Снова в сердце, как некогда в сенцы.
Укоряющий говор проник.
Это волны, твои порученцы,
Беспокойное озеро Ниг!
И, кляня суету и текучку,
Повторяю, отъезд торопя:
Ты меня не вини за отлучку.
Не спеши отлучить от себя!
Отлучить от избы и от весел,
От тропы в светлячках чешуи,
Отлучить от молчания сосен,
Охраняющих воды твои.
От раскатов весеннего грома,
От рассказов столетней ветлы,
От закатов, овеянных дремой,
От загадок сиреневой мглы.
Было всякое, будет любое,
Но к чему ты себя ни готовь,
Навсегда остается с тобою,
Остается с тобою любовь.
Я по морю житейскому плавать
Уставал и к тебе прибегал,
Но и ты, моя тихая заводь,
Клокотала и пела у скал.
И живым воплощеньем измены
Наважденье, забытое мной,
С каждым всплеском являлось из пены
И опять пропадало с волной.
Я глядел в глубину голубую
И, былое пуская в распыл,
Я тоску, от рожденья слепую,
В этой чаше озерной топил.
От печали отречься не чая,
Я решусь и вскочу на корму,
От песчаного мыса отчалю
И отчаянность в сестры возьму!
II
В сотни каменных горл затрубило,
Пену клубом взметнуло, как дым,
И ударило в скальное било,
Опьяняясь всесильем своим
И из глуби, весь в пенистом прахе,
Всплыл заиленный ствол тяжело.
И, подняв его, в страшном замахе
На ольшанник ты с воплем пошло.
А проснулось без помыслов бражных,
Неготовое к новой гульбе,
К продолженью безумий вчерашних.
Отозвавшихся болью в тебе.
Ведь ледник перед тем, как истаял,
Ложе в скалах тебе пропахав,
Не тебе ли в наследство оставил
Заодно и отходчивый нрав.
Лишь пролив, после всех баламутиц,
Вспыхнет синью — в его рукаве,
Как мальчишка, голубишь ты утиц
И колышешь в сквозной синеве.
Иль в загубинке, сонно поникшей,
Где ты молотом било в скалу,
В тине ползая, слезно винишься
И хватаешь ольшин за полу.
Позабыв, что вчера голосила,
Над прибоем склонясь у горы,
Словно мать непутевому сыну,
Ива гладит седые вихры.
