Фото Ларисы Таракановой
(опубликовано в “Литературной газете”)
* * *
Вы меня не слышите пока –
Это мне сопутствует удача.
Это я иду издалека,
Галочкою во поле маяча.
И меня мой город вместе с тем
Долго кружит, пылью обвевая.
Это я толкаюсь между стен
В ящике гремящего трамвая.
И снаружи тихая вполне
Чувствую, зажатая углами:
Вот она, колотится во мне
Чистыми и белыми крылами.
К вам сквозь убегающие дни,
Сквозь необратимое движенье
Сядет – только руку протяни –
Птица моего воображенья…
РУССКИЙ
Кто во мгле библиотек
Книжку тощую мусолит –
Это русский человек
Спорить с Гегелем изволит.
Кто толчется у пивной,
Трояки в кармане шаря, –
Наш пропоица родной,
Обличитель государя.
Этот строит. Тот язвит.
Третий в космосе летает.
И у всех несчастный вид.
И чего им не хватает?
Есть поля и сотни рек,
В недрах золото клокочет.
Царствуй, русский человек!
Нет, не царствует. Не хочет.
Он с пришельцем говорит.
И, светясь натурой всею,
Или космос материт,
Или плачет за Рассею.
Иль в сарае где-нибудь
С маху выдумает штуку –
Чтобы вдруг перевернуть
Всем известную науку.
А потом сидит весь век,
Хохоча, рыдая, ноя, –
Страшно русский человек.
И ни что-нибудь иное.
* * *
Войне нужны лихие парни,
Живые парни – с огоньком.
В ее бушующей пекарне
Никто не стонет ни о ком.
А если кто всплакнет украдкой
Или ударится в бега,
Она железной рукояткой
Отметит друга и врага.
Так поглядим в глаза герою,
И изумляясь, и скорбя:
О, да! Такой раздавит Трою!
А с нею вместе – и себя.
Речной трамвай
Девочка в синей матроске
Все неспроста, неспроста.
Ветер взъерошил прически
Женщин, глядящих с моста.
Что они там увидали,
Что приковало их взгляд?
Синие-синие дали.
Мая цветущий наряд.
Слева и справа столица,
В небе спираль «ястребка»,
Чистые светлые лица.
Женщины. Мост. Облака.
Движутся гулкие арки.
Музыки ширится звон
То репродукторы в парке,
То из дверей патефон.
Ты эти песни слыхала
И, говоря «подрасту»,
Ела пломбир и махала
Всем, кто стоял на мосту.
ЦЕРКОВЬ
Эта церковь видна издалёка
В стороне от большого села.
И к подножью ее одиноко
Через поле дорога легла.
Ни туман ее влажный не спрячет,
Ни прикроет соседний лесок,
Словно праздник навстречу маячит –
Так полет её древний высок.
Облаков белоснежных белее,
Вот стоит она, ясная вся,
Никого на земле не жалея,
Никого ни о чем не прося.
Так Прекрасное, выйдя из мрака,
Устояв в вековечной борьбе,
Белокаменно, празднично, всяко
Существует само по себе.
Среди всех разноречий и мнений
Нас не может оно обмануть.
И чем меньше на нем наслоений,
Тем его удивительней суть.
***
Отныне будет сладкий дым
Пронизывать эфир.
Кто хочет вечно молодым
Покинуть этот мир?
Я не хочу его бросать,
Хотя (по чьей вине?)
Мне больше нечего сказать
О здешней стороне.
Она не та, не та, не та!
Хотя кругом пиры.
Опять ютится нищета
Под спудом мишуры.
Чтоб где-то пили за столом,
Не смея отдыхать,
Должна работница кайлом
Без удержу махать.
И милосердная сестра,
И все вокруг должны
Следить, как ширится дыра
Изрезанной страны.
ЛЮДМИЛА
Людмила скинула халат
И босиком идет к запруде…
В деревне тьма, крестьяне спят.
Никто не думает о чуде.
Людмила трогает ногой
Парную ласковую воду.
Луна цыганскою серьгой
Горит, скользя по небосводу.
Каких причуд на поводу
Простая, светлая рассудком,
Людмила плавает в пруду,
Мешая лилиям и уткам?
Не страшно женщине одной
Дышать и плыть меж берегами,
Блистая мокрою спиной,
Сверкая ровными ногами!
Страшнее – вовсе никогда
Не знать свободного паренья
В тисках всеобщего труда,
Во мгле всеобщего боренья.
* * *
Я колдунья. Ступай стороной.
Ты не знаешь, что это такое:
Не сулит тебе встреча со мной
Ни добра, ни покоя.
Для такого, как ты, молодца
Не орлица нужна, а овца.
Чтоб смиренна была, чтоб ни шагу
От родного крыльца.
На мою не любуйся красу.
Я за пазухой бурю несу.
А друзья мои – тени да звуки
В сокровенном лесу.
Обоймешь меня левой рукой –
Обретешь благодать и покой.
А к холодному сердцу прижмешь –
Поцелуешься с черной клюкой.
Я тебя образумлю, постой.
Ты карманы набьешь пустотой.
Ты сватов отошлешь к королеве –
Станешь суженым прачки простой.
Потому что у нас, колдунов,
Никаких матерьяльных основ.
Лишь бы мир оставался, как прежде,
Вечно ярок и нов.
* * *
Я так живу –
(Кто говорит, что глуп
Удел непрочный женщины-поэта?)
Одной рукой перебирая лета,
Другой рукой помешивая суп.
Кто говорит, что лишь свободный ум
Поэзии возвышенной угоден?
Но от чего ум должен быть свободен
И гулок, как опустошенный трюм?
Я с молнией, застрявшей в волосах,
Возросшая из медленного быта,
Одной рукою шарю в небесах,
Другой держусь за мыльное корыто.
МЫ
Как душный плен, как зыбкую сорочку
В заветный час, измучившись сполна,
Мы не умрем – но сменим оболочку
И обретем иные имена.
Ты станешь Луг, а я над лугом Тучка.
Печальный миг промчится стороной,
И наша в жизни краткая отлучка
Не оскорбит гармонии земной.
Меня притянет к солнечному лугу,
И, ожиданьям всем наперекор,
Так горячо мы вновь прильнем друг к другу,
Как никогда не льнули до сих пор.
***
Я пришла на шумный бал
в скромном одеяньи.
Кто такая, говорят,
что она умеет?
Я умею, говорю,
говорить стихами,
И понятен мне язык
ветра и травы.
Это скучно, говорят,
говорить стихами,
Лучше стукнем в барабан –
он такой пустой!
Или что-нибудь съедим
прямо с потрохами.
Будь, как мы, сказали мне.
Ты куда? Постой!
Я умею, говорю,
говорить стихами
И способна иногда
взмыть под облака.
Но кого-нибудь съедать
прямо с потрохами
Не умею. Не могу. Не хочу пока.
К МУЗЕ
Прощай, поэзия!
До скорого свиданья!
Прощайте, тучи, кручи, небеса!
Молчанию не нужно оправданья –
И блекнут, блекнут
наши голоса…
Прощай, поэзия созвездий
и былинок,
Воображенья сокровенный смысл.
Вы слышите,
разноголосит рынок –
Стихия снов и бесконечных числ.
Мелькая, словно сойки
в перелеске,
Мы вспомним,
уносясь в его жерло’,
Как в социалистическом отрезке
Нам было и не скучно, и светло.
* * *
Когда время уходит, и шепчутся листья сада,
И вечереет, и голоса за стеной,
Мне от тебя совсем ничего не надо.
Ты не торопишься, поговори со мной!
Когда одержимые птицы вновь собираются в стаи,
Разноголосой тучей кружатся над страной,
Милый, они уходят! Роща стоит пустая.
Мне ничего не нужно. Поговори со мной.
Низко просело небо: холодно и укромно.
С хрустом ломая ветки втиснули елку в дом.
Все, что недавно было значимо и огромно,
Загородилось снегом, позатянулось льдом.
Но когда время уходит, и оплывают свечи,
И опаляет щеки звездная мишура –
Птицы мои, до встречи!
Роща моя, до встречи!
Холодно и огромно: милая, мне пора –
Вызволи сердцевину, выверни оболочку,
Красное мое солнце, выгляни из-за туч:
Я тебе – мое слово,
Я тебе – мою строчку,
Я тебе – мое сердце.
Ты мне – приветный луч.
***
Снится сон ветерану войны:
Он идёт, пережив перемены,
И ему издалёка видны
Золочёные башни и стены.
Ради этого ясного дня,
Проявляя задор и отвагу,
Он вставал, как живая броня,
И назад не предпринял ни шагу.
Что он скажет державной стене,
Как врата отворятся со стуком?
– Ничего уж не надобно мне,
Всё, что можно, завещано внукам.
Но ответьте мне здесь и сейчас
Ради прошлого – кто я и где я?
И какая-такая у нас
Генеральная нынче идея?
Вот кварталы, дома и мосты,
Всё вокруг ослепительно ново…
Но из красочной той пустоты
Он не слышит ответного слова.
* * *
Стреляться? Кидаться под поезд?
Дерзают герои. А я –
Как раньше, в ромашках по пояс
Мои оглашаю края.
Тут всё ещё прыгают белки,
И птицы поют по весне,
И всякие там переделки
Случаются только во сне.
Стране упразднённых советов,
Меняющей кожу и цвет,
Не надобно больше поэтов
Ближайшие семьдесят лет.
Ну, разве какой-то десяток,
А лучше и вовсе пяток
Слегка одряхлевших ребяток –
Пускай поглаголят чуток.
ЖЕНСКОЕ ОТДЕЛЕНИЕ
Как лезвия, блещут стеклянные двери больницы.
Сестра милосердия всех записала в блудницы
И, вскрыв подноготную чуть не с момента рожденья,
Велела не хныкать, а молча сносить обхожденье.
Гурьбой повздыхали, пошаркали по коридорам,
Насытились гречкой, словесным кочующим вздором.
А время клеймило, душило, сзывало куда-то,
Как мать-героиня с большого цветного плаката.
“Потерпим, подруги! Помолимся женскому богу:
Не правую ж руку отымут. И даже не ногу…
Потерпим, подруги, затянем халаты потуже.
Глядите, как солнце купается в мартовской луже!”
Оно не боится испачкаться в девственной грязи –
Пылающий узел, таящий причины и связи, –
Рассыплется радугой или росой на дорожке,
В ушах молодицы блеснет в подвенечной сережке.
Холодным сияньем обдаст хирургический столик,
До ужаса явный, до нервных дрожаний и колик,
И тот угадает больную твою сердцевину,
И разум отнимет, и черную сбросит лавину…
Восстаньте, подруги, дрожащею бледною тенью:
Окупится боль – крепдешином и первой сиренью,
Немым облегченьем, таксиста короткой услугой,
Молчанием близких, щебечущей вольно подругой.
Окупится жизнью, сулящей незримые шрамы,
Июльской грозой, потрясавшей оконные рамы.
Неясным звучаньем, соблазном, короткою строчкой…
Во сне разметавшейся все еще маленькой дочкой.
* * *
Жизнь «мерседесов»
и французских булок,
Задавленная тусклая жена…
Ему нужна собачка для прогулок,
Для помыслов – чеченская война.
Но есть страна,
где все нужны друг другу,
И каждый славой
жертвовать готов,
И конь с собакой бегают по лугу,
Не подавляя злаков и цветов.
* * *
В этой роще звенел соловей,
По весне окликая подругу.
А теперь из-под мрачных бровей
Продавец озирает округу.
Этой рощи теперь уже нет.
Есть посёлок – дома и заборы.
И мельком на соседа сосед
Обратит величавые взоры.
В каждом доме секретный замок,
Часовые приставлены к рамам,
Чтоб никто потревожить не мог
Кладовые, набитые хламом.
Ради этих надменных палат
Были согнаны в краткие сроки
Стая зайцев и стая бельчат,
Два ежа и четыре сороки.
Спит газон и фонтан голубой,
Плющ японский ползёт по беседке.
И о чём-то галдят меж собой
Попугаи заморские в клетке.
Русский лес отступает во тьму,
За бетонные стены забора,
Словно должен, незнамо кому,
И последнего ждёт приговора.
8 МАРТА
Ты думаешь, одна такая,
И больше нету на земле?
Друг дружку тыча и толкая,
Все, как одна, навеселе.
У каждой мамины серёжки
Блестят, как звёздочки во тьме.
У всякой – талия и ножки,
И честный парень на уме.
Таких, как ты, мужья не любят.
Таких охаживать не лень.
И день за днём всё лупят, лупят
Словами жёстче, чем ремень.
Но раз в году бывает праздник,
И залежалые духи
Расхвалит опытный лабазник,
Частушку выдав за стихи.
А если станет очень плохо,
Не сознавайся, что слаба.
Такая, стало быть, эпоха.
Такая, видимо, судьба.
* * *
Входит чёрный капитал
В окружении грехов.
Он пространство напитал
Ароматами духов.
Бриллиантовым дождём
Одарив прекрасных дев,
Стал кумиром и вождём,
Ручки белые воздев.
…Шла старуха на базар
Пять морковок продавать.
А над нею плыл радар –
Страшный миг не прозевать
И начать великий суд,
Как средь ясной тишины
Пять морковок подорвут
Экономику страны.
Пять морковок, шесть яиц,
Литр парного молока…
Вам из царственных столиц
Эта малость – велика.
В супермаркетах у вас
Круглосуточно одна
Гуттаперчевых колбас
Восходящая цена.
А у маленьких старух
Руки сводит от труда.
Много видели разрух.
Но подобной – никогда.
БЕГ
Мы бежали вдвоём, догоняя состав,
От родимой глуши бесконечно устав
И надеясь на лёгкое чудо.
Но летели от нас за вагоном вагон,
И хлестал по лицу издевательский звон:
Никуда вам не деться отсюда!
Воротилы, кумиры сидят в казино,
Иноземное нехотя тянут вино.
В том вагоне все женщины – душки.
А у нас в огороде по грудь лебеда,
И полегшие мытарь считает стада,
И последние грузди в кадушке.
Мой товарищ упал на весеннем лугу:
Догоняй, сумасбродствуй, а я не могу,
Я холодные звёзды считаю.
Без меня захиреет обобранный род.
А, быть может,
однажды на мой огород
Занесёт лебединую стаю…
* * *
Хочу учиться в пятом классе,
Хочу войти в нарядный зал.
И чтобы скромный мальчик Вася
Мне слово тайное сказал.
…И то, что нынче невозможно,
Вошло сквозь тайные круги:
Во мне – неясно и тревожно,
На мне – корона из фольги.
Сверкай же, праздничная елка!
Паркет начищенный скользи!
Ведь это он в костюме волка
Нарочно вертится вблизи.
Мне до него какое дело?
Но в шуме-гаме суеты
Ведь это я его задела
Нарочно краешком фаты.
А то, что елка пахнет маем,
Что блещет кружево планет,
Мы нипочем не понимаем,
Поскольку надобности нет.
* * *
Самые милые в мире занятья –
Грызть шоколад и примеривать платья,
В озере плавать, цветы собирать,
Бегать по лугу и звонко кричать.
Жаль только, радости милые эти
Знают одни неразумные дети.
СЕЛО
В мечтах о добром урожае
Лежало русское село.
Сгущались тучи, угрожая
Развеять всё, что зацвело.
И, глядя в сумрачные дали,
Крестьянин никнет головой:
Ну что ж, мы всякое видали,
Нам эти грозы не впервой!
И вдруг ударили в набаты,
И снова, Господи, прости, –
Гремят в парламентах дебаты
О том, как Родину спасти.
Пошли друг с дружкою бодаться
Теперь враги, вчера друзья.
Куда ж крестьянину податься,
В какие светлые края?
Он нужен собственному полю,
Живому лесу и ручью.
И эту сумрачную долю
Не поменяет ни на чью.
Он будет вскармливать телёнка
И на горбу таскать корма,
Ведь кой-какая есть силёнка
И голова не без ума.
И тем умом соображая,
У солнца, неба и дождя
Он молит вновь – не урожая,
Но лишь толкового вождя.
***
Я так живу –
(Кто говорит, что глуп
Удел непрочный женщины-поэта?)
Одной рукой перебирая лета,
Другой рукой помешивая суп.
Кто говорит,
что лишь свободный ум
Поэзии возвышенной угоден?
Но от чего
ум должен быть свободен
И гулок, как опустошённый
трюм?
Я с молнией, застрявшей в волосах,
Возросшая из медленного быта,
Одной рукою шарю в небесах,
Другой держусь за мыльное корыто.
ПОРТРЕТ
В писательском доме, в подвале,
Включив ослепительный свет,
Фотограф сказал мне: «Едва ли
Получится славный портрет.
Вас гложут дела и заботы,
У вас в волосах седина,
Учтите, для броского фото
Вы слишком грустна и бледна.
Чтоб вы получились как надо,
Красавица жгучих кровей,
Причёска нужна и помада,
И платье чуть-чуть поновей…»
Плечами пожала. Вздохнула.
Укоры смогла перенесть.
Но в чёрную точку взглянула:
«Снимайте такою, как есть!
Зачем эта вся проволочка?
Прошу, приступайте скорей.
Душе не нужна оболочка
Из платьев, помад и кудрей.
Душа – это то, что от Бога.
Она неуклюже-темна,
И стонет, когда её много,
И всем, кто захочет, видна».
Фотограф ответил: «Ну что же!»
И щёлкнул четырнадцать раз.
Я вышла довольно похожа
Сама на себя. Без прикрас.
АРГЕНТИНСКОЕ ТАНГО
В детстве радость бывает большая-большая,
Все на свете сумеет осилить ошибки,
Но проносятся годы, её уменьшая
До размеров счастливой улыбки.
Снисходительный возраст умерит широкие жесты,
Спину вытянет, острые вдавит лопатки.
Как смеялись когда–то весёлые эти невесты,
Нынче хмурые стали, как очередь возле палатки.
О, как звонко гремели трамваи вдоль нашего парка,
Дворник мыл тротуары из длинного чёрного шланга.
Было вьюжно зимою, а летом – свободно и жарко,
И неслось из окна аргентинское знойное танго.
Жизнь была – ожиданье большого и яркого чуда.
Всё держалось на этой немыслимой вере.
И на счастье дешёвая билась посуда,
И для милых друзей отворялись без устали двери.
Всё уходит и это настолько, настолько понятно,
Что не стоит колоть дорогую посуду
И кричать исступлённо: Вернись, моя радость, обратно!
Ибо радость нетленна, она пребывает повсюду.
