темно,
Пока ещё сердце от горечи тает,
Пока добротою любовь нас пытает,
И живо желанье, и бродит вино.
Так нежностью этой мне губы свело
И сбило дыханье, и слов не хватает,
Склоняюсь к тебе — вон уже рассветает,
И ветер, и вечер, и вечность в окно.
И что было нынче, уж было давно,
Последний листочек надежды витает,
И жизнь — это только прощанье одно,
И снова придуманный сад облетает…
* * *
Облака проплывают, туманы,
непонятной тревогой маня.
Проводи меня к озеру, мама,
так, как в школу водила меня.
Покажи мне дорогу такую,
по которой не больно идти.
Расскажи мне, о чём я тоскую,
синим лучиком мне посвети.
Научи меня этой науке —
материнской тишайшей любви.
Как теплы, как легки твои руки,
как нужны мне заботы твои.
Ночь свивает из облачной тени
незаметную сонную вязь.
Где ты, мама?
Лишь листик осенний
вверх взлетает, на звёзды косясь.
* * *
Все печали — начало начал.
Тени судеб ложатся на лица.
Вот и Блоковский век отзвучал,
Мандельштамовский — всё ещё длится.
Но и он скоро канет во тьму,
в переулки уйдёт боковые.
Нам не выжить по одному
в эти наши года роковые.
То ли пылью подёрнулся лист,
то ли пеплом… Смешались дороги…
Дай мне руку, смотри и молись:
двадцать первый уже на пороге.
* * *
Не сбылось, не сошлось…
Ну, и с Богом!
Комом в горле, слезой на щеке,
Непонятным и сбивчивым слогом…
Пусть подышит немного в строке.
Не случилось…
Так, может быть, лучше,
Легче дальняя светит звезда.
Петь да плакать — вот сладкая участь.
А сбылось бы —
что делать тогда?
Иерусалимское утро
И снова я в начале дня,
В начале всех чудес грядущих,
В дому своем, как в райских кущах,
Где столько света и огня.
И ночь, которая придет,
Так далека еще, как будто
На всем на белом свете утро
Свою льняную ткань прядет.
К оглавлению
* * *
А наша земля не для слабых.
Я мужество храбрых пою.
Господь обещает нам славу,
И мир, и победу в бою.
И пусть я могу так немного
В круженьи событий и дат.
Я выбрала эту дорогу.
Пусть рвутся убийцы к порогу –
Не сдамся!
Я тоже солдат.
К оглавлению
* * *
Совсем другие времена,
Другая музыка на свете,
Но я – то остаюсь верна
Тем чудесам, которым дети
Умеют верить вопреки
Тому, что знают старики.
К оглавлению
* * *
Посеешь любовь –
пожнешь зависть.
Посеешь зависть –
пожнешь гнев.
Посеешь гнев –
пожнешь ненависть.
Посеешь ненависть –
пожнешь смерть.
Посеешь любовь,
посеешь любовь,
посеешь любовь …
К оглавлению
***
Печальтесь о своем,
о будничном,
о птичьем,
о зернах в закромах,
о жарком очаге.
Все чудеса – чудес сбываются в обычном,
всё расписал Господь на радуге-дуге.
Заботьтесь о своем –
о городе, о мире.
Пусть чистое окно горит голубизной.
И солнечный ковер становится всё шире.
Волнуйтесь о своем – о музыке земной.
Прошли бы стороной и войны, и разрухи!
Молитесь о дождях в разгар сухой зимы,
молитесь о своем –
о космосе, о Духе,
о праведных словах,
о свете в море тьмы.
К оглавлению
***
Время собирать и собираться,
нет, не уходить, а оставаться,
даже если ангелы скупы.
Слов не оставлять, не расставаться,
нет, не остывать и не сдаваться.
Нет, не умирать, а растворяться
в драгоценном воздухе судьбы.
К содержанию
Яше и Фиме Шапиро
Ни жара не бойся, ни студа,
ни ветра, слепящего нас.
На улице Бен-Иегуда
таинственный ангел – откуда? –
чего только нам ни припас.
Колдуя над корочкой хлебной,
вздыхая над жизнью земной,
зажег он фонарик волшебный,
раскрыл он словарик целебный,
с тобой говоря и со мной.
И мне среди этого чуда
которого не отнять,
на улице Бен-Иегуда,
средь шопота, гула и гуда,
счастливый конец сочинять!
К оглавлению
Памяти Екатеринбургского Поэта
Вот и не стало Андреева Яши…
Тень на столе от недопитой чаши,
Слово его – милосердия щит.
Грустный сверчок в темноте верещит…
Видно, на свете такие законы…
Падает, падает снег заоконный.
Так уж тяжел этот снег февраля…
Пусть будет мягкой родная земля.
Пусть ему скажется, пусть ему спится.
Пусть ему счастье небесное снится.
Слово поэта – его торжество.
Боже! Как горько, что нету его…
К оглавлению
* * *
Как сложится – так сладится,
как сможется – так сгладится
нескладица моя.
Беда ли, неурядица,
всё как-нибудь уладится
в просторах бытия.
Как слюбится – так сбудется,
как вспыхнет – так остудится
и станет жаром вновь.
Как кликнет – так аукнется
разлучница и спутница,
сестра моя – любовь.
К оглавлению
***
Да вот и вся она – росой мелькнула,
и закатилась за вороний скат,
как не бывало, так, рукой махнула,
моя смешная жизнь –
восход – закат.
Так коротко, так невозможно мало,
ни счастья не оставила, ни слез.
Да вот и вся – по травам пробежала,
отряхивая дождь с густых волос.
К оглавлению
* * *
За позволение любить своих любимых,
за право ждать, и помнить, и дарить,
за тайный свет, живущий в темных зимах-
как мне, Господь, тебя благодарить?
За эту власть не подводить итоги,
и никакого счета не вести,
и плыть себе в невидимом чертоге,
и все земные горести снести.
За краткий день, за бесконечность ночи,
за то, что есть в смиреньи Божья суть,
за то, что о земном душа хлопочет,
но так, чтоб небеса не обмануть.
К оглавлению
* * *
Останется навеки ремесло –
осенняя полоска золотая.
И кто-то, книгу старую листая,
поймет, что слово верное спасло.
Звенит струна, над вымыслом летая,
и ничего в той лире не старо –
ни Лермонтова чистое перо,
ни Пушкинская строфика литая.
К оглавлению
* * *
И тянется вверх, и становится шире
счастливое золото раннего дня,
и всё в этот час проясняется в мире,
от боли и страха спасая меня.
И вдруг поднимается в небо высоко
и всё заполняет – вблизи и вдали –
сиянье с востока, с востока, с востока,
над воздухом сонным, над сутью земли.
К оглавлению
* * *
Всё, что спрятал Создатель от глаз
ощущаю, хотя и не вижу.
Вон небесная свечка зажглась!..
И чем дальше, тем кажется ближе –
зазеркальная ткань бытия
и двойное его отраженье,
тайных лун круговое скольженье,
и невидимых солнц колея.
К оглавлению
М а м е
Встанешь утром, на улицу выйдешь,
всё снегами вокруг замело.
Взмах руки…
Только ты не увидишь,
сколько темных туманов легло!
Конь разлуки всё скачет и скачет,
не окликнуть его, не догнать.
Ни души.
Только отзвуки плача.
Твоего? Моего? –
не понять..
К оглавлению
* * *
Всё заново перелатать,
приладить новую подкладку,
чтоб стало ровно, стало гладко,
чтобы не солоно, а сладко,
чтоб ангел начал прилетать.
Чтобы зеленые луга
опять к ногам моим припали…
Какое таинство в печали,
какой соблазн в стоокой дали,
как жизнь прекрасна и строга!
К оглавлению
* * *
Какая радость – этот день!
Забылось всё –
и мёд, и жало,
качалась сонная сирень,
и даже тень не пробежала
меж мной и жизнью.
Было лень –
и подниматься на ступень,
и приниматься за лекало…
И щедро солнечная сень
меня,
как в детстве, ублажала.
Всё было так,
как я желала.
К оглавлению
* * *
Испания,
холмы твои, сады,
воспетые поэзией Галеви…
Земле, и королю, и королеве
служили мы до черной той беды…
Испания, горьки твои плоды!
Германия,
добры твои леса,
волшебные, как музыка ночная…
Мы верили в тебя, и в чудеса,
твоих поэтов знали голоса,
своей судьбы трагической не зная.
О, Украина,
свет твоих озер,
твоих лугов, и слов славянских
милость.
Как верилось, как пелось,
как любилось!
Ну, а потом погром, резня, позор…
Прощай и ты, чтоб всё не повторилось.
Как мы любили силу стран чужих!
Как верно им служили. Воевали.
На языках заемных воспевали.
А нас потом соседи убивали,
Закапывали в ров детей живых.
Израиль мой, земля твоя суха,
но к нам твоя любовь неизмерима.
И наша жизнь навек тобой хранима!
А нас опять волнует призрак Рима,
чужой надел и рабская соха…
К оглавлению
* * *
А у моей дороги нет конца –
стремится лента в бесконечность дали.
То спутника приветишь, то гонца,
и сколько бы ни шла – всегда вначале.
А у моей дороги столько вех –
то след прощанья, то потери мета…
Всё так, как есть,
всё то же, что у всех
до края времени, до нескончанья света.
К оглавлению
* * *
Три цвета осени моей –
зеленый свет сосны счастливой,
златая дымка над оливой,
и голубая сеть дождей.
И есть ли музыка верней,
и есть ли в мире звуки тише,
чем шелест листьев, вздох корней,
и шорох чьих-то крыл над крышей.
К оглавлению
* * *
За что я отвечаю?
За кого?
За горе человека одного?
За всё вокруг?
За счастье всех людей?
И что могу я – бедный лицедей?
Ладонь моя узка, и голос тих,
не разведу я даже бед своих.
Но слышится с небесной высоты
мне слово Божие:
” За всё в ответе ты”.
К оглавлению
* * *
Прислала мне осень
Простое письмо:
Все то, что не просишь –
Приходит само.
И свет листопада,
И солнечный дождь,
Любовного лада
Счастливая дрожь
Строка, что сложила –
Светла – не черна.
Душа будет жива,
Пока не черства.
К оглавлению
* * *
Надо жить и знать свою звезду –
Нам ли предугадывать событья?
Надо жить по зову, по наитью,
Даже если жить невмоготу.
Надо жить, пока ночная тень
Не закроет наш последний день,
Пробовать, слова перебирать…
Смертный грех при жизни умирать.
К оглавлению
* * *
До самого последнего витка
Храню в горсти немой запас надежды.
Как бездна надо мною высока!
И как беда подкатывает нежно…
И что принес мне ветер – ливень смыл.
И каждый раз я начинаю снова!
Я никогда не жаловала смысл,
Расчетливость движения и слова.
К оглавлению
* * *
Давно не припомню такого тепла!
И птица снижалась, и речка текла,
Ленивые травы на солнце цвели,
И пар поднимался от доброй земли.
Над сонной волною кружилось весло…
И правил волшебник своё ремесло.
К оглавлению
* * *
Солнце встает и заходит за мной –
Дождь – говорит – прошел,
Просто пройтись по дороге земной,
Господи, как хорошо!
Просто ступить на зеленый покров –
Птицу услышать вдруг
И различить сквозь дыханье ветров
Божьего слова звук.
* * *
Уж как судьба ни гневалась –
Пусть не мытьем – так катаньем,
Но все равно я нежилась
В своей надежде латаной.
И как бы жизнь ни маяла,
Ни мучила, ни жалила,
Но горя было мало мне –
Не плакала, не жалилась.
Ах, жизнь моя… Да только бы
Горели свечи вечером…
Суровой или шелковой
Пусть длится веки вечные.
И стерто, и застирано,
И трижды перелатано,
И все равно красивое –
Житье мое крылатое.
ЛИЛЕ ГОРЧАКОВОЙ
Какой январь – любви предтеча,
Холмов янтарных торжество,
Зима моей российской речи,
Весна иврита моего.
Двойной словарь судьбы единой,
Неразделимых азбук круг.
То лепет слышу лебединый,
То дразнит тайною старинной
Гортанный непокорный звук.
Своей дороге не переча
И злого не боясь огня,
Живу.
И вечно два наречья –
Два ангела –
хранят меня.
* * *
Когда-то давно это было, давно…
Крутили на улицах вальс «Домино»,
И лампы почти не светили,
И ночью звонок надрывался дверной,
И днем керосинки коптили.
От флагов всё красным казалось вокруг,
И друг был опасным, и дантовский круг
Смыкался петлею над каждой судьбой.
И вальс «Домино» пел шарманщик
слепой…
* * *
Ночное молчанье тревожит.
Сонно стучит состав.
Господи, милый Боже,
Маму мою не оставь.
Укрой её ветром теплым,
От горестей заслони,
Молитву прочти ей шепотом,
И не гаси огни.
Зябко-то как, туманно,
Век поднимает копье…
Боже, ты дал мне маму –
Не отнимай её!
ПОЕДУ К МАМЕ
Поеду к маме.
В зимний край,
В тепло горячих рук.
Играй, гармоника, играй
Надрывный вальс разлук.
Поеду к маме.
В синих льдах
Забытой тишины
Растает, может быть, мой страх
Сосулькой в час весны.
Поеду к маме –
Боже мой…
Пространство, расступись! –
В давно ушедшее домой,
В потерянную высь.
ОСТРОВ МАЙОРКА
Тихий ослик вяло плелся с горки,
Цвет олив, серебрянный на свет.
Глиняные домики Майорки,
Жизнь – на час, и лишь любовь – на век.
На рояле розовеет роза,
Дышит память монастырских стен,
Рукописи, ноты, Вальдемоза,
Чьи – то тени,музыка и слезы,
Вы – Жорж Санд и Фредерик Шопен.
МОЯ СЕМЬЯ
Никто из нас не умрет,
Мы будем хранить друг друга,
Как сад хранит свои цветы,
И осень свои листья,
И небо свои звезды.
Каждый год мы будем уходить и возвращаться,
Как зима и лето,
Как всегда возвращается время любви.
* * *
Когда я буду умирать
И смерть – ночная мгла
Придет, чтобы меня забрать,
Скажу ей – Я жила!
Умела жизнью дорожить
И пить ее до дна,
Скажу – Я не боялась жить,
И смерть мне не страшна.
* * *
Я стою у бабкиной могилы
Бабушки далекая могила –
Тихий, серый камень над холмом…
Бабушка, что ж ты не научила
Песни петь на языке родном?
Непонятные звучат мотивы
Нашей речи древней и святой,
Даже надпись над твоей могилой
Словно древний город под водой.
* * *
Какие вспомню имена и даты,
Какие я слова переберу?
И те, кого любила я когда-то –
Я не бывала с ними на пиру.
От близких уходила я упрямо
Туда, где мне мерещилось тепло…
И что же вышло?
Мама, только мама
Мне только с мамой в жизни повезло.
ВОСПОМИНИНАЕ О ПОЭТЕ
И туман печалью станет…
Ангел музыки моей –
Жил поэт Алексис Раннит –
Все слова на дне морей.
И никто их не достанет,
Может быть Алексис Раннит,
Потому что был добрей.
Как ни злы тысячелетья,
Но добрее взрослых дети
Стих любого зла верней.
* * *
Отслужу своей судьбе,
Что положено исполню.
В суете ли, в слепоте
Божью эаповедь не вспомню,
Всех уроков не пойму,
Всех ошибок не исправлю,
Но страну свою прославлю,
Сохраню очаг в дому.
Сохраню свечу в дому.
* * *
Я с городом моим дружу,
Служу ему легко и верно,
Его служанка и царевна –
Над каждым камнем ворожу.
Я с городом моим на «ты»,
Всегда лечу ему навстречу,
Прислушиваюсь, не перечу,
И не пугаюсь высоты.
Я с городом моим навек
Останусь.
Даже после смерти.
Коснется утром сонных век,
Печать поставит на конверте.
Пошлет мне ангела-гонца,
Поставит стражу, даст опору
Века назад и в эту пору…
Любови нашей нет конца.
* * *
Я живу в долине страха,
Пеплом высвечены камни,
И судьба – слепая пряха
Вновь склонилась над веками.
Я живу меж днем и ночью
Между болью и надеждой
На земле моей Восточной,
Где Давид с Бат-Шевой нежной…
Я живу под вечным небом,
Город мой – мой страж старинный,
То зимой укроет снегом,
То согреет в час хамсинный
Я – живу.
Моей отчизне
Больше угрожать не смейте.
Я живу в разгаре жизни,
В двух шагах от черной смерти.
ПАМЯТИ МАРИНЫ ЦВЕТАЕВОЙ
Леденеет и стынет туман,
Черной пустоши злая прохлада.
То Елабуги черный обман,
Не Париж, не Москва, не Эллада.
Отсвет снега на горестном лбу,
И беды ледяные подковки.
Это кружево тлеет в гробу,
Это холод последней веревки.
Над Елабугой свечка горит,
Над Елабугой облако кружит.
Человек Вашу жизнь раззорит.
Бог по Вам панихиду отслужит.
ИВРИТ
И что мне в этих буковках летящих,
Я и не знала их в своих уральских чащах,
Не видела, не слышала вовек,
Что мне их странный, их обратный бег
Спешу за ними кверху, по спирали.
Оставив долгий холод на Урале,
Я всматриваюсь в них, я их учу.
Вот – вот коснусь рукой и приручу.
Они приходят, радуясь, кружа,
И тянется, и длится ворожба.
* * *
Так бы с ладони кормила я
мальчика, друга, птенца.
Всё от любви, моя милая,
с начала и до конца.
Всё от безумной от недолги,
тает ли снежный покров,
плачет ли поздняя иволга,
всё на земле про любовь.
Утренний вдох и вечерняя
сонная, злая тоска.
Всё от любви, от свечения,
всё от любви на века.
Стынет суденышко стылое,
падают звезды, лови.
Всё от любви, моя милая,
милая, всё от любви.
СКРИПАЧ ИЗ ГЕТТО
Скрипки хрупкий позвоночник
Сломан был однажды ночью.
Маленький скрипач из гетто
Не успел узнать об этом.
Был он в мире или не был,
Облаком растаял в небе.
Чем же стал он? Звездной пылью,
Песенкой, молитвой, былью?
И в часы, когда светает,
Месяц тает в вышине,
Слышу я: скрипач играет
На оборванной струне.
ПЛОЩАДЬ ФАРНЕЗЕ
Спускается вечер на площадь Фарнезе,
И тает над ним терракота домов,
И шесть фонарей в симметричном разрезе
Средь римских фонтанов и римских дымов.
Повернута профилем нежным к прохожим
Застывшая музыка каменных стен.
Любовью гармонию эту продолжим –
Меняя свободу на радостный плен.
* * *
Валентине Синкевич
Поэзия – не точная наука,
Ее не разделить и не сложить,
И, как любовь, она войдет без стука,
Живет и умирает, чтобы жить.
И, как любовь, приходит ниоткуда,
Тепло и свет – едины для двоих…
Невидимое, явственное чудо,
Преображенное рукою Бога в стих.
* * *
Я никуда не тороплюсь,
Учусь у сумерек неспешных,
У голубей ленивых здешних
И радость пестовать, и грусть.
Я не спешу.
Рукой касаюсь
Моих деревьев и камней,
По белой лесенке спускаюсь
К судьбе загадочной моей.
Пусть дни несутся без оглядки,
Я медленным пером пишу…
Есть мой кирпичик в этой кладке,
Здесь – дом.
Я больше не спешу.
* * *
Памяти Осипа Мандельштама
Как разлучали…
С музой и Москвой,
И музыкой, звучащей в райских кущах.
Черней земли был сахар кусковой
И слаще слез, из глаз слепых текущих.
Дырявый ветер и барачный смрад
Безумьем жгли и голодом вязали,
И до сих пор в сухой ночи горят
Грозящим блеском рельсы на вокзале.
Все это было на краю земли,
Где ангелы ослепли и оглохли,
Где мерзлоты железные оглобли
Убить Поэта голос не смогли.
* * *
И в этой спешке, в этой слежке,
в сложеньи знаков над судьбой,
все – от признанья до насмешки –
все наколдовано тобой.
И то, как ты протянешь руку,
и то, как скажешь первый звук,
поверишь недругу и другу,
откроешь дверь на первый стук.
Мир – это только отраженье
всего, что есть в тебе, во мне.
И правда не в конце сраженья.
Она – в начале.
В тишине.
* * *
Время собирать и собираться,
нет, не уходить, а оставаться,
даже если ангелы скупы.
Слов не оставлять, не расставаться,
нет, не остывать и не сдаваться.
Нет, не умирать, а растворяться
в драгоценном воздухе судьбы.
Иерусалим
* * *
Не сбылось, не сошлось…
Ну и с богом!
Комом в горле, слезой на щеке,
Непонятным и сбивчивым слогом…
Пусть подышит немного в строке.
Не случилось…
Так, может быть, лучше,
Легче дальняя светит звезда.
Петь да плакать — вот сладкая участь.
А сбылось бы —
что делать тогда?
* * *
Николаю Мухину
А жизнь и есть тепло и торжество,
короткое паренье над веками.
Не надо добиваться ничего,
а просто жить, как дерево и камень.
И просто воздух медленный вбирать,
не умирать, покуда не приспело,
и не просить, и ничего не брать,
а только жить легко и неумело.
АННА ФРАНК
В этом городе, таком знакомом,
дверь замкни и окна затвори.
Гибелью грозят фонарь над домом
и свеча запретная внутри.
Беззащитней, чем скворец в скворешне,
ангелу шептала: “Пожалей…”
Что ей снилось в этой тьме кромешной?
Черный ветер дул из всех щелей.
В темноте, над свечкой незажженной,
прячется, не ведая вины,
мой двойник, ничем не защищенный,
девочка последней тишины.
* * *
Как грело, как горело.
Добела
как раскаляло.
До безумной глади.
Все двигалось в таком нездешнем ладе,
и все сады, в которых я была,
сошлись теперь в невиданном раскладе.
Как серебрилось, поднималось вверх,
подкатывало к горлу, отпускало.
До белого, до сладкого накала,
которому ни времени, ни мер,
и вся пыльца далеких стратосфер
над нашими плечами колдовала.
И как потом все исчезало вмиг.
Ни света, ни садов, ни звезд, ни влаги,
и Бог уже не хлопотал о благе,
внезапно оставляя нас одних,
и все волшебники, и сводники, и маги
чуть усмехались во дворцах своих.
* * *
Евгению Минину
Прекрасна суета сует,
Все наши хлопоты дневные,
И волшебство ночных бесед.
Их отражения двойные.
Я выбираю этот свет,
С его крадущейся повадкой,
С его негладкой жизнью краткой
И этой тайной вековой…
Я выбираю мир живой.
С его судьбой, его загадкой,
С его старинною закладкой
На букве той, которой нет…
Я выбираю белый свет.
* * *
Дмитрию Шеварову
Когда растает яблоневый цвет
у Вас в саду, в далеком Подмосковье,
орешник мой укроет Вас от бед,
олива защитит своей любовью.
И Вы — хранитель слова и огня —
свет Ваших окон виден мне отсюда,
и в том далеком холоде — о,чудо! —
Вы снова согреваете меня.
И всё сбылось — свет Ваших белых зим,
и в Вашем очаге горящий пламень,
и белый Иерусалимский камень,
и дымка золотистая над ним.
ЧИТАЯ ПСАЛМЫ ДАВИДА
Оставлю страхи в стороне,
и вновь прочту псалом.
Певец —
он думал обо мне,
он защищал мой дом.
Вот буковок волшебный строй,
целебный сговор слов…
Кем я была ему?
Сестрой?
Лозой его садов?
Теперь сомкнется вечный круг,
и в нем ладонь моя,
и Божья длань, и царский звук,
и тайна бытия.
* * *
Уж как судьба ни гневалась —
Пусть не мытьем —так катаньем,
Но все равно я нежилась
В своей надежде латаной.
И как бы жизнь ни маяла,
Ни мучила, ни жалила,
Но горя было мало мне —
Не плакала, не жалилась.
Ах, жизнь моя… Да только бы
Горели свечи вечером…
Суровой или шелковой
Пусть длится веки вечные.
И стерто, и застирано,
И трижды перелатано,
И все равно красивое —
Житье мое крылатое.
МЕЛЬНИЦА МОНТЕФИОРЕ
Всегда – и в радости, и в горе,
Вслед белым облакам сквозным
И мельница Монтефиоре
Плывет над городом моим.
Легки летящие ступени,
И мельница склонилась к ним.
В ней прошлого глухие тени,
Твой ветер, Иерусалим.
Как победительница в споре,
Как ласточка ночных высот,
Так мельница Монтефиоре
Над вечным городом плывет.
* * *
Как мамин голос ослабел,
И не слыхать за этим гулом,
Прощанье, переезд, пробел…
Всем обещаньям и посулам
Не верю больше.
Все корысть
В сравненьи с маминой любовью,
Ах, будь что будет – оглянись,
Склонись к родному изголовью.
Стать Соляным столпом? Застыть?
Я эту цену принимаю.
Смотрю назад. Запоминаю.
И не могу забыть.
