Иннокентий Анненский. Переводы из Ады Негри
ПОД СНЕГОМ
На поля и дороги, легко и неслышо кружася, падают снежные хлопья.
Резвятся белые плясуны в небесном просторе и, усталые, неподвижные, целыми
тысячами отдыхают на земле, а там заснут на крышах, на дорогах, на столбах и
деревьях.
Кругом – тишина в глубоком забытьи, и ко всему равнодушный мир
безмолвен. Но в этом безбрежном покое сердце обернулось к прошлому и думает
об усыпленной любви.
ТУЧИ
Я стражду. Там, далеко, сонные тучи ползут с безмолвной равнины. На
черных крыльях гордо прорезая туман, каркая, пролетают вороны.
Печальные остовы деревьев с мольбой подставляли свои нагие ветви под
жесткие укусы ветра. Как мне холодно. Я одна. Под нависшим серым небом
носятся стоны угасшего и говорят мне: Приди. Долина одета туманом, приди,
скорбная, приди, разлюбленная.
x x x
Она сказала мне: “Ты не знаешь смеха. Проклятье неразлучно с твоим злым
стихом. Ты не знакома с песнью, где резвится радость и в солнечных лучах
бродит музыка лобзаний, с той гармоничной песнью, которая, как античная
богиня, нагая вырвалась из языческих покровов, вырвалась и летит ввысь,
разбрасывая розовые и белые тучи”. Потом она спросила: “Где ты родилась,
поэтесса рокового несчастья? Какая ненавистная сила заговорила тебя еще в
колыбели?”
И я ответила:
“Я родилась в лачуге и выросла в грязи. С тех пор в тумане солнечного
блеска, среди жгучих гимнов вселенной, меня обступает издалека и вблизи эхо
жалобных стонов”.
На сердце у меня бешеным пурпуровым дождем льется кровь тех
избранников, которые положили свою жизнь за свободу, где она требовала
живого оплота. Стоны несутся ко мне из рабочих домов, где топчется
возбужденная и тревожная толпа, где серая масса после ст рашного труда жадно
бросается на хмель, из мрачных фабрик, где движутся стальные чудища и
ядовитая медь, пробиваясь через поры, сосет из ткачих алую кровь. Они
несутся из отравленных рисовых полей и из замурованных домов. Во имя бога
гибнет столько жалки х созданий. Плач идет ко мне со всех сторон и не хочет
умолкнуть, скорбный и бесконечный, точно летучая мышь, бьющаяся в тумане,
точно туча, темнящая солнце.
Мимо пролетает и радость, и красота, и свет пробудившегося утра, и
смелая страсть любви, и безумства лобзаний. Одна скорбь остается.
Но это скорбь, которая не уступит и не преклонится, скорбь, которая
стремится к божеству. Это та доблесть, которая поддерживала Прометея,
пригвожденного к дикому утесу.
Звучно носится моя мрачная песня над внимающей ей бледной толпой, как
над вечными льдами парит огромный раненый орел.
ЗДРАВСТВУЙ НИЩЕТА
Кто это стучится в мою дверь?
Здравствуй нищета, ты не страшна мне.
Войди и повей холодом смерти.
Я приму тебя, суровая и спокойная.
Беззубое привидение с руками скелета, посмотри – я смеюсь тебе в лицо.
Тебе и этого мало! Что ж, подойди, подойди, проклятое видение, отними
от меня надежду, когтистой лапой захвати мое сердце и простри крыло над
скорбным ложемм моей матери, которая умирает.
Ты беснуешься. Напрасно.
Молодость моя, жизнь моя, ты не увидишь, ты не увидишь моей погибели в
роковой борьбе. Над грудой обломков, над всеми муками жизни горят и блещут
мои двадцать лет.
Тебе не отнять у меня божественной силы, что сжигает мне сердце, тебе
не остановить бешеного полета, который влечет меня. Твое жало бессильно.
Я иду своей дорогой, о черная богиня.
Посмотри там, в мире, сколько там солнца, сколько роз, слышишь ли в
радостном небе веселые трели ласточки, что за блеск верований и идеалов, что
за трепет крыльев!
Старая бескровная мегера, что ты там прячешься в своем черном чепце? В
моих жилах течет кровь, горячая и гордая мужицкая кровь. Попираю страх, и
слезы, и гнев и стремлюсь в грядущее.
Я ищу вдохновенного труда, который все подчиняет своей благородной
власти, я ищу вечно юного искусства, лазурного смеха, воздуха, напоенного
цветами, я хочу звезд, поцелуев и блеска. Ты же проходи мимо, черная
колдунья, проходи, как роковая тень отходит от солнца.
Все воскресает, все надеется, в чаще улыбаются фиалки, и я смело
выскользаю из твоих сетей и пою гимн жизни.
МАШИНА СВИСТИТ
Свисток машины. С ревом подымаются торжественные и гулкие звуки, точно
коршун, который, рассекая воздух, несется к золотым тучам.
Свисток машины – это дикие вопли человека, погибшего среди ее зубьев,
молодой жизни, раздавленной ее жерновами.
Страшный повелитель всех этих ремней, стали, винтов, огня и пружин, это
жарко пышущее чудовище на своем сторожевом посту опьяняется диким шумом.
Паровик беснуется, грохочет, разбрасывает искры, замедляет ход, скрипя
сдерживается и останавливается, потом дергается вперед и, отвязавшись,
пускает в небо пророческий возглас.
Вперед, вы, которые ищете счастья в труде! Вперед на честный бой, на
благородное состязание пилы, заступа, кирки, топора!
Вы, с кипящей кровью во вздувшихся жилах, вы, с лобзанием солнца на
лице, впивающие амброзию свежего утра, вскормленные плодородной землей…
Дерзайте, вы, новые и славные борцы.
Вас ожидает свободный век.
Паровик свищет, по небу среди ветров разносится пророческое ура.
УЛИЧНЫЙ МАЛЬЧИШКА
Вот он идет по грязной улице сам такой грязный и такой красивый, куртка
вся в лохмотьях, рваные сапоги, капризное лицо. Когда я вижу его среди
экипажей или на мостовой, в дырявой обуви, как он швыряет камни собакам под
ноги, уже разбойник, уже развращенный и бесстыжий человек, когда я вижу,
как он прыгает, смеется, этот бедный цветок, распустившийся на тернии, когда
я думаю, что его мать теперь где-нибудь за типографским станком, что его
очаг холоден, а отец в тюрьме, страх за него сжимает мне сердце, и я говорю
себе: что будет с тобой, оборванцем и невеждой, как будешь ты жить без опоры
и руководителя и чем ты станешь в двадцать лет, ты, без умолку поющий
соловей лачуг, – жалким и порочным шарлатаном, или усердным работником, или
карманным вором.
Какую блузу ты тогда наденешь – блузу честного рабочего или каторжника?
Кем увижу я тебя – ремесленником или преступником, за работой, в тюрьме
или в госпитале?
О, когда я вижу этого грязного мальчика, как мне хочется побежать за
ним по улице и прижать его к сердцу и передать ему в горячем объятии всю
скорбь, всю любовь, всю печаль, все муки моей души. Как мне хочется тут же
осыпать его лицо и грудь поцелуями и <с> рыданьем братской любви, задыхаясь,
прошептать ему: Я тоже жила в горе, в трудах, и я такой же цветок терния, и
у меня была мать в мастерской, и я знала печаль. О, я люблю тебя.
ПЕСНЯ ЗАСТУПА
Я грубая шпага и рассекаю грудь земли. Я сила и невежество, во мне
скрежет голода и блеск солнца. Я нищета и надежда. Мне знаком и раскаленный
бич жгучего полдня, и грохот урагана в долине, и тучи, мечущие молнии. Я
знаю дикие и вольные ароматы, которые, торжествуя, разливает по земле май с
его душистыми цветами, бабочками и поцелуями. От труда ежечасного,
ежеминутного я становлюсь острее и блестящее, и я иду решительная, страшно
сильная и постоянная, иду, прорезывая твердую землю.
Я вхожу в низкие покосившиеся лачужки, в грубо сколоченную сыроварню,
куда пробирается сквозь дверные щели резкий зимний ветер, туда, где у
стонущего пламени очага приютилась малодушная лень и где дрожит голодная
старуха с худым и желтым лицом. Я вхожу туда и все это вижу. И вот,
брошенная в угол в глубокую и страшную ночь, которая налегла на сырую
равнину и на дымную комнату, пока ржавая лихорадка треплет разбитые женские
тела и слышно только, как храпят мужики, я не сплю, и дуновение желания
воспламеняет меня. Я грежу о новой заре, когда, как сельское победное знамя
на солнце, что золотит воздух, в ясном блеске колеблясь над вдохновенной
толпой, я восстану над плодородной землей, сияя жизнью и мощью.
На железе не будет крови, знамена будут белы. Под молодецкими ударами,
раздавленная, умрет змея ненависти, и из земли, насыщенной любовью,
благоухающей розами, очищенной юным пылом, до самой небесной лазури будет
доноситься шум грубых человеческих голосов, не то гимн, не то вопль.
Мира… труда… хлеба.
ПОБЕЖДЕННЫЕ
Сколько их – сотня, тысяча, миллионы.
Их без числа и счета.
Сдержанный гул несется издалека из их тесных рядов.
Они идут среди сурового ветра ровным и медленным шагом, с голой
головой, в грубых одеждах, с воспаленными взглядами. Они ищут меня.
Они меня настигли, и вот толпа серых фигур, масса изможденных лиц
колеблющейся волной окружила меня, сдавила, скрыла, замкнула. Я слышу
хриплое дыхание, долгий плач звучит в тумане, проклятия, вздохи.
Мы собрались из домов без огня, с беспокойных постелей, где осиленное
тело сначала должно скорчиться, потом подается и, наконец, сляжет. Мы пришли
из рвов и из тайников и бросаем на землю чудовищную тень скорби и
опасностей.
Мы искали ее, идеальной веры. И она предала нас. Мы искали любви,
которая надеется и верит, и она предала нас. Мы искали труда, который
бодрит, возрождает, и он отверг нас.
Где же надежда? Где сила?
О, пощади, пощади нас. Мы побеждены. Над нами и вокруг нас в сильном
золотом свете солнечных лучей ярко разносится веселый и громкий гимн
лобзаний и труда.
Железной змеей с шумом влетает поезд под горные своды. Промышленность
военной трубой зовет умы и руки на жатву.
Тысячи уст горят влюбленным желаньем.
Тысячи жизней отважно бросаются в это пылающее жерло.
А нас не нужно. Кто бросил нас на эту землю, злую мачеху?
Кто не дает нам свободно дышать? Кто гнетет и давит нас? Чья ненависть
тяготеет над нами? И чья неизвестная рука нас оттолкнула? Почему слепая
судьба кричит нам: напрасно.
О, милосердие, милосердие к побежденным.
СВЕТ
В дремлющем воздухе рассыпались целые снопы лучей. Цветя и сверкая,
ярче блещет мягкая свежесть молодой зелени, и розовые жемчужины покатились
по земле и по небу.
О свет, все побеждающий, жгучий, сбросивший покрывало свет.
Это радужные перлы скачут в чистой влаге. Это брак белых мотыльков с
розами. Это языческая жизнь изливается сладкой струей из цветочных лобзаний.
Мир ждет, призывая любовь.
Я чувствую, как у меня в сердце бьется волна надежды. Я чувствую
страстную радость, что живу. И, точно стая ласточек, взвились в вольный
простор неба мои веселые грезы, все в ярких лучах света.
Гений и солнце, с вами я чувствую себя Крезом.
ДОЧЬ НАРОДА
Шпульки вертятся, нитка сучится, я пою, мне 18 лет, у меня есть
красивые глаза, ткацкий станок и любовь. Я ношу холщевое платье и не знаю,
что такое слезы.
Когда я развяжу и распущу мою русую косу, где играет солнечный луч, у
того, кто на меня смотрит, загорается искра в глазах, и в груди он чувствует
электрический удар.
Но я спокойно прохожу мимо и смеюсь в лицо речистому любезнику. Для
своего друга я храню все поцелуи и продала бы весь мир за его улыбку.
О, я люблю его – он владыка над кузней, царь молота. Он такой высокий,
могучий, плечистый, такой прекрасный. Рядом с ним я кажусь малюткой.
Когда он перед очагом бьет раскаленное железо и горячий уголь бросает
тень на его лицо, когда жилы натянуты на его открытой шее, о, как я горжусь
им тогда, как рада для него забыть все на свете.
Он мой демон и мой бог и мне одной он скажет: люблю.
И когда я жду его в своей каморке и условный час уже пробил, судорога
перехватывает мне горло и точно кто колет в сердце. Но на лестнице раздаются
шаги.
ДВЕРЬ В СЕНЯХ НАСТЕЖЬ.
Пусть рука у меня дрожит и губы белые, на ногах будто выросли крылья,
Черный от пыли и сияющий любовью, разбитый и улыбающийся, вот
привлекает он меня в свои гордые объятия, и я слышу, как его сердце стучит
на моем.
НЕ ТРЕВОЖЬ МЕНЯ
Если иногда, поглощенная думой, я не внимаю твоим любовным речам, если
мои глаза горят, а по лицу и губам разливается непривычная бледность, если я
все забываю и, склонив темно-русую голову, вся отдаюсь своим мыслям, не
трогай меня: передо мной в эти минуты открывается огромный божественный мир.
Разорванные тучи окружили солнце, нагое и смеющееся. Небо держит в могучих
объятьях землю всю в миртах и фиалках.
И отовсюду, со скошенного луга и с волнующихся безбрежных полей, с
листвы дубов и кипарисов, из оазиса и из пустыни, из бесконечных лесов, где
воет, бешено ревет сердитый ветер с трепетом чувственной любви, что живит
все созданное, я чувствую, как отовсюду несется вместе с беспокойным полетом
рассеявшихся в воздухе птиц широкое, свежее, торжествующее дыхание, веет
силой и здоровьем.
Все зацветает розами, надеждой, чистой, верующей думой, торжествующим
трудом, благородным одушевлением, талантом, подвигом.
Не пьет больше крови скорбная земля.
Война, эта свирепая и непокорная колдунья, не наводит больше ружей и не
разражаются больше пушки яростными выстрелами, а на боевом поле не слышно
больше военных песен.
Весь мир одно отечество, и всех оживляет один священный энтузиазм, и
песня торжественной и кроткой любви летит с одного берега на другой.
Паровик дымит, плуг разрывает плодородную грудь земли, ревут и стучат
машины, пылают очаги, и над этим диким львиным ревом земли в брожении
Свобода распустила свои белые крылья, и гул их гордо разносится по ветру.
АРАБСКИЙ КОНЬ
Не желтые ли пустыни тебе грезятся?
Не горячие ли равнины, все золотые от солнца?
Безбрежные миражи раскаленных песков?
Бег и ржание смелых коней на твоей родине?
Когда ты взмахиваешь косматой гривой и, кусая удила, и боевым копытом
бьешь в землю, когда ты ржешь с диким завываньем, в груди у меня внезапно
зажигается жажда видеть новые страны.
Знаешь ли? Меня влекут те ясные равнины, те блестящие пески, что
золотятся на солнце.
Дай мне оседлать твою быструю спину, черный скакун мой, живее в путь и
пожирай землю.
Беги от туманов, застывших над равниной, топчи эту грубую толпу, рви на
скаку колючий кустарник. Вскачь промчись через долины и леса.
Ты свободен, ты царь.
Скачи через пропасти и стремнины, через надувшиеся потоки, через
сплетшиеся лианы, попирай цветы.
Вперед, все вперед, и если дорога наша слишком длинна, пусть вместе с
тобой упаду я в прах, о мой борзый конь.
О, розовое пламя тихих вечеров, и вы, призраки гибких пальм, отражающие
в море суровые и обрывистые силуэты, и вы, хриплые трели арабской песни,
уходящие в голубое небо.
Раскаленный песок мечет искры.
В галоп, Ахмед! Нет преград твоему вольному бегу.
Вихрем улетай в неведомую даль.
Все нипочем, если в лицо повеяло свободой.
ПРИМЕЧАНИЯ
Ада Негри (1870-1945)- итальянская поэтесса.
Все переводы – из первой книги стихов А. Негри “Fatalita” (“Судьба”),
1892. Переводы общим количеством 25 находятся в составе архива Анненского в
ЦГАЛИ (Москва) – это папка с черновыми автографами (ф. 6, оп. 1, ед.
хр. 57) с надписью: “”Autopsia” и другие стихотворения в прозе”, без
указания на оригинал, который впоследствии был установлен В. М. Красовской.
Среди переводов Анненского – это единственный случай, когда поэт
пользуется формой “стихотворения в прозе”, которой пользовались и другие
переводчики Ады Негри в России. Несколько переводов были опубликованы (без
указания на источник, тогда еще не установленный) в изданиях: Анненский
И. Стихотворения и трагедии (в отрывках); Книги отражений. Цикл публикуется
выборочно.
Под снегом. Впервые – Книги отражений. Перевод стихотворения
“Nevicata”.
Тучи. Впервые – там же. С. 433. Перевод стихотворения “Nebbia”.
“Она сказала мне…”. Перевод стихотворения “Ella ma disse”.
Здравствуй, нищета. Впервые – там же. С. 431. Перевод стихотворения
“Buondi Miseria”.
Машина свистит. Печатается впервые по черновому автографу. Перевод
стихотворения “La macchina romba”.
Уличный мальчишка. Печатается впервые по черновому автографу. Перевод
стихотворения “Birichino di strada”.
Песня заступа. Книги отражений. Перевод ст-ния “Il canto di zappa”.
Побежденные. Книги отражений. Перевод ст-ния “Il vinti”.
Не тревожь меня. Книги отражений. Перевод ст-ния “Non mi turbar”.
Арабский конь. Печ. впервые по черновому автографу ЦГАЛИ. Перевод
ст-ния “Cavallo arabo”.
Помимо Аннеского Аду Негр переводил Федоров Александр Митрофанович (1868-1949)
В русском переводе изадвалось также. Ада Негри. Стихотворения, предисл.
В. М. Фриче, М., 1918.
