* * *
Лев Николаевич Толстой ушел из дома из-за невыносимых противоречий с женой. У Алексея Николаевича Толстого, третьего Толстого русской литературы, было четыре графини Толстых, в том числе одна Софья. Ни одна из них не поколебала ни душевного равновесия эгоцентричного “советского графа”, ни основ его уютного домашнего очага.
——————————————————————————–
Новый советский
Про Алексея Толстого в Ленинграде рассказывали такой анекдот: “Советская власть в Ленинграде пала, город в руках белых. По этому поводу на Дворцовой площади идет парад. И вдруг, нарушая торжественность момента, наперерез процессии бросается писатель Алексей Толстой. Он обнимает морду генеральского коня и, рыдая, говорит: “Ваше превосходительство, что тут без вас было…”
В тридцатые годы это казалось злой шуткой по поводу беспринципности писателя: в 1918 году он собирался целовать сапоги у царя, если восстановится монархия, и ржавым пером прокалывать глаза большевикам, а потом с большим достоинством возглавил советскую литературу. Сегодняшний читатель прежде всего подумает, что совсем недавно он видел что-то похожее. Толстой вообще очень созвучен нашему времени. Даже любимое словечко у него было суперсовременное – “колбаситься”.
В Советской России живущий на широкую ногу автор “Петра I” и “Золотого ключика”, со своей великолепной дачей, мебелью XVIII века, двумя иномарками и многочисленной прислугой, был своего рода новым русским, предвестником грядущей эпохи. Малинового пиджака, конечно, не было: кровь Толстых и Тургеневых гарантировала хороший вкус. Жизнелюб, любитель хорошо поесть и хорошо выпить, эгоцентричный, чуждавшийся идейных людей и всяких идей вообще, Толстой мог бы задать любимый вопрос нашего времени: “Если ты такой умный, почему ты такой бедный?” Он любил “многие великолепные вещи” и всегда умел добыть на них деньги. Бунин писал в дневнике в 1918 году: “Новая литературная низость, ниже которой падать, кажется, уже некуда: открылась в гнуснейшем кабаке какая-то “Музыкальная табакерка” – сидят спекулянты, шулера, публичные девки и лопают пирожки по сто целковых штука, пьют ханжу из чайников, а поэты и беллетристы (Алешка Толстой, Брюсов и так далее) читают им свои и чужие произведения, выбирая наиболее похабные. Брюсов, говорят, читал “Гавриилиаду”, произнося все, что заменено многоточиями, полностью. Алешка осмелился предложить читать и мне – большой гонорар, говорит, дадим”.
Даже свой титул красный граф сумел выгодно продать Советской власти, которой хотелось иметь собственного Толстого, пусть и не Льва. На VIII съезде Советов Молотов говорил: “Передо мной выступал всем известный писатель А.Н.Толстой. Кто не знает, что это бывший граф А.Толстой, а теперь один из лучших и один из самых популярных писателей земли советской – товарищ А.Н.Толстой. В этом виновата история. Но перемена-то произошла в лучшую сторону. С этим согласны мы вместе с самим А.Н.Толстым”.
Блок, недолюбливавший молодого Толстого, дал ему такую характеристику: “Много в Толстом и крови, и жиру, и похоти, и дворянства, и таланта”. Конечно, такой человек любил женщин. Четырем он дал право зваться “графиня Толстая”.
“С такой фамилией можно и лучше”
Первой жене Толстого, Юлии Васильевне Рожанской, не повезло. Она вышла замуж за юного студента-технолога, с громкой фамилией и графским титулом, но не слишком богатого. Родила ему сына Юрия (он умер в три года от менингита уже после развода родителей).
Очень быстро выяснилось, что будущего инженера человеческих душ карьера инженера как такового не прельщает. Он хочет посвятить себя искусству и начинает писать стихи. В 1906 году его слушает в одном из журналов молодая поэтесса Наталья Крандиевская, жена известного петербургского адвоката и будущая третья графиня Толстая. Ее приговор: “С такой фамилией можно и лучше”.
Один из петербургских поэтов вспоминал: “Самым плодовитым из всех был один юноша с круглым бабьим лицом и довольно простоватого вида, хотя и с претензией на “артистичность”: бант, шевелюра… Считался он бесталанным, неудачником. Звали этого упорного молодого человека граф А.Ник.Толстой”.
В это же время он знакомится с Софьей Исааковной Дымшиц, сестрой своего однокашника.Она художница. И в Толстом тоже просыпается художественный талант. Она занимается в школе Егорова, Толстой тоже начинает учиться композиции и рисунку. Это тем более удобно, что родители Софьи Исааковны против визитов в их дом женатого человека. Весной 1907 года Толстой делает Софье Дымшиц предложение.
Желая проверить силу его чувств, Софья Дымшиц предложила Толстому поехать за границу с женой. Толстые возвращаются через месяц: ясно, что семья распалась. Чуждая богемности жена прекрасно понимает: “Если ты окончательно решил отдаться искусству, то Софья Исааковна тебе больше подходит”.
Отдаваться искусству было решено в академии художеств. Впрочем, посмотрев работы Толстого, Бакст вежливо посоветовал ему заняться литературой. А работы Дымшиц одобрили и Бакст, и Сомов, и Добужинский. Свадебным путешествием стала поездка в Париж. Она надеялась показать свои работы мэтрам, а он собирался продолжить работу над русским фольклором. И стихи к жене он в это время пишет в стиле “а-ля рюс”, отказавшись от мрака, теней и вековых скрижалей:
Сочной черники кусты,
Ягоды спелые.
К ним наклонилася ты,
Лилия белая.
В пансионе, где жили молодожены, Толстой шокировал благопристойных европейцев, обедая “по-волжски”. За столом блюдами обносили по нескольку раз – для проформы. Толстой же прикладывался к блюду второй раз (это был обед по-русски) и третий – по-волжски. Хихиканье и косые взгляды европейцев не смущали ни его, ни раскрепощенную Софью Исааковну. Отличный аппетит и полное равнодушие к чужим оценкам были свойственны Толстому всегда.
Вернувшись в Петербург, Толстые посещают родственников в самарской усадьбе, осуждают их за старомодность и дворянскую ограниченность и забирают в столицу фамильную мебель.
Толстой вовсю печатается и даже в качестве продвинутого стихотворца рекомендует известному критику Чуковскому начинающего поэта Николая Гумилева. Впрочем, литературный Петербург относится к третьему Толстому достаточно иронически. Человек, обладающий стихийным талантом, но не слишком отягощенный книжной премудростью, он становится героем анекдотов, пытаясь усвоить идеи и словарь символистов. Как-то на “башне” у Вячеслава Иванова во время вдохновенной лекции Толстой вдруг прервал хозяина вопросом: “А что вы, собственно, Вячеслав Иванович, называете ямбом?”
Впрочем, от ямбов Толстой скоро отказывается и переходит на прозу. Первые же опубликованные повести приносят ему славу. Он становится модным писателем.
Витязь в обезьяньей шкуре
“То было время, когда любовь, чувства добрые и здоровые считались пошлостью и пережитком; никто не любил, но все жаждали и, как отравленные, припадали ко всему острому… Девушки скрывали свою невиность, супруги – верность. Разрушение считалось хорошим вкусом, неврастения – признаком утонченности. Этому учили модные писатели, возникавшие в один сезон из небытия. Люди выдумывали себе пороки и извращения, лишь бы не прослыть пресными” – так описывал Толстой Петербург тех дней в романе “Хождение по мукам”.
Впрочем, в литературный быт 10-х годов, так апокалиптически описанный в романе, Толстой вписался весьма органично. Дионисийские вечера и пляски, маскарады, любительские спектакли сменяли друг друга. Толстые всюду были на первых местах. Софье Дымшиц-Толстой Гумилев посвятил первую редакцию сборника “Поединок”. Толстой был секундантом Волошина в его дуэли с Николаем Гумилевым из-за героини знаменитой литературной мистификации – Черубины де Габриак. И именно Толстой выбрал место для знаменитого артистического кабаре “Бродячая собака”, где бывал весь литературный Петербург. Он же написал первый пункт устава “Собаки”, весьма неорганичный для себя самого – “Никому ни за что не выплачивается никакого гонорара. Все работют бесплатно”.
Красавица Соня вполне вписывалась в излюбленный модерном образ – смесь серафима и дьяволицы. Она танцевала в скандально знаменитом спектакле “Ночные пляски”, все роли в котором исполняли поэты и художники, а режиссером был Мейерхольд. Федор Сологуб, автор пьесы, приглашал участвовать в плясках и Крандиевскую: “Не будьте буржуазкой, – надменно уговоривал Сологуб загробным глуховатым своим голосом без интонаций, – вам, как и всякой молодой женщине, хочется быть голой. Не отрицайте. Берите пример с Софьи Исааковны, с Олечки Судейкиной. Они вакханки…”
В 1911 году, когда Толстые были в Париже, у них родилась дочь Марианна. Толстой, мечтавший о дочери (“Без детей нет семьи”), изводил кухарку контролем за чистотой посуды.
В 1912 году семья переезжает в Москву. В литературных кругах по этому поводу ходит анекдотическая история. Николай Гумилев привез из очередной поездки в Абиссинию две обезьяньи шкуры и подарил их Гиппиус и Мережковскому. Пришедшие в гости Толстые выпросили их у литературных мэтров – чтобы надеть на какой-то маскарад. Одну из шкур после долгих напоминаний вернули разрезанной, другую – без хвоста. Последовали требования вернуть хвост, резкое письмо Мережковского, скандал и третейский суд, потребовавший от Толстого извинений.
Но в это время Толстые уже, пожалуй, в разных шкурах. Картины Софьи Исааковны появляются на выставках. По ее словам, профессиональные интересы уводили ее в среду художников.
“Козерог” и “синица” – так Толстой обозначал два женских типа. Синица – ясная и милосердная женственность. Козерог – непростота, самолюбие, всевозможные сложности. Софья Дымшиц, человек самодостаточный и одаренная художница, была, конечно, козерогом и не собиралась класть жизнь на алтарь толстовского таланта. В дальнейшем в руках – и браках – у Толстого будут исключительно “синицы”.
Во время одной из прогулок Толстой, не любивший недоговоренности, сказал жене: “Я чувствую, что этой зимой ты уйдешь от меня”. Окончательный разрыв произошел только в 1914 году, после начала войны. В это время Толстого уже связывали романтические отношения с Натальей Васильевной Крандиевской.
Высокие отношения
Собственно, знакомы они были давно. В студии, где Крандиевская училась живописи, Софья Дымшиц была ее соседкой по мольберту, а ее муж регулярно появлялся в студии и разглядывал в лорнет студисток, холсты и обнаженных натурщиц.
Ей 26 лет, она воспитывает 4-летнего сына. Ее муж известный адвокат, товарищ Керенского. На одном из обедов в предвоенную зиму Толстой и Крандиевская заговорили о жизни и смерти. Темы их бесед вообще были возвышенными. Толстой говорил ей: “Я вас побаиваюсь. Чувствую себя пошляком в вашем присутствии…” Даже на маскараде, устроенном Софьей Исааковной, хозяин в лиловом парике, одетый маркизом, говорил с гостьей о вечном: “Запомните, близок конец мира…”
Толстой надписал Крандиевской книгу “За синими реками”:
Не робость, нет, но произнесть
Иное не покорны губы,
Когда такая нежность есть,
Что слово – только символ грубый.
Началась война. Она работает сестрой в лазарете. В “Хождении по мукам”, где в Кате легко узнать Наталью Крандиевскую, а в Даше ее сестру Надежду, Толстой пишет: “В первое время у нее было отвращение к грязи и страданию. Но она преодолела себя и понемногу втянулась в работу. Однажды она сказала Даше:
– Почему это выдумано было, что мы должны жить какой-то необыкновенной утонченной жизнью? В сущности, мы с тобой такие же бабы, – нам бы мужа попроще да детей побольше…”
Он едет на фронт корреспондентом от “Русских ведомостей” и пишет нежные письма. Летом 1915 года тридцатидвухлетний Толстой страстно влюбляется в семнадцатилетнюю балерину Маргариту Кандаурову и делает ей предложение. А с Крандиевской делится своими переживаниями: “Маргарита – это не человек. Цветок. Лунное наваждение. А ведь я-то живой. И как все это уложить в форму брака, мне до сих пор неясно”.
После ее отказа он делает предложение Крандиевской: “В одну из наших встреч, прошлой зимой, вы как-то сказали, что для женщины любить – это прежде всего оберегать, охранять. Это вы правильно сказали.”
Софья Дымшиц, следившая за тем, чтобы муж попал в хорошие руки, замечает: “Я обрадовалась, что талант его найдет себе верную поддержку. Алексей Николаевич входил в литературную семью, где его творческие и быовые запросы должны были встретить полное понимание.”
Наталья Крандиевская сама писала стихи. Их высоко оценивал такой строгий критик, как Бунин, которому она приносила на суд свои первые пробы: “Она пришла ко мне однажды в морозные сумерки, вся в инее – иней опушил всю ее беличью шапочку, беличий воротник шубки, ресницы, уголки губ, – и я просто поражен был ее юной прелестью, ее девичьей красотой и восхищен талантливостью ее стихов, которые она продолжала писать и впоследствии, будучи замужем за своим первым мужем, а потом за Толстым, но все-таки почему-то совсем бросила…”
Говорят, мужчине приятнее видеть накрытый к обеду стол, чем слышать, как его жена говорит по-гречески. Крандиевская посвятила себя таланту мужа и созданию для него максимально комфортных условий. Стихи она снова начнет писать после развода в 1935 году.
Сам Толстой говорил: “Война и женитьба на Наталье Васильевне Крандиевской были рубежом моей жизни и творчества. Моя жена дала мне знание русской женщины”.
В 1917 году у Толстых рождается сын Никита. В 1918-м они уезжают в турне по сытой Украине, а оттуда в эмиграцию, в Париж. Он пишет “Хождение по мукам” и “Детство Никиты”, она заканчивает трехмесячные курсы кройки и шитья и шьет пользующиеся большой популярностью модные платья богатым эмигранткам.
Вернувшись в Советскую Россию, Толстые поселились в бывшем Царском, ныне Детском Селе. Об их “таланте домовитости”, умении украсить быт, великолепных картинах и восточных коврах пишут многие мемуаристы. В доме мебель, павловская или екатерининская. Водку Толстой переливает в затейливые штофы времен Петра I. В Детском Селе устраивались маскарады, елки, шарады и зимние ночные катания в розвальнях. Много гостей. В их числе писатель Баршев с женой Людмилой, которая через несколько лет станет сначала литературным секретарем, а потом четвертой женой Толстого.
Когда из Ленинграда высылают дворян после убийства Кирова, Толстой задерживается в Москве и в Горках, у Горького: “Меня же замучают звонками и просьбами”. В это же время он переживает неразделенную влюбленность в недавно овдовевшую невестку Горького, Надежду Пешкову. Жене он откровенно говорит: “У меня осталась одна работа. У меня нет личной жизни”.
Свирепый закон любви
Их взгляд на последовавший разрыв, естественно, диаметрально противоположен.
Наталья Крандиевская: “Дальнейшие события развивались с быстротой фильма. Нанятая мной для секретарства Людмила через две недели окончательно утвердилась в сердце Толстого и в моей спальне… Таков свирепый закон любви. Он гласит: если ты стар – ты не прав и ты побежден. Если ты молод – ты прав и ты побеждаешь”.
52-летний Толстой, в октябре 1935 года женившийся на 29-летней Людмиле Баршевой, убежден, что он впервые в жизни полюбил человека. Он пишет ей письма: “Умная, талантливая, веселая (это очень важно – веселая!) Мика, клянусь вам, в вас я первый в моей жизни раз полюбил человека… Я похож на собаку, которая лежит у камина и глядит на своего бога… Вы будете героиней моих замыслов, моих романов… Мики, ты должна стать государственной женщиной. Теперь вся Москва знает, что ты моя будущая жена – я сказал об этом вчера в ЦК партии (так было нужно)… твое письмо напомнило мне письма Пушкина… Я думал о тебе, когда спускался с холма в Аустерлице: в тебе воплощена русская женщина, то есть самое прекрасное на земле…”
Крандиевская пишет стихи о разрыве с мужем и своей боли.
Так тебе спокойно, так тебе не трудно,
Если издалека я тебя люблю…
В доме твоем шумно, в жизни – многолюдно,
В этой жизни нежность чем я утолю?
Толстой, которому бывшая жена читала свои стихи, нашел в них “пушкинскую прелесть”: “Туся с каждым годом пишет все лучше и лучше. Ну, Туся, прочти-ка еще”.
Всегда разбиравшийся в женских нарядах, он начинает наряжать молодую красавицу-жену. Из Праги он пишет: “С 12 до 17 покупались по списку вещи для Алешиной жены Мики, какие куплены штучки! Я взял в посольстве одну даму, ростом и фигурой приблизительно как ты и загонял ее насмерть”. Он убежден – только в эти годы человек начинает во всю полноту мыслить, видеть, понимать, чувствовать и любить.
После раздела мебели и картин Толстой с молодой женой переезжают в Барвиху.
Годы последнего брака – время окончательного официального признания Толстого и его процветания. Он – депутат Верховного Совета, член Комиссии по установлению окончательного текста конституции, председатель секции литературы Комитета по Сталинским премиям, награжден орденами Ленина и “Знак Почета”.
Знакомая Толстых вспоминает: “В Барвихе жилось удобно и привольно. В распоряжении Толстых были кухарка Паша, горничная Лена, шофер и садовник. В гараже стояли два автомобиля – роскошный студебеккер и сравнительно скромный форд – Миля предпочитала студебеккер, форд же служил больше для хозяйственных надобностей”.
Толстой посвятил жене свое последнее произведение – драматическую повесть “Иван Грозный”. Ее фамилия как соавтора-сценариста стоит в титрах фильма “Золотой ключик”. Окруженный заботами новой жены, Толстой дописывает “Петра”. Виктор Шкловский увидел в романе отсвет последней любви Толстого: “Круглый, крепкий, как литой, веселый Алексей Николаевич любовался Екатериной. Опыт и любовь немолодого, но не состарившегося человека выражена в третьей части “Петра I”.
После смерти Толстого в 1945 году Людмила Ильинична сохранила для потомков рабочий кабинет, библиотеку и архив писателя.
