Подборка произведений Софии Парнок

***

***

Агарь

Сидит Агарь опальная,
и плачутся струи
источника печального
Беэр-лахай-рои.
Там — земли Авраамовы,
а сей простор — ничей:
вокруг, до Сура самого,
пустыня перед ней.
Тоска, тоска звериная!
Впервые жжет слеза
египетские, длинные,
пустынные глаза.
Блестит струя холодная,
как лезвие ножа,—
о, страшная, бесплодная,
о, злая госпожа!..
«Агарь!» — И кровь отхлынула
от смуглого лица.
Глядит — и брови сдвинула
на Божьего гонца.

БЕЛОЙ НОЧЬЮ

Не небо — купол безвоздушный
Над голой белизной домов,
Как будто кто-то равнодушный
С вещей и лиц совлек покров.

И тьма — как будто тень от света,
И свет — как будто отблеск тьмы.
Да был ли день? И ночь ли это?
Не сон ли чей-то смутный мы?

Гляжу на все прозревшим взором,
И как покой мой странно тих,
Гляжу на рот твой, на котором
Печать лобзаний не моих.

Пусть лживо-нежен, лживо-ровен
Твой взгляд из-под усталых век, —
Ах, разве может быть виновен
Под этим небом человек!

***

Смотрят снова глазами незрячими
Матерь Божья и Спаситель-Младенец.
Пахнет ладаном, маслом и воском.
Церковь тихими полнится плачами.
Тают свечи у юных смиренниц
В кулачке окоченелом и жестком.

Ах, от смерти моей уведи меня,
Ты, чьи руки загорелы и свежи,
Ты, что мимо прошла, раззадоря!
Не в твоем ли отчаянном имени
Ветер всех буревых побережий,
О, Марина, соименница моря!
5 августа 1915, Святые Горы

***

Где море? Где небо? Вверху ли, внизу?
По небу ль, по морю ль тебя я везу,
Моя дорогая?

Отлив. Мы плывем, но не слышно весла,
Как будто от берега нас отнесла
Лазурь, отбегая
.
Был час. — Или не был? — В часовенке гроб,
Спокойствием облагороженный лоб, —
Как странно далек он!

Засыпало память осенней листвой…
О радости ветер лепечет и твой
Развеянный локон.
Февраль 1915 (?)

***

Люблю тебя в твоем просторе я
И в каждой вязкой колее.
Пусть у Европы есть история, —
Но у России: житие.

В то время, как в духовном зодчестве
Пытает Запад блеск ума,
Она в великом одиночестве
Идет к Христу в себе сама.

Порфиру сменит ли на рубище,
Державы крест на крест простой, —
Над странницею многолюбящей
Провижу венчик золотой.
Ноябрь 1915 (?)

СОНЕТ

Следила ты за играми мальчишек,
Улыбчивую куклу отклоня.
Из колыбели прямо на коня
Неистовства тебя стремил излишек.

Года прошли, властолюбивых вспышек
Своею тенью злой не затемня
В душе твоей, — как мало ей меня,
Беттина Арним и Марина Мнишек!

Гляжу на пепел и огонь кудрей,
На руки, королевских рук щедрей, —
И красок нету на моей палитре!

Ты, проходящая к своей судьбе!
Где всходит солнце, равное тебе?
Где Гете твой и где твой Лже-Димитрий?
9 мая 1915

***

Как в истерике, рука по гитаре
Заметалась, забилась, — и вот
О прославленном, дедовском Яре
Снова голос роковой поет.

Выкрик пламенный, — и хору кивнула,
И поющий взревел полукруг,
И опять эта муза разгула
Сонно смотрит на своих подруг.

В черном черная, и белы лишь зубы,
Да в руке чуть дрожащий платок,
Да за поясом воткнутый, грубый,
Слишком пышный, неживой цветок.

Те отвыкнуть от кочевий успели
В ресторанном тепле и светле.
Тех крестили в крестильной купели,
Эту — в адском смоляном котле!

За нее лишь в этом бешеном сброде,
Задивившись на хищный оскал,
Забывая о близком походе,
Поднимает офицер бокал.
2б сентября 1915

САФИЧЕСКИЕ СТРОФЫ

Слишком туго были зажаты губы.
— Проскользнуть откуда могло бы слово?
Но меня позвал голос твой — я слышу —
Именем нежным.

А когда, так близки и снова чужды,
Возвращались мы, над Москвой полночной
С побережий дальних промчался ветер, —
Морем подуло…

Ветер, ветер с моря, один мой мститель,
Прилетит опять, чтобы ты, тоскуя,
Вспомнил час, когда я твое губами
Слушала сердце.

***

Журавли потянули к югу.
В дальний путь я ухожу.
Где я встречу ее, подругу,
Роковую госпожу?

В шумном шелке ли, в звонких латах?
В кэбе, в блеске ль колесниц?
Под разлетом бровей крылатых
Где ты, ночь ее ресниц?

Иль полунощные бульвары
Топчет злой ее каблук?
Или спрятался локон ярый
Под монашеский клобук?

Я ищу, подходя к театру,
И в тиши церковных стен –
Не Изольду, не Клеопатру,
Не Манон и не Кармен!
1 августа 1915, Святые Горы

***

Что мне усмешка на этих жестоких устах!
Все, чем живу я, во что безраздумно я верую,
Взвесил, оценщик, скажи, на каких ты весах?
Душу живую какою измерил ты мерою?
Здесь ли ты был, когда совершалось в тиши
Дело души?

***

В этот вечер нам было лет по сто.
Темно и не видно, что плачу.
Нас везли по Кузнецкому мосту,
И чмокал извозчик на клячу.

Было все так убийственно просто:
Истерика автомобилей;
Вдоль домов непомерного роста
На вывесках глупость фамилий;

В вашем сердце пустынность погоста;
Рука на моей, но чужая,
И извозчик, кричащий на остов,
Уныло кнутом угрожая.

***
Девочкой маленькой ты мне предстала неловкою.
Сафо

«Девочкой маленькой ты мне предстала неловкою» —
Ах, одностишья стрелой Сафо пронзила меня!
Ночью задумалась я над курчавой головкою,
Нежностью матери страсть в бешеном сердце сменя, —
«Девочкой маленькой ты мне предстала неловкою».

Вспомнилось, как поцелуй отстранила уловкою,
Вспомнились эти глаза с невероятным зрачком…
В дом мой вступила ты, счастлива мной, как обновкою:
Поясом, пригоршней бус или цветным башмачком, —
«Девочкой маленькой ты мне предстала неловкою».

Но под ударом любви ты — что золото ковкое!
Я наклонилась к лицу, бледному в страстной тени,
Где словно смерть провела снеговою пуховкою…
Благодарю и за то, сладостная, что в те дни
«Девочкой маленькой ты мне предстала неловкою».
Февраль 1915 (?)

***

Цвет вдохновения! Розы Пиерии!
Сафо, сестра моя! Духов роднит
Через столетия — единоверие.
Пусть собирали мы в разные дни
Наши кошницы, — те же они,
Нас обольстившие розы Пиерии!

***
Розы Пиерии лень тебе собирать.
Сафо

Срок настал. Что несешь
Грозным богам,
Жнец нерадивый?

Выдаст колос пустой,
Как же ты был
Беден слезами.

Розы скажут, — для нас
Он пожалел
Капельку крови.

Боги, только вздохнут,
Вот уже — прах
Вся твоя жатва.

***

Всю меня обвил воспоминаний хмель,
Говорю, от счастия слабея:
«Лесбос! Песнопенья колыбель
На последней пристани Орфея!»

Дивной жадностью душа была ладна,
Музам не давали мы досуга.
В том краю была я не одна,
О, великолепная подруга!

Под рукой моей, окрепшей не вполне,
Ты прощала лиры звук неполный,
Ты, чье имя томное во мне,
Как луна, притягивает волны.

МУДРАЯ ВЕНЕРА

4

Зеркало держит Эрот перед ней, и в стекле его хрупком
Вечное золото кос, вечное небо очей.
А на ковре, у колен, у разымчивых этих и сильных,
В руки лицо уронив, скорбная дева сидит.
«Горе мне! Горе мне! Где, где ночей моих гордая хладность?»
— Что с ней? — подруги вокруг шепчут, лукаво смеясь. —
«Только и было, что раз — это под вечер было, у храма —
Мимо идя, на меня ветреник этот взглянул.
Только и было всего… Да еще в состязании лирном…
Слышу, — подруги ко мне: «Твой, Мнаседика, черед».
Вышла, и к струнам едва я певучей рукой прикоснулась,
Как раскалились они: он в этот миг подходил.
Глаз не спуская с меня, затемняемых мраком желанья,
Розу поднес он зачем смуглую к самым губам?
Как я запела? О чем? О, соперница — роза! О, губы!
Сафо нахмурила бровь. Что мне до гнева ее!
О, как, должно быть, жесток этот рот и горячий и влажный…
Разум во мне помути! Дай мне его позабыть!
Жжет меня ложе в ночи. Лишь глаза я закрою, я вижу
Губы и розу, и вновь розу и губы его…
Что же мне делать, скажи, чтобы их, неотвязных, не видеть?»
— Мудрая словом одним ей отвечает: «Целуй».

***
Валерию Брюсову

Какой неистовый покойник!
Как часто ваш пустеет гроб.
В тоскливом ужасе поклонник
Глядит на островерхий лоб.

Я слышу запах подземелий,
Лопат могильных жуткий стук, —
Вот вы вошли. Как на дуэли,
Застегнут наглухо сюртук.

Я слышу — смерть стоит у двери,
Я слышу — призвук в звоне чаш…
Кого вы ищете, Сальери?
Кто среди юных Моцарт ваш?..

Как бы предавшись суесловью,
Люблю на вас навесть рассказ…
Ах, кто не любит вас любовью,
Тот любит ненавистью вас.
1913

***
Владиславу Фелициановичу Ходасевичу

Пахнет по саду розой чайной,
Говорю — никому, так, в закат:
«У меня есть на свете тайный,
Родства не сознавший брат.

Берегов, у которых не был,
Для него все призывней краса,
Любит он под плавучим небом
Крылатые паруса,

И в волну и по зыбям мертвым
Вдаль идущие издалека…»
Владислав Ходасевич! Вот вам
На счастье моя рука.
1916

В КОНЦЕРТЕ

Он пальцы свел, как бы сгребая
Все звуки, — и оркестр затих.
Взмахнул, и полночь голубая
Спустилась вновь на нас двоих.

И снова близость чудной бури
В взволнованном кипеньи струн,
И снова молнии в лазури,
И рыщет по сердцу бурун.

Он в сонные ворвался бездны
И тьму родимую исторг.
О, этот дивный, бесполезный,
Опустошительный восторг!..

К твоим рукам чужим и милым
В смятеньи льнет моя рука,
Плывет певучая по жилам
Тысячелетняя тоска.

Я вновь создам и вновь разрушу,
И ты — один, и я — одна…
Смычки высасывают душу
До самого глухого дна.
1916

***

Не придут, и не все ли равно мне, —
Вспомнят в радости, или во зле:
Под землей я не буду бездомней,
Чем была я на этой земле.

Ветер, плакальщик мой ненаемный,
Надо мной вскрутит снежную муть…
О, печальный, далекий мой, темный,
Мне одной предназначенный путь!
1917

***
Машеньке

За что мне сие, о Боже мой?
Свет в моем сердце несветлом!
Ты — как стебелечек, ветром
Целуемый и тревожимый.

Блаженнее безнадежности
В сердце моем не запомню.
Мне, грешной во всем, за что мне
Отчаяние от нежности?
26 февраля 1916

***
Прекрасная пора была!
Мне шёл двадцатый год.
Алмазною параболой
взвивался водомёт.

Пушок валился с тополя,
и с самого утра
вокруг фонтана топала
в аллее детвора,

и мир был необъятнее,
и небо голубей,
и в небо голубятники
пускали голубей…

И жизнь не больше весила,
чем тополевый пух, –
и страшно так и весело
захватывало дух!
4 октября 1927

* * * * * *

Полувесна и полуосень! Паук заткал мой темный складень
В прорыве мутных облаков И всех молитв мертвы слова,
Плывет задумчивая просинь. И обезумевшая за день
Во влажных далях лес лилов. В подушку никнет голова.

Прибита ветром к придорожью Вот так она придет за мной, –
Листа осеннего руда, Не музыкой, не ароматом,
И точно холод ходит дрожью Не демоном темнокрылатым,
По зябкой тихости пруда. Не вдохновенной тишиной, –

Но вспыхнет зной не в этом небе ль? А просто пес завоет, или
В листве не этих ли дубрав? Взовьется взвизг автомобиля
Уж юный зеленеет стебель И крыса прошмыгнет в нору.
В сединах прошлолетних трав. Вот так! Не добрая, не злая,
Под эту музыку жила я,
Под эту музыку умру.

* * * * * *

Закат сквозь облако течет туманно-желтый, Кипящий звук неторопливых арб
И розы чайные тебе я принесла. Просверливает вечер сонно-жаркий.
В календаре опять чернеет знак числа На сене, выжженном, как пестрый скарб,
Того печального, когда от нас ушел ты. Лежат медноволосые татарки.

С тех пор луна цвела всего двенадцать раз, Они везут плоды. На конских лбах
Двенадцать раз она, расцветши, отцветала, Лазурных бус позвякивают кисти.
Но сколько милых уст, но сколько милых глаз Где гуще пурпур – в вишнях ли, в губах?
С тех пор закрылось здесь, в ночах и днях, устало. Что, – персик или лица золотистей?

Иду. Бесцелен путь и мой напрасен шаг, Деревня: тополя в прохладе скал,
И на щеках моих так жалко-праздны слезы. Жилища и жаровни запах клейкий.
Все минет навсегда. Минутен друг и враг, Зурна заныла, – и блеснул оскал
Как это облако вдали, как эти розы. Татарина в узорной тюбетейке.

* * * В толпе

В земле бесплодной не взойти зерну, Ты вошла, как входили тысячи,
Но кто не верил чуду в час жестокий? – Но дохнуло огнем из дверей,
Что возвестят мне Пушкинские строки? И открылось мне: тот же высечен
Страницы милые я разверну. Вещий знак на руке твоей.

Опять, опять “Ненастный день потух”, Да, я знаю, кольцо Венерино
Оборванный пронзительным “но если”! И твою отмечает ладонь:
Не вся ль душа моя, мой мир не весь ли Слишком поступь твоя размерена,
В словах теперь трепещет этих двух? Взгляда слишком померк огонь,

Чем жарче кровь, тем сердце холодней, И под пудрой лицо заплакано,
Не сердцем любишь ты, – горячей кровью. На губах, под румянами, кровь, –
Я в вечности, обещанной любовью, Да, сестра моя, вот так она
Не досчитаю слишком многих дней. Зацеловывает – любовь!

В глазах моих веселья не лови:
Та, третья, уж стоит меж нами тенью.
В душе твоей не вспыхнуть умиленью,
Залогу неизменному любви, –

В земле бесплодной не взойти зерну,
Но кто не верил чуду в час жестокий? –
Что возвестят мне Пушкинские строки?
Страницы милые я разверну.

* * * * * *

Эолийской лиры лишь песнь заслышу, И впрямь прекрасен, юноша стройный, ты:
Загораюсь я, не иду – танцую, Два синих солнца под бахромой ресниц,
Переимчив голос, рука проворна, – И кудри темноструйным вихрем,
Музыка в жилах. Лавра славней, нежный лик венчают.

Не перо пытаю, я струны строю. Адонис сам предшественник юный мой!
Вдохновенною занята заботой: Ты начал кубок, ныне врученный мне, –
Отпустить на волю, из сердца вылить К устам любимой приникая,
Струнные звоны. Мыслью себя веселю печальной:

Не забыла, видно, я в этой жизни Не ты, о, юный, расколдовал ее.
Незабвенных нег, незабвенных песен, Дивясь на пламень этих любовных уст,
Что певали древле мои подруги О, первый, не твое ревниво, –
В школе у Сафо. Имя мое помянет любовник.

* * * * * *

Узорами заволокло Увидеть вдруг в душе другой
Мое окно. – О, день разлуки! – Такой же ужас, ночь такую ж, –
Я на шершавое стекло Ах, нет! Нет, ты не затоскуешь
Кладу тоскующие руки. Моей запойною тоской.
Как хорошо, что ты воркуешь,
Гляжу на первый стужи дар Как голубь под моей рукой!
Опустошенными глазами,
Как тает ледяной муар Ты, как на солнце, греешь пух…
И расползается слезами. Да не прожжет тебя мой трепет,
Пусть мимо мчит и не зацепит
Ограду перерос сугроб, Твоей души мой темный дух,
Махровей иней и пушистей, И в час мой смертный пусть твой лепет
И садик, как парчевый гроб, Последним звуком примет слух.
Под серебром бахром и кистей…

Никто не едет, не идет,
И телефон молчит жестоко.
Гадаю – нечет или чет? –
По буквам вывески Жорж Блока.