ЭРМИТАЖ
Сегодня, как вчера, озлобленно-усталый
Я отдохнуть пришёл в безлюдный Эрмитаж.
И день благословил серебрянный и талый,
Покрывший пепельной неясностью порталы,
Как матовым стеклом анатолийских ваз.
В упругой грации жеманного Кановы,
В жестокой наготе классических камей
Недвижно-радостных, мучительны и новы
Творящей красоты рельефные основы,
Мечты, почившие в безмолвии камней.
Как правильно дворца нарядные пороги
Лепного потолка усиливают гнёт!
Не оживут однажды скованные боги,
И никогда пожар бичующей тревоги
Любви дарящего полёта не вернёт.
1915
Сонет
Посвящается Рудину
Страдания последний монолог,
Живой обман, на истину похожий,
Становится печальнее и строже
И, наполняя болью каждый слог,
Уходит, как освобожденный бог,
Склониться у неведомых подножий.
Но ты – другой. Как нищий и прохожий,
Поэзии непонятой залог,
Всегда один, смешон и безрассуден,
На баррикадах умер Рудин.
Когда-нибудь нелицемерный суд
Окончит ненаписанные главы –
И падших имена произнесут
Широкие и полные октавы…
Художнику
Сегодня Вы опять большой, как тишина..
Исполнены томлений и корысти,
На полотне бесшумно спорят кисти,
И тайна творчества загадки лишена.
Час набегающий – обетованный дар,
Он – обещание, залог, измена,
До боли переполненная вена,
С трудом несущая замедленный удар.
Палитру золотит густой, прозрачный лак,
Но утолить не может новой жажды:
Мечты бегут, не повторяясь дважды,
И бешено рука сжимается в кулак.
Апрельское тепло не смея расточать,
Изнеможденный день пошел на убыль.
А на стене все так же мертвый Врубель
Ломает ужаса застывшую печать.
Но есть предел желаний и труда, –
Смеется на холсте лицо Горгоны;
Смеется гибельно, превозмогая стоны,
Как под ударами гремящая руда!
Дождь после засухи
Расправили сосны душистые плечи,
Склонили к земле увлажненные гривы.
Упавшие капли, как звонкие речи,
И в каждой из них голубые отливы…
Бесцельно-певучий, протяжный и сочный,
Откуда ты, говор, ленивый и странный?
Размыло ли бурей ручей непроточный,
Усилил ли ветер свой бег непрестанный?
И вслед водоносной разорванной туче
Понес утоленных лесов славословье
Туда, где рождается ливень певучий,
Где солнце находит свое изголовье…
Зной
О Феб, сожми узду в протянутой ладони!
По золотым следам пылающего дня
Да повлекут тебя торжественные кони,
На облачных путях копытами звеня.
Пусть раб порвет, смеясь, извечные вериги,
Услышав мерный гул серебряной квадриги.
Неутолимый зной, мучительный и сладкий,
На землю да падет, как звонкая праща,
Немолчно-шумный лес заполонит украдкой
И там рассыплется, на листьях трепеща.
И вдруг, забыв слова стыдливости и гнева,
Приникнет к юноше пылающая дева…
Еще, о Гелиос, о царственный Зенит!
Благослови сады широкогрудой Гебы,
Благослови шафран ее живых ланит,
На алтаре твоем дымящиеся хлебы,
И пьяный виноград, и зреющие сливы,
Где жертвенный огонь свои прядет извивы.
Дон-Кихоту
На перепуганных овец,
На поросят в навозной куче
Все молчаливее и круче
Взирает немощный боец.
И вместо хохота и плутней
Пирующих трактирных слуг
Рокочут в честь его заслуг
Несуществующие лютни.
Течет луна, как свежий мед,
Как золото, блестит солома,
Но все растущая истома
Его души не обоймет.
Неумирающая Роза,
Изгибом пряного стебля,
Какой цветок затмит Тебя,
О Дульцинея из Тобоза.
На ложе каменных дорог
От Кадикса до Сарагоссы
Легки, обветренны и босы
Подошвы августейших ног.
Сжимая скипетр или серп,
Мужичка или королева,
Ты – прародительница Ева,
В эдеме твой старинный герб!
***
Не дорожи теплом ночлега,
Меха любимые надень.
Сегодня ночь, как лунный день,
Встает из мраморного снега.
Ты узнаешь подвижный свет
И распростертые поляны.
И дым жилья, как дым кальяна,
Тобою вызванный, поэт.
А утром розовым и сизым,
Когда обратный начат путь,
Чья гордая уступит грудь
Певучей радости Гафиза?
ПЕСНЯ КРАСНЫХ КРОВЯНЫХ ШАРИКОВ
Мы принесли, кровеносные пчелы,
Из потаенных глубин
На розоватый простор альвеолы
Жаждущих соков рубин.
Вечно гонимый ударом предсердий,
Наш беззаботный народ
Из океана вдыхаемой тверди
Солнечный пьет кислород.
Но, как посол торопливый и стойкий,
Радости долгой лишен —
Мы убегаем на пурпурной тройке,
Алый надев капюшон.
Там, где устали работать волокна,
Наш окрыленный прыжок
Бросит, как ветер в открытые окна,
Свой исступленный ожог.
* * *
Господи, ничему не верю.
Всё только пар или слово.
Красноречивый зверь
Избежит Твоего улова.
Сколько обликов у лица,
У голоса — сколько наречий.
И без конца
Земные встречи.
Никто не лжет.
И всё — как в самом деле,
А правда не живет
Дольше недели.
ГУМИЛЕВУ
От лицейских наставников Пушкин,
От Моnsieur и уроков Онегин –
Уходили, как зверь из ловушки,
Для поэзии, лени и неги.
И ни разу прелестного долга
Не забыли: для милой Лаисы
Принести леденцов в треуголке,
Эпиграмм и цветов за кулисы.
Пусть тревога, и пусть из Сената,
Озирая склоненные спины,
Осадил жеребца император;
Эта кровь на снегах – как рябины
Царскосельских садов в пору жатвы.
Выстрел – и тишина – и стенанье…
В этот день, разрешающий клятвы,
Горе вам, избежавшим свиданья.
* * *
Сладкоречивый Гафиз, муж, ягуару подобный,
Силою мышц, в мнократном бою укрепленных,
Тучнобедренных месков и овнов отважный хититель,
Славным искусством своим затмивший царей мирмидонских!
Тщетно тебя избегает прекрасноланитная дева,
В куще родительской прячась от . . . . . . . . . . . . .
Плачь, седовласая матерь! Почтенный отец, сокрушайся!
Тень амврозической ночи дщерь побежденную скроет.
Соль и ячмень рассыпая, воскликнут друзья Аполлона:
– Вот рукоделием скромным она украшает пенаты,
Ложной стыдливостью пыл охлаждает ахейцев.
Медному всаднику
Добро, строитель чудотворный!..
Ужо тебе!..
Пушкин
Боготворимый гунн!
В порфире Мономаха
Всепобеждающего страха
Исполненный чугун!
Противиться не смею:
Опять удар хлыста,
Опять – копыта на уста
Раздавленному змею!
Но, восстающий раб,
Сегодня я, Сальери,
Исчислю все твои потери,
Божественный Арап.
Перечитаю снова
Эпический указ,
Тебя ссылавший на Кавказ
И в дебри Кишинева:
“Прочь, и назад не сметь!”
И он восстал, неистов:
На плахе декабристов
Загрохотала медь…
Петровские граниты
Едва прикрыли торф –
И правит Бенкендорф,
Где правили хариты!
1916
ПИСЬМО
Мне подали письмо в горящий бред траншеи,
Я не прочел его – и это так понятно:
Уже десятый день, не разгибая шеи,
Я превращал людей в гноящиеся пятна.
Потом, оставив дно оледенелой ямы,
Захвачен шествием необозримой тучи,
Я нес ослепший гнев, бессмысленно упрямый,
На белый серп огней и на плетень колючий.
Ученый и поэт, любивший песни Тассо,
Я, отвергавший жизнь во имя райской лени,
Учился потрошить измученное мясо,
Калечить черепа и разбивать колени.
Твое письмо со мной. Не тронуты печати.
Я не прочел его. И это так понятно.
Я – только мертвый штык ожесточенной рати,
И речь любви моей не смоет крови пятна.
