ДНИ ГОВОРЯТ ДРУГ С ДРУГОМ
Как и в лесах Кармеля,
Где исходила я,
В дыхании полудня
Здесь хвою стряхивали сосны
И шишки падали на землю.
На окнах все задернула я шторы –
Завесы шелковые, вышитые мной;
Но свет проник сквозь щели
И залил подоконники, пороги.
Здесь пролетела незаметно
Наша жизнь,
И где-то затерялся календарь.
Ходил ко мне, бывало, царь Давид,
Восстав из мертвых.
Дни напролет сидел со мной бок о бок
И по веленью сердца выводил напевы:
Господню славу сказывает небо.
Как и в лесах Кармеля,
Ложились наземь шишки без числа.
(перевод с иврита Марка Драчинского)
ГОРДОСТЬ
Даже скалы разламываются, – я скажу тебе.
И это бывает не от старости.
Долгие годы они возлегают на спинах в холод и в зной.
Столь долгие годы,
Что создается ощущенье почти что полного покоя.
Они не сдвигаются со своих мест, чтобы скрыть расщелины.
Это от гордости, должно быть.
Долгие годы проходят в виденьях предстоящего.
Будущий их разрушитель
Ещё не явился.
И тогда прорастут кустарники. Водоросли взбурлят.
Море прихлынет и отпрянет.
Но, кажется, что они неподвижны.
До поры, когда маленькая морская собака придет потереться
О скалы.
Придет и уйдет.
И вдруг – камень ранен.
Я ведь сказала тебе, – когда скалы разламываются, это бывает внезапно.
Тем более люди.
(перевод с иврита Семена Гринберга)
ГОЛУБКА
Жила-была голубка, как снег бела.
Возлюбите эту голубку.
Покинула гнездо, раскинувши крыла.
Возлюбите эту голубку.
Царя воронья победила, смела.
Возлюбите эту голубку.
И стаю волков по дороге смела.
Возлюбите голубку.
Врагам своим спуску она не дала.
Возлюбите эту голубку.
Но птицы её заклевали со зла.
Возлюбите эту голубку.
Белоснежный до смерти своей была.
Возлюбите эту голубку.
И крылатой легендой она прослыла.
Возлюбите эту голубку.
(перевод с иврита Даны Зингер)
ЭТО НАВАЖДЕНИЕ
Откуда вечно это наваждение?
Поезда скачут, как лани полевые,
ни один поезд никуда не пребудет.
И на карте не сыщешь Земли Израиля.
Может, ещё не было Земли Израиля?
Герцль плетёт козни, блюдёт свой интерес,
Вейцман, как всегда, проницательней всех.
И снова происходит Сионистский конгресс,
и дитя заправляет всем.
Откуда это наваждение?
И то, что было лугом, больше не луг,
даже Иерусалим сорвался с места вдруг.
Поезда всё едут и не пребывают,
и на карте нет Земли Обетованной,
а над лугами – странная туманность.
Бородка Вейцмана у Герцля в бороде,
а народ взывает к Бен-Гуриону,
даже горстка старцев, от голода иссохших,
прибывших, но земли не нашедших нигде.
Откуда же вечно это наваждение?
Вечно возвращается это наваждение.
В четверг погиб солдатик,
Шамай Коэн, умный мальчик.
На Суэцком канале Шамай Коэн убит.
Весь Израиль восплачет о нём.
И никто его места уже не займёт.
И над горами страшная туманность взойдёт.
А когда я вернусь в Иерусалим,
помолюсь за Шамая Коэна.
И туманность пробьётся из-за солнца,
и не будет больше Сионистского конгресса,
И над освещённым Эйн-Каремом
я не смогу заплакать над Шамаем Коэном,
сиявшим, как свет Иерусалима,
и погребённым в один из дней.
И страна эта вырвется из своих границ,
и дитя станет правит всем.
(перевод с иврита Даны Зингер)
НО У НЕЁ БЫЛ СЫН
Рахели Меламед-Эйтан
Знакомство, начавшееся в середине зимы,
созрело к концу весны.
Улыбчивая, миролюбивая женщина.
У неё был сын.
Он погиб.
Она печёт и готовит
на полставки
в Горсовете.
Обед всегда на столе.
И всё это при решительном отказе
смириться.
Буднично, будто бы спокойно,
она вдруг остановит этот мир.
Невозможно знать, на что она способна.
Не говоря ни слова,
она вдруг остановит этот мир.
Невозможно знать, на что она способна.
Не говоря ни слова,
она предъявляет свои собственные требования.
Ведь у неё забрали сына.
Она никогда и ни за что
не оправдает то,
что его забрали.
Кто посмеет сказать ей –
пришло время умыться
и взять в себя в руки,
что было, то было.
Она собирается в трудный путь
кружной дорогой вперёд и назад.
Своей рукой она раздувает под собой уголья,
свой собственный ад.
Своей рукой посыпает себя золой.
Она – Рахель. Какая Рахель?
Та, у которой был сын.
И она говорит ему днём и ночью,
зимой и летом, по праздникам и памятным датам:
Я – Рахель, твоя мама,
в ясном сознании и по доброй воле
нет мне утешителя.
(перевод с иврита Даны Зингер)
