Наталья Крандиевская
ИЗБРАННЫЕ СТИХОТВОРЕНИЯ
Составил А. Чернов
ОТ СОСТАВИТЕЛЯ:
Тексты публикуются по прижизненным изданиям и автографам из домашнего архива Д. А. Толстого.
Отбор стихов производился мною на основании собственных представлений о том,
что стало бόльшим, чем факт личного альбома поэтессы.
Принцип составления — сюжетно-хронологический:
если дата стихотворения не указана автором,
определялся тот период, когда оно было написано,
и стихи располагались в подборке по логике развития биографического и стихотворного сюжета.
Исключение — книга «От лукавого»,
где составитель, как правило, придерживался авторской последовательности текстов.
Названия разделов даны по названиям прижизненных книг и тетрадей поэта
с некоторыми уточнениями относительно издания, подготовленного
Ф. Ф. Крандиевским, Д. А. Толстым и Т. Н. Толстой
(«Дорога». М., Художественная литература. 1985),
где «философская лирика» отделена от «любовной»
и не делается различия между стихотворными книгами и циклами стихотворений.
Авторская пунктуация по возможности сохранялась.
Даты в угловых скобках — по воспоминаниям Н. А. Толстого и Д. А. Толстого,
или на основании времени первой публикации и положения стихов в рабочих тетрадях.
I
Памяти брата моего посвящаю эту книгу
СВЕТ УЕДИНЕННЫЙ
Закату обречённый день…
СУМЕРКИ
Тает долгий зимний день…
Всё слилось во мгле туманной,
Неожиданной и странной…
В доме сумерки и тень.
О, мечтательный покой
Зимних сумерек безбрежных,
И ласкающих, и нежных,
Полных прелести немой!..
В старом доме тишина,
Всё полно дремотной лени,
В старом доме реют тени…
В старом доме я одна…
Чуть доносится ко мне
Шумных улиц гул нестройный,
Словно кто-то беспокойный
Тщетно мечется во мгле!
Ночь крадется у окна…
С бледной немощной улыбкой
Тает день больной и зыбкий.
В сердце сумрак… Тишина…
<1903 или начало 1904>
* * *
Я шла пустыней выжженной и знойной.
За мною тень моя ленивая ползла.
Был воздух впереди сухой и беспокойный,
И я не ведала, куда, зачем я шла.
И тень свою в тоске спросила я тогда:
— Скажи, сестра, куда идем с тобою? —
И тень ответила с насмешкою глухою:
— Я за тобой, а ты, быть может, никуда.
май 1905
* * *
Здесь на земле, в долинах низких
Под сенью тёмных смрадных крыш
Связала паутина близких
И вьет гнездо земная мышь.
Толпятся близкие в долине,
Шумят, — но каждый одинок
И прячет у себя в пустыне
Застывший ледяной комок.
2 ноября 1905
* * *
Она, как невеста среди женихов,
Вся в белом, положена с ними на плиты.
Тела их одною рогожей покрыты.
Их смерть разлучила без песен, без слов.
И молча все трое глядят в высоту
Глазами раскрытыми в жутком покое.
Над ними холодное небо пустое
Скрывает в туманах свою пустоту.
Там падают люди… И стоны летят…
Над городом дымное зарево всходит.
Штыками звеня, молчаливый отряд
Пустеющий город в тревоге обходит.
А здесь, на пустынном дворе мертвецов,
Вся в белом, положена с ними на плиты,
Она, как невеста среди женихов…
И в жутком покое глаза их раскрыты.
Декабрь 1905
* * *
Глухая ночь! Не видно света.
Тяжелый гнет царит кругом,
И скорбным крикам нет ответа
В глубоком сумраке ночном.
Здесь нет людей, людей свободных,
Лишь с плачем тяжким и больным
Толпы оборванных, голодных
Снуют по улицам пустым.
О край унылый, без привета!
Когда ж утихнет крик больной?
Когда же луч тепла и света
Взойдет над скорбною страной?
2 ноября 1905
* * *
Кто знает сумерки в глуши?
Так долог день. Читать устанешь.
Побродишь в комнатах в тиши
И у окна без думы встанешь.
Над речкой церковь. Дальше — поле,
Снега, снега… За ними лес.
Опять снега. Растут всё боле
До самых пасмурных небес.
Беззвездный, серый вечер стынет,
Придвинул тени на снегу,
И ждёшь, когда еще придвинет
Последнюю на берегу.
Уже темно. Фонарик бледный
Во тьме затеплил жёлтый глаз,
Унылый сторож жизни бедной,
Бессонно стерегущий нас.
Вот бубенец звенит дорожный.
В пыли метельной пролетел
Ямщик с кибиткою. Запел,
И оборвался звон тревожный.
Звенит над полем высоко,
Всё тише, тише… Реже, реже…
Есть где-то жизнь, но далеко!
Есть где-то счастие, но где же?..
СЛОВА
Я помню — нежными горячими словами
Баюкал ты меня. И было счастье с нами.
Так сладко в полусне кружилась голова.
Но дни прошли… И вот засохшими губами
Шепчу самой себе бессонными ночами
Смешные, жалкие, забытые слова!
10 января 1906
* * *
Надеть бы шапку-невидимку
И через жизнь пройти бы так!
Не тронут люди нелюдимку,
Ведь ей никто ни друг, ни враг.
Ведёт раздумье и раздолье
Её в скитаньях далеко.
Неуязвимо сердце болью,
Глаза открыты широко.
И есть ли что мудрее, люди, —
Так, молча, пронести в тиши
На приговор последних судей
Неискажённый лик души!
* * *
О, ветер, ветер! Трубач бездомный!
С порога жизни твой зов я слышу.
Не ты ль баюкал трубою томной
Уют мой детский под зимней крышей?
Не ты ль так буйно трубил победу,
Ты, облак снежный за мною мчащий,
Когда подслушал в санях беседу,
Подслушал голос, меня молящий?
И тёмной ночью не ты ли пел нам,
От ласк усталым, счастливым людям,
О счастьи нашем беспеременном,
О том, что вместе всегда мы будем?
Теперь не ты ли в пути мне трубишь
Звенящей медью, походным рогом?
Всё чаще, чаще встречаться любишь
Со мной, бездомной, по всем дорогам.
О верный сторож! Ты не забудешь,
Мои скитанья со мной кончая,
Я знаю, долго трубить ты будешь,
Глухою ночью мой крест качая.
* * *
Нет, не грядущее мне дико,
А прошлое небытиё!
Ужель с младенческого крика
Возникновение моё?
Меня иному память учит.
Пусть жизнь из мрака начата,
Порой томит её и мучит
Воспоминания тщета.
И часто по дороге древней
Я духом возвращаюсь вспять,
Чтоб проследить мой путь кочевный
И нить в прошедшем оборвать.
Но нет конца ей, вдаль бегущей…
И я, раздумьем жизнь дробя,
На миг и в прошлом, как в грядущем,
Теряю в вечности себя!
* * *
Сердцу каждому внятен
Смертный зов в октябре.
Без просвета, без пятен
Небо в белой коре.
Стынет зябкое поле,
И ни ветер, ни дождь
Не спугнут уже боле
Воронья голых рощ.
Но не страшно, не больно…
Целый день средь дорог
Трубит долго и вольно
Холодеющий рог!
<1907>
* * *
Нам больно от красивых лиц,
От музыки, от сини водной,
От душных шорохов зарниц,
От песни жалостной, народной.
Всё, до чего коснулся Бог,
Всё, что без дум, без цели манит,
Всё, что уводит без дорог,
Земное сердце ранит, ранит…
* * *
Любовь, любовь, небесный воин!
Куда летит твоё копье?
Кто гнева твоего достоин?
Кто примет в сердце остриё?
Ах, я боюсь, что мимо, мимо
Летит благословенный гнев!
О, будь, любовь, неумолима
Ко мне, надменнейшей из дев!
Твоих небесных своеволий
Возжаждала душа моя.
Дай гибели, дай сердцу боли
Пронзающего острия!
В МОСКВЕ
Как на бульварах весело средь снега белого,
Как тонко в небе кружево заиндевелое!
В сугробах первых улица, светло-затихшая,
И церковь с колоколенкой, в снегу поникшая.
Как четко слово каждое. Прохожий косится,
И смех нежданно-радостный светло разносится.
Иду знакомой улицей. В садах от инея
Пышней и толще кажутся деревья синия.
А в небе солнце белое едва туманится,
И белый день так призрачно, так долго тянется.
9 августа 1910. Москва
* * *
Амур откормленный, любви гонец крылатый!
Ужели и моих томлений ты вожатый?
Не верю. Ты, любовь, печальница моя,
Пришла незванная. Согрета тайно я
Твоей улыбкою и благостной, и строгой.
Ты шла нагорною, пустынною дорогой,
Остановилася в пути, как странник дальний.
И глянула в глаза и грозно, и печально.
* * *
Знаю, вижу только два пути.
Кто ж я, хищница или подвижница?
Мне ли кладь разбойничью нести,
В отреченьи ль сердце моё движется?
Я познала радость пустоты,
Приняла сокровищницу Иова,
Но томят, томят порой мечты,
Память груза бренного, но милого.
Не напрасно ль, мудрая, в пути
Все услады проходила мимо я,
Если сердце тяжело нести,
Сердце мне своё ненасытимое?
* * *
Сижу на траве у погоста.
Как холмики эти смирению учат!
Когда бы любить тебя просто,
Когда бы любить и не мучить!
Напрасно учу своё сердце спартанству —
Неистово сердце, но хрупко.
Чуть вспомню, — опять постоянству
И слабостям старым уступка.
Бежать бы за стены, в прохладные кельи
Черницею тихой укрыться!
Но сердце полно ещё зелья,
И в немощи сладкой томится, двоится.
НА КЛАДБИЩЕ
Памяти брата
На плиты холодные, на дорожки пустынные
Роняют листья каштаны тёмные.
На камне разрушенном, на могиле заброшенной
Прочесть так трудно слова полустёртые:
«О, Господи, Господи!
Пошли ему праздник, нетленный и радостный,
С прозрачной молитвой, с цветами белыми
И с тихой румяной песнею утренней,
Пошли ему, Господи!»
На камне разрушенном, на могиле заброшенной
Прочесть так трудно слова полустёртые.
Средь шума победного всемогущих и радостных
Услышать так трудно молитвы забытые.
<ранее 1906 ?!>
* * *
П. Д. Успенскому
Напрасно мёртвый бледный лик
Нас пустотой своей тревожит.
Что было хоть единый миг,
Не быть уж никогда не может!
Мы оживляли бедный тлен,
А ныне смерть над ним владычит.
Пускай в сомнительный свой плен
Несуществующее кличет!
Воюй, угрюмый Дон-Кихот!
Коси вокруг земные тени!
Освобождённая, взойдет
Душа на новые ступени…
* * *
Идти в полях дорогой дальней,
Где тишина, где пахнет рожь,
Где полдень душный и хрустальный
Так по-знакомому хорош.
Идти и встретить ветер тёплый,
Кусты полыни, вольных птиц,
Да странника в рубахе блёклой,
Да спины наклонённых жниц.
И знать, что нет конца дороге,
Что будешь так идти, идти,
Пока не смёл погост убогий
В одну дорогу все пути!
* * *
Мороз затуманил широкие окна,
В узор перевиты цветы и волокна.
Дохни в уголок горячо, осторожно,
В отталом стекле увидать тогда можно,
Какой нынче праздник земле уготован,
Как светел наш сад, в серебро весь закован,
Как там, в небесах, и багряно, и ало,
Морозное солнце над крышами встало.
* * *
Не могу я вспомнить, что мне снилось,
Не могу ни вспомнить, ни забыть.
Целый день кому-то я молилась,
И так жутко, жутко было жить.
Может быть, тот сон и не случайный,
И мечтой коснулась я на миг
Тех созвучий, что остались тайной,
И куда мой разум не проник.
Только что-то в сердце прояснилось,
Протянулась солнечная нить.
Не могу я вспомнить, что мне снилось,
Не могу ни вспомнить, ни забыть.
ПРОГУЛКА С СЫНОМ
Булонский лес осенним утром,
Туман, прохлада и роса,
И солнце, вялым перламутром
Плывущее на небеса.
Красива ранняя прогулка,
Когда сентябрь зажёг костры.
Шаги в аллеях слышны гулко,
И камни гравия остры.
Мне мил осенний холод зрелый.
Иду я с мальчиком моим
По этим светлым, опустелым
Дорогам, влажно-золотым.
Лелея творческую скуку,
Мне хорошо без слов брести
И друга маленькую руку
В своей, уверенной, нести.
* * *
Ложится осени загар
На лист, ещё живой и крепкий,
На яблока душистый шар,
Нагрузший тяжело на ветке,
И на поля, и на края
Осенних рощ, ещё нарядных,
И на кудрях твоих прохладных,
Любовь моя, краса моя.
Октябрь 1911
* * *
Подумала я о родном человеке,
Целуя его утомлённые руки:
И ты ведь их сложишь навеки, навеки,
И нам не осилить последней разлуки.
Как смертных сближает земная усталость,
Как всех нас равняет одна неизбежность!
Мне душу расширила новая жалость,
И новая близость, и новая нежность.
И дико мне было припомнить, что гложет
Любовь нашу горечь, напрасные муки.
О, будем любить, пока смерть не уложит
На сердце ненужном ненужные руки!
* * *
Таро — египетские карты —
Я разложила на полу.
Здесь мудрость тёмная Астарты, —
Цветы, приросшие к жезлу,
Мечи и кубки… Символ древний,
К стихиям мира тайный ключ,
Цветы и лев у ног царевны,
И голубой астральный луч.
В фигурах, сложенных искусно
Здесь в треугольник, там в венок,
Мне говорили, светит тускло
Наследной истины намек.
Но разве мир не одинаков
В веках, и ныне, и всегда,
От кабалы халдейских знаков
До неба, где горит звезда?
Всё та же мудрость, мудрость праха,
И в ней всё тот же наш двойник —
Тоски, бессилия и страха
Через века глядящий лик.
* * *
О, как согласно ещё пылает
Твой свет закатный, мой свет восходный,
А ночь разлуку нам возвращает
Звездой бессонной, звездой походной.
Прощай, любимый, прощай, единый,
Уж гаснет пламень роскошно-праздный.
В лицо повеял мне ветр пустынный,
И путь нам разный, и посох разный.
* * *
Я вспомнила наш вечер первый,
Неву и быстрый бег коней.
Дворцы, сады… Во мгле аллей
Фигуру каменной Минервы.
На мост въезжали, помню, шагом.
Ты волосà мне целовал,
Когда их ветр душистым флагом
В осеннем буйстве развевал.
Была свободнее и чище
Неутолённая любовь.
Зачем мы утоленья ищем
И разбиваем сердце вновь?
* * *
Я не заплàчу, — пусть друг разлюбит.
Ветер, ветер меня приголубит.
Людям прощу — пусть люди обидят.
Облакà, облакà… Они меня видят!
Я не заплàчу, — пусть всё обманет!
Смерть в терема заманит, заманит…
* * *
Как высказать себя в любви?
Не доверяй зовущим взглядам.
Знакомым сердце не зови
С тобою бьющееся рядом.
Среди людей, в мельканьи дней,
Спроси себя: кого ты знаешь?
Ах, в мертвый хоровод теней
Живые руки ты вплетаешь!
И кто мне скажет, что ищу
У милых глаз в лазури тёмной?
Овеяна их тишью дрёмной,
О чем томительно грущу?
Хочу ли тайной жизни реку
В колодцы светлые замкнуть?
О, если б ведать трудный путь
От человека к человеку!
Ноябрь 1911
* * *
Иль у меня радуга от любви в глазах,
Что тебе я радуюсь, милый мой, в слезах.
Нас любовь не балует, до того ли ей!
Только я не жалуюсь, жду погожих дней.
А наступят дни мои, — их не уступлю!
Я тебя, любимого, для себя люблю!
ЭЛЕГИЯ
Брожу по ветреному саду.
Шумят багровые листы.
Пройдусь, вернусь, у клумбы сяду,
Гляжу на дали с высоты.
Как осенью красивы зори,
Когда и золото, и сталь
Изнемогают в равном споре
И льют прохладу и печаль!
Как осенью красивы думы!
В душе и горше, и сильней
Под эти золотые шумы
Воспоминанье нежных дней.
Давно ли вместе, ах, давно ли
Мы пили дней июльских тишь?
О, время, время, ты бежишь,
Ты непокорно нашей воле!
Я милые следы найду,
Скажу прости былым отрадам.
Пусть стынут на скамье в саду
Два сердца, вырезаны рядом…
ВЕРБЫ
Распустились вербы мягкие, пушистые,
Маленькие серые зверьки.
Стебли темно-красные, блестящие, чистые
Тянутся к небу беспомощно-тонки.
На деревьях облаком влажным висит
Теплая, мягкая паутина сонная.
Небо над садом бледное, зеленое;
Небо весеннее о чем-то грустит.
В белой церкви звόнят. Колокол качают.
Люди проходят усталою толпой.
Кто-то в белой церкви свечи зажигает
Слабой, несмелой, дрожащей рукой…
Плачьте, люди, плачьте! Всё услышат мглистые
Вешние сумерки с далекой высоты,
Всё поймут весенние, маленькие, чистые,
Грустные цветы.
* * *
Ах, мир огромен в сумерках весной!
И жизнь в томлении к нам ласкова иначе…
Не ждать ли сердцу сладостной удачи,
Желанной встречи, прихоти шальной?
Как лица встречные бледнит и красит газ!
Не узнаю своё за зеркалом витрины…
Быть может, рядом, тут, проходишь ты сейчас,
Мне предназначенный, среди людей — единый!
ДЕНЬ В ВОРОНЦОВЕ
I
Мёд золотой несёт на блюдце
К нам старый мельник на крыльцо.
У старика колени гнутся,
И строго древнее лицо.
С поклоном ставит на оконце,
Рукой корявой пчёл смахнул.
И в небо смотрит. В небе солнце,
И синь, и зной, и тёмный гул.
— Вот, дедушка, денёк сегодня! —
Он крестит набожную плоть
И шепчет:
— Благодать Господня!
Послал бы дождичка Господь!
II
И впрямь старик накликал тучи!
Лиловой глыбою плывут.
Полнеба сжал их неминучий,
Их душный грозовой уют!
В испуге закачались травы,
Лежат поля омрачены.
Сады и нежные дубравы
В лиловом воздухе черны.
III
И тяжкий молот вдруг над миром занесён.
Как странно в тишине вся жизнь остановилась!
Вот что-то дрогнуло и глухо покатилось,
И распахнулась дверь на ветреный балконю
А ветер буревой на тёмные поля
И свист, и ливень яростный обрушил,
Пришиб и смял сады, дремотный сон нарушил,
И ровно загудев, очнулася земля.
Лето 1914 (?)
* * *
Когда архангела труба
Из гроба нас подымет пением,
Одна нас поведет судьба
По расцветающим селениям.
И там, на берегах реки,
Где рай цветет нам уготованный,
Не выпущу твоей руки,
Когда-то на земле целованной.
Мы сядем рядом, в стороне
От серафимов, от прославленных,
И будем помнить о земле,
О всех следах, на ней оставленных.
Зима 1914
* * *
Сыплет звёзды август холодеющий,
Небеса студёны, ночи — сини.
Лунный пламень, млеющий, негреющий,
Проплывает облаком в пустыне.
О, моя любовь незавершённая,
В сердце холодеющая нежность!
Для кого душа моя зажжённая
Падает звездою в безнадежность?
* * *
Над дымным храпом рысака
Вздымает ветер облака.
В глухую ночь, в туманы, в снег
Уносят сани лёгкий бег.
Ни шевельнуться, ни вздохнуть —
Холодный воздух режет грудь.
Во мраке дачи и сады,
И запах снега и воды.
О, пожалей, остановись,
Уйми коней лихую рысь!
Но тверже за спиной рука,
Всё громче посвист ямщика,
Всё безнадежней, всё нежней
Звенят бубенчики коней, —
И сумасшедшая луна
В глазах твоих отражена.
1915
* * *
Истома дней опаловых,
Июля тишина.
Вся в ягодах коралловых
Поникла бузина.
За садом речка ленится
Катить свое стекло,
Лишь парится, лишь пенится
И сонно, и светло.
Плывет от лип разморенных
Тяжелый, сладкий дух,
А у окон растворенных
Не счесть звенящих мух.
Ах, только и мечтается —
Под липой в уголке
Весь день, качаясь, маяться
В скрипучем гамаке!
* * *
Ветер прилёг в поля,
Раскинув крылья,
Сыро дымит земля,
Полна бессилья.
Скоро накроет ночь.
Уж тень приколота…
Зори, плывите прочь,
Гасите золото!
Вот уж и солнце в тень,
Сгорев, упало.
Жду тебя, новый день.
Мне жизни — мало!
* * *
И мне горит звезда в пустынном мире,
И мне грозит стрела на бранном поле,
И мне готов венок на каждом пире,
И мне вскипает горечь в каждой боли.
Не затеряешь, смерть, меня вовеки!
Я — эхо, брошенное с гор в долины.
Да повторюсь я в каждом человеке,
Как новый взлёт волны, всегда единой.
1915
* * *
Моё смирение лукаво,
Моя покорность лишь до срока.
Струит горячую отраву
Моё подземное сирокко.
И будет сердце взрыву радо,
Я в бурю, в ночь раскрою двери.
Пойми меня, мне надо, надо
Освобождающей потери!
О час безрадостный, безбольный!
Взлетает дух, и нищ, и светел,
И гонит ветер своевольный
Вослед за ним остывший пепел.
1914. Москва <дата по «Севиной тетради»>
* * *
А. Н. Толстому[1]
Для каждого есть в мире звук,
Единственный, неповторённый.
Его в пути услышишь вдруг
И, дрогнув, ждешь заворожённый.
Одним звучат колокола
Воспоминанием сладчайшим,
Другим — звенящая игла
Цикад над деревенской чащей.
Поющий рог, шумящий лист,
Органа гул, простой и строгий,
Разбойничий, недобрый свист
Над темной полевой дорогой.
Шагов бессонный стук в ночи,
Морей тяжелое дыханье,
И все струи и все ключи
Пронзают бедное сознанье.
А мне одна поет краса!
То рокоча, то замирая,
Кристальной фуги голоса
Звенят воспоминаньем рая.
О строгий, солнечный уют!
Я слышу: в звуках этих голых
Четыре ангела поют —
Два огорченных, два веселых.
Весна 1916
НИКИТИНЫ ПЕСЕНКИ
колыбельная
Уж ты галочка,
Трепыхалочка,
Голохвосточка,
Белокосточка, —
Помоги как-нибудь
Ты Никитушке заснуть.
Уж ты ельничек,
Можжевельничек,
Весь в иголочках,
Остроколочках, —
Не шуми, не гуди
Да Никиту не буди.
Уж ты ветер, ветерок,
Прилетай на наш порог,
Ты свернись клубком,
Укачай наш дом,
Баю-бай запевай,
Сон да дрёму навевай!
Май 1917.
Нике три месяца
* * *
Стихи предназначены всем.
И в этом соблазны и мука.
У сердца поэта зачем
Свидетели тайного стука?
На исповедь ходим одни.
В церквах покрывают нам платом
Лицо в покаянные дни,
Чтоб брат не прельстился бы братом.
А эта бесстыдная голь
Души, ежедневно распятой!
О, как увлекательна боль,
Когда она рифмами сжата!
И каждый примерить спешит, —
С ним схожа ли боль, иль не схожа,
Пока сиротливо дрожит
Души обнаженная кожа.
Декабрь 1917. Москва
* * *
Мороз оледенил дорогу.
Ты мне сказал: «Не упади»,
И шел, заботливый и строгий,
Держа мой локоть у груди.
Собаки лаяли за речкой,
И над деревней стыл дымок,
Растянут в синее колечко.
Со мною в ногу ты не мог
Попасть, и мы смеялись оба.
Остановились, обнялись…
И буду помнить я до гроба,
Как два дыханья поднялись,
Свились, и на морозе ровно
Теплело облачко двух душ.
И я подумала любовно:
— И там мы вместе, милый муж!
1 января 1918. Москва
* * *
Алексей — Человек Божий, с гор вода.
Календарь, 17 марта
Алексей — с гор вода!
Стала я на ломкой льдине,
И несёт меня — куда? —
Ветер звонкий, ветер синий.
Алексей — с гор вода!
Ах, как страшно, если тает
Под ногой кусочек льда,
Если сердце утопает!
17 марта 1918
БОЛЕЗНЬ
Покрой мне ноги тёплым пледом,
И рядом сядь, и руку дай,
И будет с ласковым соседом
Малиновый мне сладок чай.
Пускай жарок, едва заметный,
Гудит свинцом в моей руке, —
Я нежности ветхозаветной
Прохладу чую на щеке.
Все меньше слов, все меньше силы,
Я вздохом говорю с тобой,
И словно воздух льется в жилы,
Невыразимо голубой!
Февраль 1919. Одесса
СЕСТРЕ
Как много на лице зажглось
Смешных веснушек золотистых!
И ландыша фарфор душистый
В девичьем узелке волос.
Прикрыв рукою загорелой
Глаза, ты в поле смотришь, вдаль…
Морщинкой детскою, несмелой
У милых губ легла печаль.
А там, в полях, устав от зноя,
Пылит дорогу чей-то конь,
И мимо, мимо… Солнце злое
Льёт белый, медленный огонь.
Запомню этот деревенский
Горячий день, весну и даль,
И нежных губ, еще не женских,
Еще бесслезную печаль.
* * *
Вторая неделя поста,
А здесь уж забыли о стужах.
В деревьях сквозит чернота,
И голубь полощется в лужах.
А в милой Москве ещё снег,
Звон великопостный и тихий,
И санок раскидистый бег
В сугробах широкой Плющихи.
Теперь бы пойти на Арбат
Дорогою нашей всегдашней!
Над городом галки кричат,
Кружат над кремлёвскою башней.
Ты помнишь наш путь снеговой,
Счастливый и грустный немножко,
Вдоль старенькой церкви смешной, —
Николы на Куриих Ножках?
Любовь и раздумье. Снежок.
И вдруг, неожиданно, шалость,
И шуба твоя, как мешок…
Запомнилась каждая малость:
Медовый дымок табака, —
(Я к кэпстану знаю привычку), —
И то, как застыла рука, —
Лень было надеть рукавичку…
Затоптан другими наш след,
Счастливая наша дорожка,
Но имени сладостней нет, —
Николы на Куриих Ножках!
Март 1919. Одесса
* * *
Шатается по горенке,
Не сыщет уголка
Сестрица некрещёная,
Бессонная тоска.
Присядет возле ног моих,
Колени обовьет,
Бормочет мне знакомый стих
И всё поёт, поёт.
И руки бесприютные
Всё прячет мне на грудь,
Глядит глазами смутными,
Раскосыми чуть-чуть.
1918
* * *
В чистом домике печаль,
Я живу, бедна грехами.
И о том, чего не жаль,
Говорю и лгу стихами.
Пусть певучий этот щит,
Неправдивый и лукавый,
Дольше сердце защитит
От лихой, людской расправы!
Если ж выдаст боль и дрожь
Голос, чересчур звенящий, —
Пусть ему поверят, — что ж!—
Ведь и он не настоящий.
1 января 1918. Москва
* * *
Проходят мимо неприявшие,
Не узнают лица в крови.
Россия, где ж они, кричавшие
Тебе о жертвенной любви?
Теперь ты в муках, ты — родильница.
Но кто с тобой в твоей тоске?
Одни хоронят, и кадильница
Дымит в кощунственной руке.
Другие вспугнуты, как вороны,
И стоны слыша на лету,
Спешат на все четыре стороны
Твою окаркать наготу.
И кто в безумьи прекословия
Ножа не заносил над ней!
Кто принял крик у изголовия
И бред пророческих ночей?
Но пусть. Ты в муках не одна ещё.
Благословенна в муках плоть!
У изголовья всех рождающих
Единый сторож есть — Господь.
Октябрь 1917
