В Венеции
Мечтам не отогнать видений хор
В Венеции. Здесь улочки все те же.
На них в средневековый сумрак прежде
Мадонны белокурой падал взор.
Свидетель давнего в палаццо Дожей двор,
Где прошлое ползет травой из трещин.
Как странно жжет, встречаемый все реже,
Под черным веером печальный взор.
На влажный мрамор пала тень-монах
Под издавна ветшавшей позолотой.
Чуть спотыкаясь в медленных волнах,
Гондола около колышет воды.
Былые образы в опять ожившем чувстве
Возводят жизнь в таинственном искусстве.
Ночь в Венеции
Тревожат волны лунные лагуны,
В слепые окна бьет голубизна.
Играя парусом уснувшей шхуны,
Остаток ночи жадно пьет весна.
Угадывая будущего гунна
И метя перекрестки и мосты,
Срываясь вниз из‐за перил чугунных,
Скрывался ветер вдаль из темноты.
И облаков седеющие руна
Развеиваются на высотах,
И плавятся разбившиеся луны
На черных неустойчивых волнах.
И, слыша ветра рвущиеся струны,
Глушит ночной прохожий звонкий шаг,
Не видя над собою рог Фортуны,
С карниза счастье сыплющей во мрак.
На воды замутившейся лагуны
Предутренняя льнет голубизна.
Стучат в порту разбуженные шхуны,
Встает морская сонная весна.
* * *
Замолкли шумы дня,
Как голоса подруг.
Я слушаю одна
Шагов старинный звук.
Крутой закинут мост
Над старою рекой.
Обломки тонких звезд
В ней тонут в час ночной.
Слетел душистый снег
На зов нагих ветвей.
Подков сребристый смех.
Все ближе, все слышней.
И не поняв вины,
Он затоптал, ездок,
Жасминной тишины
Опавший лепесток.
* * *
Пустынен берег, моря брат,
Пустынны дали голубые,
И я, как много лет назад,
Стою над дышащей стихией.
Открыт мой взор, хоть стан согбен –
Бесстрастна высь потухших молний.
О, вопли ветра о судьбе,
Несовершенной и неполной!
Какой пронзительный простор,
Как даль восторженно пустынна!
Все отошло, и с этих пор
Душа свободна и невинна.
О, легкая не трепещи,
Тебе ль не выдержать сравненья:
Пустыня, солнце, и в тиши
Тяжелых волн сердцебиенье.
* * *
Зачем –
Не как орех, не твердой скорлупой,
А беззащитной мякотью наружу?
Бросаясь в омут прямо головой,
Свое прекраснодушье я нарушу.
Самоучитель жизненной борьбы
Я прохожу подряд, за словом слово.
Заданье – отстреляться. Цель: рабы
Да будут полноправны в мире новом.
Вцепляюсь в сталь железных аксиом,
В железо и бетон логичных построений,
Беру за бастионом бастион,
Ловлю за откровеньем откровенье.
Кусаются? Кусайся. Жалят? Жаль.
Борись за хлеб, за право на улыбку,
На жалость, на раздумье и печаль,
За право на усталость и ошибку.
Самоучитель правильно сказал:
Меняй свое мгновение на вечность.
Рази врага! Наотмашь! Наповал!
За духолюбие! За человечность!
БАЛЛАДА О МАЯКЕ
М. С. Цетлин
– На острове, – не спрашивай, я не отвечу, – там, на острове,
На диком острове стоял маяк, и свет,
Надежный, честный свет горел всю ночь. Всю ночь кричали чайки
Над диким светом, рассекавшим честный мрак.
Нет, не перебивай. Всю ночь смотрел матрос, –
А ночь была как день – бессмысленно отчетливой, –
И он смотрел всю ночь, всю жизнь в глаза вложив,
На этот честный, чистый четкий свет,
Идущий – понимаешь? – прямо к сердцу
Из где-то медлящей страны обетованной:
С лесного, дикого, заброшенного острова,
С забытого пустого маяка.
* * *
Потому что все-таки нам надо,
Чтоб хоть кто-нибудь услышал нас,
Чтоб тоску измученного взгляда
Человеческий бы встретил глаз.
Потому что не для крови свежей
Был задуман первозданный снег.
Потому что хочет правды здешней,
Нескончаемой вовек,
Неприявший злобы, неутешный,
Уязвленный человек.
* * *
Потеряно любимое кольцо,
Грустит рука, и пальцы заскучали.
Сучится нитка, в лад твоей печали,
Стучит, мелькает, ходит колесо.
Не лес, а сад. Не звезды – светлячки.
Разумно трудится доверчивая юность.
Спокойный дом, добротная уютность,
За печкой домовитые сверчки.
Есть где-то мир, где нет еще грозы,
Где взгляд, любуясь, медлит над фиалкой,
Где Делия, стыдясь своей слезы,
Старательно склоняется над прялкой.
ЛАБРАДОР
Дул ветер нам попутный, но нескорый,
И после двухнедельного пути
К пустынным побережьям Лабрадора
Мы стали понемногу подходить.
И голос пел земли, встречая нас,
Что буря позади – на этот раз.
Лицо лизал морской отважный ветер
Солоноватым влажным языком,
И, редких сосен раздвигая ветви,
Ссыпался с кручи с камнем и песком.
Меняя парус, шла рыбачья шхуна,
И пена у камней ложилась с шумом.
Пустынный край! На каменистых склонах
Задумался июньский кроткий снег.
Голубизной мечтательной и сонной
Блестит оттаявший олений след.
Здесь ветер пел так долго, что хотел,
Здесь воздух чистотой заиндевел.
Туда, где стаи волн блистают сталью,
Среди закостеневшей тишины
Летит, вздыхая над пустынной далью,
Душа тишайшей, северной весны.
И, заглушая ветра песнопенья,
Гудит тяжелых волн сердцебиенье.
* * *
Кончаем путь, глядим кругом,
И, плавно приближаясь к устью,
Мы вспоминаем отчий дом,
Откуда вышли без предчувствий.
И у границ земной страны,
Иного бытия на утре,
Душа и мир обнажены
В священнейшем из целомудрий.
Уж ни ошибок, ни удач
Мы не оспорим, не повторим.
Под поздний, долгий ветра плач
Глядим на сад, цветущий горем.
* * *
– Ты видел свет? Пески и льдины,
Стокгольм, Венецию, Афины?
Ты знаешь дали и простор? –
– Нет, я ведь здешний, до сих пор
Не покидал родной долины,
Не покидал знакомых гор,
И даже, правду говоря.
Совсем и нет к тому охоты.
А ты-то, знаешь наш трактир,
Где мы танцуем по субботам? –
– Нет, друг, и, правду говоря,
Совсем и нет к тому охоты.
Ну, мне пора. Цейлон, Памир,
Париж. Нью-Йорк. Мельбурн. Весь мир.
* * *
Я поздней осени люблю голубоокость,
Ее рассеянность, ее жестокость,
Ее боязнь сантиментальных драм
И откровенный холод по утрам.
Ничего не соблазнив, поблек багрянец, щедрый,
Ни в чем, не убедив, смирились, стихли ветры.
Осталось только голая фактичность –
Над схемой рощ заката лаконичность.
В уже ненужной роскоши убранства
Лежат опустошенные пространства,
Одухотворены и преображены
Заслуженным покоем тишины.
* * *
Ты тоже из таких – из одиноких,
Задумавшихся тяжко над собой,
Из несогласных, диких, однобоких,
Чья жизнь – раздумья медленный запой.
Из меченных несчастьем, неумелых,
И неумеющих, и нехотящих жить,
Из уязвленных знаньем, онемелых
И научившихся лишь одному – щадить.
Помочь нельзя. Дай руку мне, – и страстно,
И с исступленным вдохновеньем лги:
– Жизнь платит явные свои долги!
– Смерть не разлучит нас! Любовь прекрасна!
* * *
Ты от меня улетишь, как осенняя птица –
Надо, пора.
Будут и листья, и птицы протяжно кружиться
Завтра, с утра.
Наша ли жизнь, задрожав, зазвенев, оборвется
Без очевидной вины?
Помнишь ли звук, что подчас в тишине раздается,
Лопнувшей тонкой струны?
Ты от меня улетишь, как последняя птица,
В страхе грядущего зла.
Ты от меня улетишь, не посмея проститься
Росчерком вольным крыла.
В долгую, светлую ночь, над пустыми полями,
В поздний морозный восход,
Ты улетишь, как они, за былыми годами,
Не задержавши полет.
* * *
Далекий кинутый дом
Под осенним мокнет дождем.
Там подолгу закаты горят
День за днем одиноко подряд.
Ночь за ночью береза шумит
За окном из настойчивой тьмы.
Час за часом проходит жизнь,
Опускаясь медленно вниз,
За стаканом вина (чья вина?),
Глоток за глотком – до дна.
И над сломленностью тишины
Реет тень вероломной жены.
* * *
Какая медленная смерть,
Какие долгие страданья.
Так убедительно гореть,
Так доблестно, упорно тлеть
И – расставаться, зная: впредь –
Ни возвращенья, ни свиданья.
Чужие дни в чужой стране
Пройдут как сон, промчатся мимо.
И только память обо мне,
Сгоревшей заживо в огне,
В твоей прозрачной тишине
Пребудет неиспепелимой.
* * *
Бабушка, бесшумная старушка,
Дни сидит в неслышном уголке.
За спиной расшитая подушка,
Желтый лучик бродит по руке.
Пролетит и снова сядет мушка,
Поползет по сморщенной руке.
Но седой взмахнет крылами вечер,
Бабушка потрет замерзший горб,
Подойдет и сядет возле печи,
И внезапно красный искр сноп
Позлатит ей сгорбленные плечи
И пергаментный в морщинах лоб.
И, как утром золотые пчелы,
В золоте лучей сбирая мед,
Зажужжат и медленно-веселый
Закружат таинственно полет –
Поползет, как мед, за словом слово,
Золотой ручей чудес забьет.
– На горе стоит злаченый город,
У дворца растет старинный бук.
Златокудрая принцесса Нора
Прячет в розах девичий испуг
И глядит тайком из-за забора
На сверканье рыцарских кольчуг.
А король на золоченом троне,
С тиной сна в невыспанных глазах,
В золотой сверкающей короне,
Гневно поднял скипетр навзмах.
Королева плачет на балконе,
С золотым кольцом в руках.
Будит королевская охота
Птичий крик по вспугнутым лесам.
Золотая горлинка из грота
Вдруг взвилась, как солнце, к небесам.
По следам сверкнувшего полета
Небо открывалося глазам.
И не лес уже, а в замке зала
Загорелась золотом огней
И весельем свадебного бала,
Топотом наполнилась гостей.
Радостно и звонко прозвучала
Песня, что исполнил Соловей.
И проходят тысячи детишек
В золотых красивых башмачках.
И Щелкунчик в свите белых мышек
Королевин шлейф пронес в руках.
Месяц подымается все выше,
Бледно золотеет в облаках.
Печь горит. А бабушка замолкла.
Желтый лучик ползает в руках.
Тлеют угли медленно и долго,
Синий пламень бродит в угольках.
За окошком бледно и высоко
Месяц золотеет в облаках.
