* * *
Невнятен мне иврита иероглиф.
Так получилось. Так задумал Бог:
чтоб мы, его разведчики, продрогли
в стране, где снег, и вёрсты – без дорог…
Не заносясь, не праздновали труса
и не молились идолам чужим.
Он, верно, видел в каждом Иисуса,
он, может, этим только-то и жил…
Но – разбрелись в полпреды и в чекисты,
в ростовщики, в торговцы всем и вся…
И – умер Бог.
Проворный и речистый
живёт народ, по свету колеся.
Растёт себе, штудируя науки,
забыв о главной, брошенной в пыли:
что избран был он Господом на муки,
а вовсе не в президиум Земли…
Вот потому и вязнем в бездорожье
(куда ни глянешь – слёзы по щеке),
вдруг вспоминая всуе имя Божье
на непонятном вещем языке…
2004
* * *
Интеллигенты советской поры
в серых пальто соловьиной невзрачности…
Чистоголосы, тихи и мудры,
и худоба – до осенней прозрачности.
Вздрог от звонка – не плебейский испуг,
но – осторожность: успеем, рябята, мы,
поднакопивши деньжонок, – на юг,
если не в пермскую стынь 35-ю…
Интеллигенты советской поры
слушали ночью «Свободу» и Галича,
спали, готовы взойти на костры, –
Было ли это? – Да, Господи, давеча!..
Драма окончена. Занавес снят.
Окна распахнуты! Цепи разорваны!
И диссиденты друг друга бранят,
бывших врагов развлекая разборками…
Интеллигенты советской поры
плавятся в славе как мягкое олово.
Не для того ли нужны топоры,
чтоб не кружились беспечные головы?..
Чтобы чердак – будто царский чертог,
чтобы весь мир – в темноте – кинолентами…
Полнятся Запад, и Юг, и Восток
старыми русскими…
…Интеллигентами?
Зависть и злоба, возня за чины.
Вот ведь: свободны, согреты и денежны…
Хоть на четыре кричи стороны:
где же вы?
Где же вы?
Где же вы?
Где же вы?..
2004
* * *
Переживанья горькие свои
пережевав, запить глотком свободы…
Сияют храмы… И кряхтят заводы …
И муравьизм возводят муравьи…
Кто петь рожден, поет не свысока,
но с высоты… Так набожно. Так надо.
Акустика клубящегося сада
не имет и не стерпит потолка…
Как радостно глаголить на родном
наречии… Вселенское изгойство.
А тут – как пробку вышибли из горла,
и это – рай. – Запомни, астроном!
Все карты биты. Мир угрюм и пуст.
А дальше – космос: черная чужбина…
“..Но если по дороге куст
встает, особенно рябина…”
Цитата. Кровь из первых уст.
И прошептать: -“Ave Марина…”
* * *
вот и жизнь пролетела
без особых затей
мое плоское тело –
танцплощадка чертей
из пещер высыпают
когда Бог уже спит
и на снег просыпают
треск веселых копыт
а душа как невеста
/не солгал эталон/
в ней на булочку теста
остальное – нейлон
зябко ежится шуткам
и боится огня
/от таких – к проституткам,
все на свете кляня!/
онемевшей рукою
не доплыть до пера
нас по прежнему двое
как при жизни вчера
я и я и еще я
понемногу везде
воспаленные щеки
растворились в воде
* * *
Что-то стала сниться вся жизнь, по сериям,
И почти что в каждом кадре – родители…
И не так уж важен распад империи,
Небо – вот что кажется удивительным!
„Не пора ли к нам?” – слышу шепот в шорохе
Облаков и листьев – „Рискни, отчаливай…”
Ах, какие мы в благодати олухи,
И какое счастье – обрыв отчаянья…
Я уже спокойней камней отглаженных
Чередою волн. – Не киплю, не сетую.
Привести б в порядок дела бумажные:
То – в печаль высокую,
то – в офсетную…
И не то чтоб всё, хоть вчерне, окончено,
Но ложусь пораньше, и руки – наголо…
И растёт, и ширится купол сводчатый:
Рафаэля лоджии? Шелест Ангела?…
2000 г.
* * *
Раньше снился Париж:
весь в дрожащих огнях –
разноцветных драже…
(Что, наскучил уже?..)
Сладкий привкус мечты,
конфетти Писаро
и дождей мулине,
и Моне…
Сквозь сиреневый сумрак,
скупясь, проступали черты…
Я привычно дремлю, прислонившись к стеклу,
„Что? – зеваю – Merсi…”
Мне б щекотного сена охапку…
Проси – не проси:
только мутная Сена течёт,
указуя маршрут ремеслу.
Вот и снятся бревенчатый дом и трескучий мороз –
или розовый туф и гортанная речь Еревана…
Prosit; – бедная родина…
Странен обычай и прост:
покидаем тебя, и горбата печаль каравана…
Самарканд нашей Турцией был,
а Европой – Литва…
И на всех языках горечь – клейкая клятва – листва,
поэтический пыл.
Кыш, видение, кыш!
До Невы и Псковы так легко не добраться, а то бы…
И шуршит по шоссе монотонный субботний автобус :
нету денег и времени, – стало быть, снова в Париж…
2001
* * *
Умереть в нищете и безвестности –
не такая уж доблесть и честь…
Разрушая устои словесности
не мешает и книжку прочесть….
Позабавиться быстрыми бликами
на других отражавшей воде.
Мир давно распрощался с великими:
прежде – в нимбе, потом – в бороде.
Продолжай, я внимательно слушаю
(скулы держат зевоту в тисках…)
Рифмы ширятся, шлёпаясь грушами,
и срывается бас на дискант.
Право, скушно… И жалко мгновения.
(Их пора экономить уже…)
И мелькнёт: а не выгнать ли «гения» –
пусть блажит на чужом этаже…
Я такое слыхала и видела,
что тебе и не снилось, дурак…
И достойного почестей витязя
отпускала в тюремный барак.
Мне давно уж смешны обожатели,
подражатели жизни в распыл,
губошлёпы, под ветром дрожатели,
сокрушители строгих могил,
проходимцы беспочвенной местности,
где юлит обоюдная лесть…
…Разрушая устои словесности.
Не мешает и книжку проченсть…
2002
* * *
Интернет заменяет книгу, как интернат – родителей…
Оказалось, шелест страниц был ее содержанием.
Что там лепечут листья?
Ваятелей и воителей
мир вспоминает позже, занят подорожанием.
Вот ведь какое выпало: дальние трогать страны…
Мало того, – эпоху, прежде невероятную.
Впрочем, как все эпохи…
Осенние ветераны
роняют медали наземь. И клятву, уже невнятную…
Кто победил? Не знаю. Наверно, размах строительства.
(Поле, о, поле, кто тебя усеял сплошь лагерями…)
Если в отставку выйдут все на свете правительства,
Бог и сам разберется… (Я ему доверяю.)
Буквы дышат под пальцами, как позвонки под кожей.
Помнит ли клавиатура о родстве с фортепьяно?
Впрочем, все формы жизни друг на друга похожи.
Как и ее герои: Чапаев – на д’Артаньяна…
Скушно мне, брат Пелевин, чаянья насекомые
не увлекают. Живопись? Чёрен квадрат монитора.
Дети учатся падать, упрямые, босикомые…
Не в этом ли смысл страдания: саднящий восторг повтора?
Шуршат биржевые верлибры, Поэт начинает ёрничать.
Торговые люди крутятся у Библии и Корана.
И вдруг вослед Вавилонской – заносчивые нью-йоркские.
О, мир, отшатнись от зеркала – в нём жертвенный взгляд барана.
А как ведь всё начиналось… Как это стихотворение:
с технического прогресса и щепотки иронии…
Верни нам слухство и зрячество, Господь, и крупинку Времени:
Всё прочее – только к распрям… Имели – да проворонили.
* * *
Ну вот опять: всё тише и темней…
В кругу теней живу, среди теней:
мне Марк Аврелий или Прокуратор
понятнее соседа по судьбе,
который тянет, скрючившись, к себе
с помойки лыжи или вентилятор.
Здесь не бывает стоящей зимы.
Но здесь блистали лучшие умы
(под сапогом тупейного парада…),
в Германии, стране послушных гор,
что расчертил аграрный пифагор
и расписал кистями винограда!
В степи небес повисла тень орла.
Помянет кто, – была иль не была?
Скользнула краем бреющего блика…
На склоне жизни, на исходе дней
живу, как тень среди других теней.
На их правах.
И им – равновелика.
* * *
Не бездомность, но чувство бездомности,
беспричинно, – как чувство вины…
Как тогда – ощущенье огромности
и невидимой мощи страны.
Мне Сибирь представлялась дремучею
косолапою сказкой в снегу…
Потускневшие образы мучаю,
а представить уже не могу
ни таёжного домика-пряника,
ни барака – в дверях конвоир…
…Всё прошло: и прощальная паника,
и родной хамоватый ОВИР.
Лёгкий трепет касается флексии,
тихой тюлевой тайной лечусь…
Но пронзает прохладу рефлексии
жгучим спазмом очнувшихся чувств!
Вроде что ж тут гневаться… И каяться
тоже не в чем у новых корыт…
Не сирень ли по венам толкается,
чтобы хлынуть, сорваться навзрыд?
Я другой не имею ментальности,
чем, рифмуя суму и тюрьму, –
перепады, приливы, метания
и вопросы к себе самому…
Будто свет из туннельной бетонности –
выдох горлом: «Прости, не могу!..»
И бездонное чувство бездомности
на крутом, без реки, берегу…
* * *
Ах, фломаркт – путешествие бедняка…
(По блошиным ценам – в несбыточный мир летай.)
Куплю вишнёвого будду, пузатенького божка,
куплю – и больше не буду хотеть в Китай.
Разложу сувениры, – всё это моё ужель?
(На скрещеньи ветров кружится голова…)
Филиппинский печальный слоник и голландская гжель,
и, как вздох, брюссельские кружева…
Ничего и не надо больше. В душе покой.
Прогуляться на ночь у дома и спать ничком.
Дорисует память выдох, до слёз морской,
ипподром испанский и взвившийся хлыст – смычком…
* * *
Капли дождя дрожат на губах тюльпанов.
Город безлюден по случаю воскресенья.
Что же нам делать, друже? На дне стаканов –
горечь былого и новые опасенья.
Ну, потеряешь сдуру ладью – за пешку,
сменишь страну, жену или даже имя…
Сколько уж раз из могилы срывался – в спешку;
и столбенел: на Садовом кольце и в Риме…
Носим, на мир пеняя, своё – с собою.
(Разве не так же солнце щемит повсюду?)
Коли нашло – встряхнись, переклей обои,
или хотя бы просто помой посуду…
Я не люблю депрессий в начале лета,
и в середине жизни, и в новом доме.
Мужество – это, верно, удел поэта.
Флейта слепого… (А что остаётся, кроме?..)
Ну, прощевай… (И на посошок – из крана…)
Жизнь коротка, хоть и тянется нестерпимо.
В каждом бутоне саднит ножевая рана.
Не бередить. Кто добр, тот проходит мимо…
* * *
И первый подснежник проклюнулся, и
смутился роскошной сверкающей «Мазды»…
В театре вещей существуют свои
законы породы, сюжеты, контрасты.
Я – преданный зритель, наивный как тот
цветочек с повёрнутой шеей цыплячьей.
Сейчас нас обоих расплющит каток
стальной, прогрессивный, угрюмый, незрячий…
Да полноте… Экая серая муть:
из прошлого века мотив и подставки…
Мне вовсе не светит есенинский путь –
Качаться от водки, любви и в удавке.
Лишь дрогнет на миг сигаретка в руке…
Рассеянный взгляд не зацепит домкрата.
Наверное, это тоска по тоске
от радости, что дотянулись до марта.
И первый подснежник, и беличий след –
мелькнула, как лира, по краешку леса…
И так ли уж страшен двоюродный вред
любого прорыва, любого прогресса…
Рокочет, сверкнув, приближается месса…
И благостен бомж, как монах Филарет.
* * *
Повернусь на левый – к чему просыпаться рано?
Всё равно подымается уровень океана…
И пускай не конец, но хотя бы затменье света
обещал Нострадамус всем нам на это лето.
Нестерпимо много скопилось на свете мрака.
И под камнем сердца – всегда закуток для рака…
Видно, пробил час, повздыхав, подводить итоги.
Не была на Марсе. Не гладила римской тоги.
Но ещё застала шершавую ласку леса,
где людей бежав, из себя изгоняла беса.
Мне давно уж ясно, что всякая сласть – от Бога:
одному – пирог, а другому – на дно пиро2га…
Тем достались Альпы, а этим – весло и Висла.
Кроме счастья, жизнь не имеет иного смысла.
Никакой полиглот не освоит летучий птичий.
Разглядеть бы Лик в блеклых масках земных обличий…
А потом – синева до слёз, благодать, нирвана.
Пена – ртом, или бешенство океана?
Растолкай меня, дай мне кофе глоток бодрящий.
Притворюсь, что я всё ещё человек борящий.
А глаза украдкой летят облакам вдогонку,
зацепляясь то за тетрадку, то за иконку…
* * *
Лёгкий – с изнанки жары – холодок.
Утренний август. Прощание с летом.
Хруст сухожилий. Сутулый ходок.
Сколько на ваших? – Помедлит с ответом…
Кажется видимым шорох минут,
слышно, как яблоки зреют тугие…
Чуть замечтаешься – годы мелькнут…
Глянешь, очнувшись: а рядом – другие
люди и нравы, деревья, дома…
(В рай или ад эмиграции чудо?)
Съежишься в майке. А это – зима.
Надо же, в августе… Боже, откуда….
xxx
Провинция, ты рай для Хлестакова,
Весёлого, хвастливого такого,
Он даже обаянья не лишен
В провинции, лишенной обонянья…
Всё кстати: и подцепленные знанья,
И скользкий, на закуску, корнюшон.
Я думаю, что Гоголь от героя
В восторге не был, но ему порою
Благоволил, подначивал: чеши!-
Они давно заждались ревизора…
А ты, мой друг, не сбрендишь от позора –
Я не вложил стыдящейся души…
И Пушкин, подсказавший эту тему,
Злорадствовал: примите хризантему,
Мадамы, недостойные любви
Смущённого российского пиита,
Кто знал, чем зажигаются ланита…
Но… ум и злость! И честь,её язви…
И я в своей неметчине унылой
Всё не могу собраться с новой силой,
Да и зачем – ведь сказано уже…
Всё как всегда на этой тверди зыбкой…
Перечитаю Гоголя с улыбкой –
И жизнь светла, и ясно на душе.
Поглубже втянем дым – и приглядимся:
Благоухают наши проходимцы
По всей Земле в салонах дураков.
И в глубине гогочущих провинций
Кончают век российские провидцы,
Лелея боль от сорванных оков…
ххх
Человек – невропат
появился на свет невпопад.
Все смеялись и пели,
а он только хныкал и плакал…
И будильник над ним
так настойчиво тикал и такал,
что устал и уснул…
Человек же – проснулся и рад!
Все уже позади:
ненавистная школа и двойки;
можно плыть далеко
и мороженым горло студить…
Беззапретная даль –
опустели родителей койки..
Зарыдал невпопад,
что не смог до Земли проводить…
Человек – невропат
завернулся в купальный халат
и в метро погрузился,
и, видимо, ехал куда-то ,
и в газету смотрел,
и отметил эпохи распад,
и вернулся – вдвоем,
не заметив такого расклада…
Чем хорош постулат?
Что живет человек невпопад,
посещает работу,
порой получает зарплату,
или – наоборот…
И дела его дышат на лад –
ан..
И взялись уже над его головой –
за лопату…
…Но сперва от звезды
отделился сияющий атом:
Человек Человекович –
плакать и петь невпопад…
РОЖДЕСТВО ПОД ДОЖДЕМ — ДОЖДЕСТВО…
* * *
Досмотреть эту жизнь до конца, проморгав переход
в тишину Тишины и в Господне пространство иное…
Отчего негатив? — Бело-черный булгаковский кот
на ученой цепи… (Метафизика иль паранойя?)
Я не верую в рай, кроме детства, когда махаон
трепетал на ладошке, ее перепутав с ромашкой.
С рельс взлетел паровоз. Отмелькал золотой марафон…
Гол Приемный Покой. И невидимый почерк размашист.
Снег слепит как в саду царскосельском в крещенский мороз.
Я не верую в суд, кроме честного взгляда в зерцало…
Этот легкий дымок изо рта — этот вечный вопрос:
неужели Душа? Неужели уже отмерцало?
Дотерпеть эту жизнь, эту боль, и очнуться в другой,
где Иисус не распят, не отравлены реки и книги.
Доверяя земле, трогать тропы босою ногой
и не знать, что за крылья повсюду расплата — вериги…
2004
* * *
Не в стране, не в году —
я живу в измереньи ином.
То к Вольтеру иду
ядовитым погреться вином.
То от рифмы “огонь”
простодушно пылает щека.
И вселенскую сонь
колыбелит напев ямщика.
Подтвердит программист:
“Так и есть, виртуальны миры…”
Дурачок, оторвись
хоть на миг от любимой игры:
Здесь не сайт и не чат,
что мелькают, друг друга пожрав.
Видишь — озеро Чад,
где изысканый бродит жираф…
А подвину курсор —
и Елабуга, перстень, петля…
Небо — мой монитор.
И бездонная память — земля…
* * *
Рождество под дождем — дождество…
Танец капель без музыки света.
Просто тождество — не торжество
(так куплет недостоин сонета…)
Адекватность календарю.
Образок в нашей памяти ветхой…
Хочешь, я тебе мир подарю
с этой мокрой рябиновой веткой?
Не расслышал. Не понял. Устал.
Не поверил. (Какая досада…)
Далеки нашей жизни места
от чудес Гефсиманского сада,
от звезды Вифлеемской, от бед,
что Его вознесли над толпою…
Талый воск. Ритуальный обед.
И — nach Hause… скользкой тропою.
2004
Стихотворения были опубликованы в журнале “Зинзивер” № 3, 2006 г.
ИЗ ЦИКЛА “ДИАГНОЗ”
* * *
По небу ангелы бегали
и оставляли следы,
легкие, розово-белые,
тоньше морозной слюды.
Яркое солнце ноябрьское,
тихо за крыши скользя,
было похоже на яблоко,
так, что банальней нельзя.
Вот ведь какая идиллия,
если о жизни всерьез.
Кремль, и Рейхстаг, и Бастилия
ниже, чем уровень слез…
07.12.05
Памяти поэта
Слава богу, что там, в Елабуге,
а иначе бы шли за гробом
равнодушно смурные лабухи,
каждый – нанят, и каждый – робот.
А в Париже или в Берлинии
провожали бы языками
злыми. Платьями – сплошь павлиньими.
(Время – бросить последний камень…)
Кто травил – тот бы первый – плаксою
над челом, что уже увенчано…
Если мазал при жизни ваксою,
возопил бы: «Святая женщина!»
Ты и так им, как Богородица,
отдала всё своё святое…
Не страдают от безработицы.
Не бывает у них простоя:
расшифровывают, печатают,
набиваются в фавориты…
Хорошо, что ушла, печальная,
прямо к Богу!- Без волокиты…
И – поклон тебе от поэзии.
И – ночной мой дрожащий шепот…
Мне легко танцевать по лезвию:
у меня – твой бессмертный опыт…
2004
* * *
Ну не торопить же эту дату…
Просто жить, любуясь на зверей.
Белка, лира теплая, куда ты?
Мы с тобой придумаем хорей!
Сочинить бы солнечную книжку,
Чтобы листья на деревьях — в пляс,
Чтобы кошка в рыженьких штанишках
С холмика за домом поднялась…
Но опять нездешним острым светом
Взгляд мой тихий режет и болит.
Отчего суров Господь к поэтам,
А подонкам так благоволит?
Не ропщу — сравнив судьбу с другими,
Просто жжет навязчивый вопрос…
Пусть мое бесхитростное имя
Станет маркой новых папирос:
Господа, курите на здоровье,
Пейте жизнь! Танцуйте в гололед!
Опрокинет шприц с нечистой кровью,
Или в небе лопнет самолет. —
У Нее в богатом арсенале
Войны, наводнения, слова…
Ну а душу — как бы ни пинали,
Все равно, упрямая, жива!
07.12.05
* * *
Что поделаешь, мы не бессмертны,
не бессменны, не пали с небес…
И судьбы голубые конверты
получаем с доплатой и без.
И теперь, в ожиданьи итога,
усмехнусь, посмотрев на часы,
что грехи в бухгалтерии Бога
нерадиво кладут на весы…
08.12.05
* * *
Белка считала кошку мою — разбойницей.
Кошка считала, что белка была нахалкой…
А по-моему, в мире все еще успокоится,
упокоится, просвистев
в воздухе
яркой скакалкой.
У меня уже очень мало осталось времени:
90-й Псалом звучит сурово и просто…
Разбирайтесь сами. Мне дороги оба имени.
Распахать бы поле, успеть бы посеять просо…
09.12.05
* * *
Все будет также, как при мне,
хотя меня уже не будет:
щербинка эта на луне
и суетящиеся люди.
И золотое Рождество
с его цинизмом, китчем, сказкой,
и детской правды торжество
в тетрадке, названной “раскраской”.
Мы наполняем трафарет
беспечной зеленью надежды.
Шальной прибой, полночный бред,
зимы веселые одежды.
И вдруг в предчувствии конца
печаль под сердцем шелохнется.
И от Небесного отца
лицо к земному обернется.
Какой отчаянный бедлам
трудов и дней беспутно ленных…
И сердце рвется пополам
на Здесь и Там, на две Вселенных…
09.12.05
* * *
Я в белый коридор ступила,
шелестя,
Отметив на ходу, что здесь не мел,
а мрамор…
Один порыв — туда, где сын — еще дитя,
Второй — туда, где ждут,
обнявшись, папа с мамой.
Вот так бы и застыть:
ни взад — и ни вперед…
На этой высоте — дыханье
с перехватом…
Невидимый другим
пронзительный полет,
Где чувствуешь себя
смертельно виноватым.
09.12.05
* * *
не хочу заведовать
не могу завидовать
я люблю загадывать
горло в шарф заматывать
выйти в город ветреный
мне одной доверенный
дождиком пропитанный
вежливый воспитанный
где у всех стаканчики
будто одуванчики
мне ж ладонь — посудицей:
выпью каплю —
сбудется
09.12.05
* * *
От первой строчки все,
от первой строчки…
Все заморочки,
и дойти до точки.
И вдруг себя увидеть из трамвая:
Живая! Еще живая!
Еще друзьям протягиваю руку,
Еще успею выучить науку.
Залечь бы только с книжкой на диване…
Кто там шепнул: “…науку расставаний…”?..
10.12.05
* * *
Мне опостылела кровать
И смирный саван шить…
Мне надоело умирать —
И я решила — жить!
Вернуться к прерванным делам,
К укладке кирпичей.
Наперекор антителам
И выдумкам врачей.
Любой нарост — не больше гланд,
И, значит, скажем: нет!
Что знает бледный лаборант
О силе наших недр…
О сопромате от Стиха,
О рифмах начеку…
Проснемся раньше петуха:
Весна, ку-ка-ре-ку!..
10.12.05
* * *
Картинных галерей щадящий тихий свет,
Торжественный покой страстей, зажатых в рамы.
Как ясно на душе… Нас не было и нет.
И чей-то острый шаг — как зуммер телеграммы.
Мне живопись давно дороже, чем слова.
Я так и вижу рай: с ликующим паркетом…
Вот бабочка Дега… Вот мокрая трава…
А за окошком вход, оцепленный пикетом.
08.12.05
