Второй ковчег
По паре – каждой твари. А мою,
мою-то пару – да к другому Ною
погнали на ковчег. И я здесь ною,
визжу, да вою, да крылами бью…
Ведь как же так?! Смотрите – всех по паре,
милуются вокруг другие твари,
а я гляжу – нелепо, как в кошмаре –
на пристани, у пирса, на краю
стоит она. Одна. И пароход
штурмует разномастнейший народ –
вокруг толпятся звери, птицы, люди.
…Мы верили, что выживем, что будем
бродить в лугах, не знающих косы,
гулять у моря, что родится сын…
Но вот, меня – сюда, её – туда.
Потоп. Спасайтесь, звери, – кто как может.
Вода. Кругом вода. И сушу гложет
с ума сошедший ливень. Мы – орда,
бегущая, дрожащая и злая.
Я ничего не слышу из-за лая,
мычанья, рёва, ора, стона, воя…
Я вижу обезумевшего Ноя –
он рвёт швартовы: прочь, скорее прочь!
Второй ковчег заглатывает ночь,
и выживем ли, встретимся когда-то?
Я ей кричу – но жуткие раскаты
чудовищного грома глушат звук.
Она не слышит. Я её зову –
не слышит. Я зову – она не слышит!
А воды поднимаются всё выше…
Надежды голос тонок. Слишком тонок.
И волны почерневшие со стоном
накрыли и Олимп, и Геликон…
На палубе, свернувшись, как котёнок,
дрожит дракон. Потерянный дракон.
***
Мы друг для друга – страстная мечта,
звенящая, волнующая сказка,
любовь и страсть, восторг и красота,
прекрасный сон без правил и развязки.
Мы мчимся, словно дети на салазках,
оставив след на белизне листа…
Но утро пробуждает суету,
и правила, и будничный угар…
И будит нас – расстаться на лету,
пока наш сон не перерос в кошмар,
пока мы не запачкали мечту –
и нежность строк, бегущих по листу.
***
Мир исчез.
Мгновения скользят.
В телефон я глупости шепчу.
Ум твердит: «Оставь его. Нельзя».
Сердце властно требует: «Хочу».
Через стык континентальных плит
я за сотни вёрст к тебе лечу,
сквозь «нельзя», которое болит,
к одному желанному «хочу».
И сомкнувшись так, что не разнять,
не унять и не остановить,
не понять запретов, не принять –
пьём одно кипучее «любить».
…Но уводит прочь моя стезя
от тебя. Ты куришь. Я молчу.
Глотку жмёт суровое «нельзя»
веру потерявшему «хочу».
Всё. Рука пуста. Реванш не взят.
По закону чести я плачу:
падаю на остриё «нельзя»
с выси недоступного «хочу».
***
Таврии, земле Херсона и Херсонеса
Черноморские дали.
Дикий храп кобылиц.
Звон отточенной стали.
Кровь.
Я падаю ниц.
И на тунике белой –
тёмно-липкий узор.
Принимай моё тело,
Херсонесский простор.
Белокаменный град мой,
смесь народов и вер,
я вернусь. Я обратно
обязательно вер…
Полонянок уводят
босиком по стерне
на чужбину, в неволю.
Крики.
Топот коней.
Уж и ноги ослабли,
не шагнуть мне, хоть вой.
Янычарские сабли –
над моей головой.
Я крещусь троекратно.
Добивай, изувер…
Я вернусь. Я обратно
обязательно вер…
Вот и всё. Докурили.
Чай допили. Пора.
Расставания, мили…
Может, это – игра?
Полсудьбы – на перроне.
Путь веревочкой свит.
И – без всяких ироний:
«Приезжай». – «Доживи».
О измученный град мой,
смесь народов и вер,
я вернусь. Я обратно
обязательно в-е-р…
Моя Одиссея
Рассеян по миру, по морю рассеян
мой путанный призрачный след.
И длится, и длится моя Одиссея
уж многое множество лет.
Ну что, Одиссей, поплывём на Итаку –
на север, на запад, на юг?
Мой друг, нам с тобою не в новость – не так ли? –
за кругом наматывать круг
и загодя знать, что по волнам рассеян
наш жизненный путанный путь…
Слукавил поэт – и домой Одиссея
уже никогда не вернуть.
Осколки
Разбиваются – опять – на куски
все мечты, что я держала в руке.
Барабанит горечь грубо в виски
и болтает – на чужом языке.
Поднимаю я осколки с земли –
может, склею – зажимаю в кулак.
Но мечты уже – в дорожной пыли:
и не там я – и не с тем – и не так…
Только вишенкой на рваных краях –
на кусочках – тёмно-красным блестит
капля крови – от мечты острия,
от осколка, что сжимаю в горсти.
«Ностальгическое» или «О генах»
Знать – судьба. Не уйти.
Губы с дрожью прошепчут: «Осанна!»
Но темнеет лицо.
И беда понесётся вразнос.
Волокут.
Кровь на белом снегу.
Крики ужаса.
Бой барабанный.
«Нам бы крови да слёз, молодцы,
нам бы крови да слёз!»
Видно, гены у нас –
от лихого, шального смутьяна.
Что-то тихо? Вставай!
Сочинить ли со скуки донос?
Кто наврал,
что у нас благодать, мол, нужна и желанна?
Нам бы крови да слёз, молодцы,
нам бы крови да слёз!
И уютно живя
возле ласковых вод океана,
в жилах чую метель,
да пургу, да ядрёный мороз.
Бунты. Раж. Топоры.
Да на рельсы опустится Анна.
«Нам бы крови да слёз, – я шепчу. –
Нам бы крови да слёз».
С острова под Южным Крестом
Как дух безумного провидца,
ты затеряешься в словах.
И так недолго заблудиться
на островах, на островах.
Вокруг – сияющие лица,
как на парадах-торжествах.
И просто грех на жребий злиться
на островах, на островах.
Но сколь веревочке не виться,
ты – под Крестом. И дело – швах.
Курорт, а тянет застрелиться
на островах, на островах,
где я – израненная птица
на тех же – ветреных – правах…
Перо. И чистая страница.
На островах, на островах.
***
На развалинах Трои лежу, недвижим,
в ожиданье последней ахейской атаки
Ю. Левитанский
На развалинах Трои лежу в ожиданье последней атаки.
Закурю папироску. Опять за душой ни гроша.
Боже правый, как тихо. И только завыли собаки
да газетный листок на просохшем ветру прошуршал.
Может – «Таймс», может – «Правда». Уже разбирать неохота.
На развалинах Трои лежу. Ожиданье. Пехота.
Где-то там Пенелопа. А может, Кассандра… А может…
Может, кто-нибудь мудрый однажды за нас подытожит,
всё запишет, поймёт – и потреплет меня по плечу.
А пока я плачу. За себя. За атаку на Трою.
За потомков моих – тех, что Трою когда-то отстроят,
и за тех, что опять её с грязью смешают, и тех,
что возьмут на себя этот страшный, чудовищный грех –
и пошлют умирать – нас. И вас… Как курёнка – на вертел.
А пока я лежу… Только воют собаки и ветер.
И молюсь – я не знаю кому – о конце этих бредней.
Чтоб атака однажды, действительно, стала последней.
Письма с Мёртвого моря. Стихи о любви
Хочешь, я привезу тебе соль из далёкого моря?
Белоснежно-сверкающий, твёрдый, искристый кристалл.
Он впитал
столько слёз и веков, столько воли и боли…
Даже доли солёной той соли
ты в Европе, поверь, дорогой, никогда б не сыскал.
Я её соскребу с валуна возле Мёртвого моря,
где на вязкой воде – столько лет! – Иисуса следы.
Чувство лёгкости – не утонуть! –
чувство смерти и горя,
и содомову муть,
и предчувствие, где-то под боком, беды –
всё впитала в себя эта соль. А тебе стоит только кивнуть –
привезу я в подарок плоды
этой вязкой воды.
Хочешь, я привезу тебе древний светильник из Петры?
Освещал он палаты царей или плечи цариц.
Здесь теперь – только замки в скале, что взлетают на многие метры,
выше птиц,
и за ними летишь – каждым взмахом ресниц.
Я хотела б любовь привезти. Ты такую не сыщешь.
Я её просолила на спинах пяти континентов, на вечных ветрах,
и в скалистых горах,
где отчаянье яростно свищет…
А ещё просолила любовь я в своих нескончаемо-грустных стихах.
Привезу я в подарок тебе – в общем, что ни попросишь…
Вот – Жар-Птицы перо, или – шёлк, о котором мечтала Ассоль.
Я хотела б любовь привезти, но её – поиграешь и бросишь.
Ну а соль… Пригодится.
С тобою останется
белая соль.
