КАЖДАЯ МОРЩИНКА
Каждая морщинка –
это наши разлуки,
одиночества долгий час,
не написанные стихи.
Целуешь мои руки,
глазами просишь, –
прости, не говори сейчас,
дай мне зацеловать
мои грехи…,
обнять твои муки…
А я плачу…
Ты думаешь это дождь,
а дрожь
от того, что ветер…
Половину жизни
ждала, когда поймешь,
распутаешь узелки сплетен,
купишь зонт, повернешь
ветры вспять.
А ты всё шепчешь:
– Мои грехи
дай мне зацеловать…
СЛОВО И ЖИЗНЬ
Вот Слово торжествует!
Жизнь, затаив ухмылку на устах,
себя винит:
«Ведь я его взрастила:
дала мелодию, и аромат,
и цвет, и слышать помогала стон,
бросать учила камни в безысходность.
Так почему
ты в зеркало кривое
вдруг превратилось, Слово?!»
Жизнь торжествует —
без оглядки счастье пьёт
и, позабыв слова,
несется, и безумствует,
и брызжет, и будто в снах агонии
Она.
— Остановись! —
кричит ей Слово,
— ты без меня
бесследна и нема,
и в том ли радость есть,
никем не быть воспетой?
Не торжествуй над Словом, Жизнь!
Не забывай о Жизни,
Слово!
СОВПАДАЕМ…
принимаю твой взгляд
на мир, твой водопад
чувств и ритм сердца.
Time, time…
никуда не деться от него,
и оно диктует.
А мы суетимся, блефуем…
одного
не понимая,
что…
совпадаем
с каждой секундой бытия,
в котором ты… я,
и они все – вынуждены
быть под одним сводом
Все-ленной…. – Суженые,
назначенные родом,
случайные из НИОТКУДА,
в душе
с Христом…,
Аллахом…,
Буддой…
ТОНУ
Тону в пучине чувств.
Руки к небу тяну.
Кричу…
А ты не слышишь
или не хочешь спасти.
Всё думаешь прихоть и
выдумки.
Шепчешь: тише, тише,
не мешай слушать
пенье иволги.
ПЛЕЧА МОЕГО КОСНУЛСЯ
Плеча моего коснулся –
мимо проходя
спешащий, чужой…,
а сердце в стоне сжалось,
мир сегодняшний будто уснул.
Самой себе я показалась
той девочкой из прошлого,
той звонкою струной
в его руках.
Взгляд усталого прохожего
на моих испуганных плечах.
ПОЛЁТ В РАССВЕТЫ…
В ночь бегу,
там ты – необузданный, нежный…
На беду мою или на счастье
возник из какой-то прежней
жизни.
Я даже знаю –
из «Времени Династии Мин».
Помню,
ты был Господином моим,
как и сейчас, по ночам.
В едином
сливались вздохе,
прохладным шелкáм
отдавали жар тел, слов…
Ты вдыхал аромат мейхуа
с моей кожи, мы не видели снов,
но летали подобные снам.
Да, ты мой Господин
и сейчас. Ты прежний и новый:
утоляешь жажду мою, голод,
касаясь нежностью поцелуя
ямочки на шеe.
Пьешь лунность,
трогаешь «вздох Венеры».
Падаем, в долину персиковых грёз,
взрываемся криком вулкана Асáма,
в стёкла бьются осколки звёзд…
стон «золотистого нектара»
в каждом мгновении тела.
Откуда-то с улицы
доносится звон трамвая…
Кто-то сказал: время меняет лица,
но это неправда.
Мы всё те же – я блудница,
а ты мой Господин,
куришь теперь сигарету,
тогда мы вдыхали дым трав,
теперь жизнь эту…
Где я, ты
и «Время Династии Мин».
ВЕРИТСЯ… НЕ ВЕРИТСЯ
О любви не пишется,
о любви не стонется,
дождь стучит по крыше и
радует бессонницу,
тормошит сомнения:
неужели так легко
слезы, страсть, волнения –
отгорели, высохли.
Или где-то глубоко
затаились в мыслях и
ждут, когда наступит день,
что-то перемелется,
вверх поднимется ступень, –
верится?
Не верится!
Я РИСУЮ ДОЖДЬ…
Я рисую дождь…
Он похож
на мою мечту.
Такой же теплый…
Помню ту
капельку жаркую –
твой поцелуй…
Вот рисую…
а ты целуй… целуй!!!
НЕ…
…не смотрела в глаза,
утонуть боялась.
Осень смеялась, – Трусиха!
Ворчала (или казалось)
воробьиха, –
Вот глупая, боится
взгляда-омута.
А я без всякого повода
краснела, чувствуя ЕГО дыхание,
обжигалась ЕГО теплом
но…
не спасалась… думала,
всё это осень, её испытание:
на ливень красок-слов,
на крик условностей,
на соблазны Юмала (Jumala)*.
Боялась заслушаться ветра –
вдруг пропущу ЕГО сердца зов.
А сердце молчало,
только задыхаясь, горело…
но это его дело…
А МИР ДЛЯ МЕНЯ НЕБО…
А мир для меня – НЕБО!
Рассветное и закатное,
а иногда с пятнами
горя и войн,
слепо
мерцающее звёздами
(от боли, от страха за нас –
сгоревшими)…
Иногда не пахнущее
дождями и веснами,
а давящее истлевшими
облаками… и час,
минуту, секунду –
растягивающее в вечность.
Мир неба ночного –
таинственней, чем Бермуды,
бархатный, с тёплою млечностью,
и каждый раз снова
обрушивающий желания,
умом не объяснимые….
А любви в нём так много,
что необъятна сила,
зовущая жадным вздохом!
* * *
Сопротивлялась,
отталкивала,
закрывала глаза
и в экран души не
смотрела…
глотала слёзы, слова.
А ОН – БЕС,
из неведомых мне
тайн страстью кричал,
околдовывал…
И я не смела жить без
НЕГО.
Но боялась касаний
его взгляда, плеча.
Немела…
и молча – ла…
ЧТО-ТО МЫ ПОТЕРЯЛИ ДРУГ В ДРУГЕ…
Что-то мы потеряли друг в друге
или просто забыли найти.
Роль «невинной» играла весна:
всё пыталась сплести наши руки,
рисовала любовью слова
и невидимой тонкою нитью
пришивала фиалки на взгляды.
Что теперь?.. ни весны, ни фиалок.
На полу… и разодраны в клочья
твоей нежности майской наряды.
Колесницу чудес покрывалом
застилает безумие ночи.
Очень хочется выпить нектар,
ароматом пленявший наш разум…
Ты всё тот же, – я стала не та:
озаренье явилось не сразу…
Да и черт с ним! Всё в круге,
всё в вечном,
бесконечном и долгом пути.
Что-то мы потеряли друг в друге
или… просто забыли найти
ГЛОТОК GRAND MARNIER..
Глоток “Grand Marnier”
напомнил давно уже
зaбытый поцелуй.
Мне,
вдруг, показалось, что ты где-то
здесь, в нашем кафе “Луи…”
Просто пока не могу узнать тебя
среди всех. –
Я забыла твой смех,
взгляд, превращавший в рабыню;
руки, называющие меня богиней.
Себе когда-то
приказала забыть
о нас, о тебе, –
какой ты колдун…
Вот только помню,
обжигающий твой поцелуй –
глоток “Grand Marnier”.
ГОРОД ЗНАКОМЫЙ ДО СЛЁЗ
Стояла нищая старушка в переходе.
Кто подавал, кто равнодушно мимо шел.
С утра до вечера и при любой погоде
стояла.
«Здесь, милые, уж больно хорошо
из лавки пахнет, что торгует кренделями,
антоновскими плюшками, ореховой
халвой. Могу под вечер лишь купить. С деньгами
уж больно плохо. Грех какой –
судьбу винить. Жизнь прожила я как в раю –
мне на фарфоре подавали и многим
подавала я. А вот теперь сама стою
с протянутой рукой. Даю чуток убогим,
делюсь»…
Дождь проливной с проспекта смыл прохожих.
Подземный ожил мир. Рыдая саксофон
ждал сострадания от всех, так не похожих
между собой людей. У кого-то телефон
звенел сердито. Ничейный пес тихонько
выл. Старушка доверчиво смотрела всем
в глаза. «Ну, бабка, у тебя и работенка.
Возьми-ка»!
«Храни тебя Господь, ты бизнесмен,
наверно, милый»!- купюру положив в карман,
она все кланялась без устали. Кому?! –
и след уже простыл…
«Позвольте, у Вас, маман,
немного одолжить – опохмелиться. Верну
ей богу, мы здесь же все свои, скажи трубач!
Ты, псина, тоже подтверди; хоть пьяница,
но честен, а вот жена ушла – я не богач.
Маман поверьте, так страшно выпить хо-чет-ся».
Дождь перестал. Оранжевой лисой сквозь тучи
по небу солнце кралось. Умытый Невский
вновь заявил, что он из всех проспектов лучший,
посудите сами, ведь он блатной и светский,
по-русски блещут здесь «Диор»,
«Шанель»,
«Версачи».
(Приехавших провинциалов вольный стиль,
порой смешит). Отважные ловцы удачи
пытаются проникнуть в чужой автомобиль.
И все находят здесь дела и развлеченья.
Черный, блестящий «Мерседес» затормозил.
«Ваши документы!?» – «Спешим на обрученье,
мент, ты стольничек себе, от всей души, возьми»…
«Ну, коль от всей души, так грех не взять, пожалуй.
У них «зеленых» этих куры не клюют,
Конечно ж, то, что говорит майор, – не жалуй,
мол, штрафуй, сажай в тюрьму ты эту братию, –
законно, но есть еще другой, закон Христа –
делиться с ближним, отдам и я, от всей души,
купюрку эту, вот чует сердце, неспроста
же, тот «денежный мешок», сегодня так спешил
через меня». И деньги положил в протянутую руку
мальчишки. Смотрел тот в небо, улыбаясь.
Он был слепым, поэтому не знал, что муку,
раздирающую сердце, все, так пытаясь
скрыть, при виде детского, наивного лица,
монетным звоном заглушали, пряча взгляд.
Кто просто пробегал, боясь остановиться
и заплакать, а он всё улыбался, был рад
голубизне небесной, – (в ней такая сила!), –
чему-то своему. Табличка на груди,
устами детскими восторженно, просила:
«На операцию подайте, Жизнь впереди!”
Школяр забавный с собою на перегонки
бежал, заглядывал в витрины, мурлыкал
что-то про себя и взглядом изучал ларьки,
потом сосредоточенно и важно тыкал
пальцем в шоколадки, выбирая для себя
те, что в рекламах ежедневно говорят
по-человечески.
С серьезным видом, сопя
подсчитывал свой скромный капитал. Купил… «Яд!? –
Как может яд быть сладким, к тому же, шоколад
не белый вовсе, – вку-у-сный! Все училка врёт».
И дальше побежал, подпрыгивая. Асфальт
под ним плясал, деревья улыбались. Вперед!
Вдруг остановился резко и, обернувшись
назад, увидел мальчика, глядящего
небесными глазами на птицу. Коснувшись
рукава, спросил: «А хочешь настоящего
ты журавля уви-деть?»… – задор мальчишеский
угас на полуслове. «Хочу, конечно,
но потом, когда-нибудь. Сперва хочу очки,
через которые увижу Мир и Млечный
Путь, и ветер, и капризный дождь, да и тебя».
Школяр, глаз не сводя с таблички, пытался
быстро по слогам ее прочесть и теребя
карман отвисший, по-детски переминался,
не зная, как и поступить: ведь у него есть
только шоколадки, а деньги кон-чи-лись.
«Знаешь, тебя хочу я угостить. Не бог весть
что, но все-таки рекламный, классный «Тwix».
А завтра после школы прямо приду к тебе.
Пока». И растворился в толпе текущей…
«Час пик» гудел, ворчал, толкался. На стороне
«Гостиного Двора», к метро поближе, в гуще
толпы людской напёрсточники так умело
дурили публику, что проигравшие
решив, уж видно не судьба опять,
а дело
только в их тупой неловкости, уставшие
от вечных неудач, не возражали вóвсе,
а продолжали путь в неведомый, другой
обман. Пытались Монферран, Растрелли, Росси
не раз напомнить: спасен мир будет красотой!
Но мало кто их вечной красоте дивился
из своих, – туристы те другое дело…
Отморосил, озяб, устал, отсуетился
день:
и вечер обнял проспект. Старушка ела
ароматный крендель, ничейный пес у её
ног лежал. Саксофонист считал монеты.
Пьянчужка спешил раздать долги. Сержант своё
по-прежнему твердил: «Где? Ваши документы».
Братва теперь спешила в ночное казино,
поэтому деньгами делилась щедро.
Любитель шоколадок? – так он уже давно
спал дома.
Смотрел на звезды, а может ветра
ждал, чтобы его увидеть, голубоглазый
мальчик. Уставший Невский óжил, засиял –
огни, веселые девицы, ловеласы.
Стеклянный шар на башне «Дома книги» зиял
светящейся дырой иль конкурировал с
луной в размерах. Из ресторана «Чайка»,
чтó через канал, напротив, доносился вальс.
Любой, ну тот, кто мимо проходил,
невзначай
как будто, изысканно пытался сделать па.
С поклонами пред «Спасом-на-крови» старик
в слезах крестился, благодарил за все Христа.
И в завтра просился заглянуть: – хотя б на миг!
Октябрь 2000 –январь 2001
НАД ПРОПАСТЬЮ СНОВ
Ждать сна,
в надежде все забыть,
хотя б на несколько часов…
чтоб плыть средь облаков,
смеющихся лучами радуг;
среди небесных голосов
узнать один, зовущий в доброту,
рыдающую рядом
и жалящую наважденьем
без всепрощенья.
А просыпаясь,
снова видеть маски,
из искренности, нежности,
но маски…
из чистоты добротно-вежливой,
и ласки…
Приходится терпеть их всею кожей,
глотать и верить,
что сегодня… завтра
иным всё станет, непохожим
на жизнь, и на игру
бродячего театра,
в котором куклу нежную Мальвину
за нитки нервно дёргает мужчина…
ЭТЮД С ЛУНОЙ
Луну пытаюсь взять в ладони. Она купается в озерной глади. Нет посторонних — в ночи все равны. Бога ради
меня простите за такую смелость, но я не только прикасаюсь к ней, её я пью.
Луне ведь так хотелось тепла,
она звала…
Ласкаюсь —
в ответ она скользит
лучом сквозь пальцы,
смеется, плещется, сияет…
Танцуют звезды сонный вальс и
сверчок усердно ноты подбирает.
8.01.04
ВОСПИТЫВАЮ СЕБЯ
Заставляю себя
маску надеть: спрятать утренность глаз, скрыть в пышных нарядах пыл… кость, и мимо проходя, не взглянуть на Вас. Жаль, что здесь я только, увы, гость, пусть даже и приглашенный, но чужой.
Кто-то спросит, зачем все это:
быть чьим-то мужем или чьей-то женой —
притворяться и быть одетой
или одетым в скуку, тайную жизнь?
Отвечаю себе:
— Чтобы не взглянуть на Вас вовсе,
ни при свете, ни в темноте,
ни во сне.
И чтобы даже из
сердца вырвавшейся злости
не дать расцвести или заполыхать.
Поддаюсь и играю в маскарад со всеми: кто-то натягивает улыбку, кто-то искренне мне рад, пылко обнимает… и я верю.
Но,
о Боже!
Маска сползает, могут узнать.
СО СТАЕЙ ПТИЧЬЕЙ УЛЕТЕТЬ МЕЧТАЮ…
А все живут, и я живу…
И по утрам пою, смотрю в глаза росе,
губами прикасаюсь к золотой листве
осенней радости…
Хочу купаться
в солнечных дождях,
в надеждах скрыться — страх старости
меня искать устанет.
Дурачусь
и влюбляюсь, по-девичьи,
да простит меня «Серьезности Богиня».
Со стаей птичьей улететь мечтаю…
И не вини меня,
Судьба, за то,
что так порхаю по жизни я.
Нагая,
без одежд притворства,
«колю глаза».
Да лучше так,
чем мучиться от лжи —
уродства.
ЛЕГКИЙ СОН
Я сквозь камушек дырявый
в небо синее смотрю.
Облака волной кудрявой
рас-плес-кались на ветру.
Мир не виден. Свод бездонный
приглашает душу в Рай.
Шепчет чей-то голос сонный:
«Только всю не забирай».
НА ЛЕГКИЙ ОДУВАНЧИК ДУНУ…
На легкий одуванчик дуну:
летите в небеса, пушинки.
Ищите там свою фортуну.
Но вы упали на морщинки,
усталых глаз коснулись нежно
и к высохшим губам припали…
Да вы ошиблись! — безнадежно
искать во мне, до вас искали:
покой, безмолвное согласье,
смиренье и… нашли едва ли,
то, в чём другие ищут счастье…
А вы во мне надеждой пали.
ТЫ ВЕРИШЬ В СНЫ…
«Ты веришь в сны,
а я в слова…», —
шептались Голос и Душа,
— Смотри,
как мудрая луна
растаяла в улыбке…
— Не спи, поговори со мной…
— Усни и приходи в мой сон, —
рыдали ночи скрипки.
И наяву, и где-то там
болтают, предаются снам,
бегут и мыслят не спеша
твой голос и моя душа.
Я НАПИШУ ТЕБЕ ПИСЬМО
Я напишу тебе письмо.
В нем расскажу, как без тебя жила.
Отправлю через станцию «Венера».
Земных, наверно, сотни лет пройдет,
когда оно коснется твоих рук
и память потревожит дальним взглядом.
Но, что нам время — прожить его легко,
храня любовь и ожидая слово,
идущее к тебе по тропам звезд.
КАЖДУЮ НОЧЬ ВО СНЕ…
Каждую ночь во сне
пишу тебе длинные письма.
Наяву запретила себе
даже думать об этом. Мысли
ласкает свет «Венеры»,
перешептываются звезды…
Нет веры
в то, что получу ответ.
А может, во сне?
Знаешь, я без тебя мёрзну
и вянет настурция на окне
потому,
что не видит наших улыбок.
И камин не могу растопить:
я в нем сожгла
уже столько ошибок
случившихся и тех,
которые могут быть…
Сегодня опять
писала тебе письмо,
а ведь обещала себе, клялась,
что не буду.
Ставлю последнюю
точку на «всём»
в ожидании чуда.
Только у снов —
своя власть…
ЧТО-ТО МЫ ПОТЕРЯЛИ ДРУГ В ДРУГЕ
Что-то мы потеряли друг в друге
или просто забыли найти.
Роль «невинной» играла весна:
всё пыталась сплести наши руки,
рисовала любовью слова
и невидимой тонкою нитью
пришивала фиалки на взгляды.
Что теперь?..ни весны, ни фиалок.
На полу… и разодраны в клочья
твоей нежности майской наряды.
Колесницу чудес покрывалом
застилает безумие ночи.
Очень хочется выпить нектар,
ароматом пленявший наш разум…
Ты всё тот же — я стала не та:
озаренье явилось не сразу…
Да и черт с ним! Всё в круге,
всё в вечном,
бесконечном и долгом пути.
Что-то мы потеряли друг в друге
или… просто забыли найти.
Я – НЕЗЕМНАЯ, ТЫ – ЗЕМНОЙ
Я — Неземная, Ты — Земной.
Мы рядом — между нами пропасть.
И мы летим в неё листвой
отцветшей осени. И новость,
что будут вёсны, будут сны,
нас не узнала, нам не спела.
Я — свет, ты — тень немой луны,
но если бы судьба хотела,
дала бы нам свободы вдох.
Я, не заметив притяженья,
взлетела бы, а ты бы смог
на Землю встать, забыть про жженье
в груди, про млечные пути,
про роль «летучего голландца»
и отпустить меня в Лети-и-и…
Ты смог бы? Смог со мной расстаться?
Но мы наказаны судьбой:
Нам разделенья не дождаться.
Я — Неземная, Ты — Земной.
ОБЕЩАЮ, Я ВЕРНУСЬ…ОДНАЖДЫ
Понимаю, — это очень грустно:
ток — прикосновенья, взгляда — жажда,
а в моей душе безмолвны чувства
стали вдруг… Или не вдруг? — Однажды…
Понимаю, ты считаешь странным,
что твои цветы так быстро вянут,
что встаю и засыпаю рано
и так поздно возвращаюсь пьяной,
не от зелья горького хмельного,
от улыбки, но того — другого.
Понимаю, что там безответно,
что всё отцветет ещё до лета,
сорняками зарастет в печали,
а оставит лишь одно отчаянье.
Я прошу, пойми меня раз в жизни —
это ведь желанье быть свободной,
это, если хочешь, быть вне мысли,
вне условностей и вне погоды,
вне сжигающей, прекрасной жажды…
Обещаю, я вернусь! — Однажды…
ТЕПЕРЬ Я НЕ ТВОЯ
Теперь я не твоя, пытаться ни к чему
меня остановить, отговорить, обнять.
Я в осень ухожу и оставляю тьму
обид и страх любви — холодную кровать.
Не понимаю слов и заглушаю стон
зовущих вечеров и трепетных ночей.
Я в осень ухожу, и если это сон,
позволь в нём быть собой,
позволь быть не твоей.
КАЖДАЯ МОРЩИНКА
Каждая морщинка —
это наши разлуки,
одиночества долгий час,
ненаписанные стихи.
Целуешь мои руки,
глазами просишь:
— Прости, не говори сейчас,
дай мне зацеловать
мои грехи…,
обнять твои муки…
А я плачу…
Ты думаешь это дождь,
а дрожь
от того, что ветер…
Половину жизни
ждала, когда поймешь,
распутаешь узелки сплетен,
купишь зонт, повернешь
ветры вспять.
А ты всё шепчешь:
— Мои грехи
дай мне зацеловать…
МОЙ ЛЮБИМЫЙ “НИЧЕЙНЫЙ” МУЖЧИНА…
Я женой твоей не была,
не горела в словесных объятьях,
и от ревности голова
не кружилась…
И новые платья
надевала, форся пред другим…
Я смирилась,
что ни-ко-гда
ты не станешь только моим
и «ничей» твоё буду беречь…
Но позволь, я всего лишь приближусь
ароматом цветущей вишни,
чуть коснусь твоих сильных плеч.
Разреши мне на долю мгновенья
ощутить себя сказочной феей:
сотворить чудеса над телами,
покорить все запреты, причины;
помарьяжиться за облаками,
чтоб не видел никто,
не винил, ни… за… что…
Ты согласен на это моё волшебство?
Мой любимый «ничейный» мужчина.
ЛЮБОВЬ СЕБЕ НАРИСОВАЛА…
Любовь себе нарисовала.
И удивилась, что ж так мало
тепла и света в акварели.
Мне подсказали менестрели:
— У красок и полутонов
есть голоса, улыбки, вздохи.
Они касаются миров
твоей души, сознанья, тела,
а ты наивная хотела
нарисовать и полюбить.
— Да нет, хотела просто жить!
Любви — её всегда так мало,
поэтому нарисовала.
В ДУШЕ ЛЮБОВЬ ХРАНЯ
Учусь я у восточных мастеров
душою чувствовать мелодию ветров.
Молюсь в церквях с иконами Христа
за мир больной, что от грехов устал.
Дивлюсь! Как ловко северный шаман
немую правду кутает в обман.
Смотрюсь в печали мутные глаза,
чадрой скрываю слёзы на глазах.
Клянусь, что не
переступлю черту:
не буду в тягость Будде и Христу,
не провинюсь перед Аллахом я
и буду жить, в душе любовь храня.
29.03.04
