Перепечатка из газеты “Ленинская смена” (Горький) от 2 марта 1988 г.
Автор: Наталия Аксельруд
Стихи: Евгений Клячкин
“Мне поначалу казалось, что задача искусства в целом и песни в
частности в том, чтобы поймать бегущих мимо тебя людей, занятых,
собственно, только собою, не думающих о нуждах человечества, поймать
резко – как можно резче – рывком, – развернуть к себе и бросить в
лицо им, как говорил поэт, “железный стих, облитый горечью и злостью”,
бросить в лицо ту правду, которая никому из этих людей не известна, –
и ты имеешь право выступать от имени всех людей как их защитник. Вот,
казалось мне, так нужно. Теперь мысли иного плана: наверное, задача
искусства вообще и песни в частности заключается в том, чтобы в этом
неуравновешенном и толкающем ежечасно человека в разные стороны мире –
человека, которому споткнуться – раз плюнуть, – не стараться уколоть,
взбудоражить, вывести из равновесия его, сытого, – а наоборот, ему,
голодному, ему, трудно стоящему – подставить ступеньку, и чтобы он мог
двигаться дальше. Оба этих взгляда справедливы: юности свойственен
максимализм, было бы странно иначе, а человеку зрелому свойственно
стремление понимать. А рядом стоит другое слово – прощать. И помогать
тоже”.
…А наутро он проснулся знаменитым. Это было давно: страшно по-
думать, четверть века назад, до официального признания, до филармони-
ческих концертов и первого сольного диска было еще далеко, но его пе-
сни и песни его друзей по перу и гитаре распевались всей страной. Они
пели песни свои и песни друг друга, не приемля официозной и пустой эс-
трады. Кукин пел “Гостей” и “Светланочку”, Визбор в фильме “Июльский
дождь” – “Обеденный перерыв”: это были песни ленингрдца Евгения Кляч-
кина.
Об авторской песне и ее феномене уже достаточно сказано. Чем же
конкретно отличимо творчество Клячкина от других мэтров этой песни?
В давней иронической “Песенке к Всевышнему” он написал: “Какую
думал думочку, какую ведал цель, вложив мне сердце с дырочкой – не
сердце, а свирель?..”
Итак, свирель – инструмент отзывчивый и нежный. Не иначе как сви-
рель делала своего обладателя столь деликатным: “И привычно нам щадить
других, себя не защищая…” И через годы – то же: “Ах, ради бога, просьба
не вставать, не прерывать из-за меня дела…”
В юности была написана песня “На Театральной площади” – прелест-
ная, искрящаяся юмором и мажором. “А я глядел в полнеба, а я владел
полмиром”, – радовался герой. И долгое-долгое время – ничего похожего.
Его песни узнавали сразу: они были то беззащитно-лиричны и до прозрач-
ности откровенны, то наполнены ерничеством и сарказмом, что практически
не встречалось у других авторов. К тому же его творчество отличало осо-
бое внимание к так называемым мелочам, на деле оказавшимся крайне не-
обходимыми. Например, он видел, как ветер носит по зимнему асфальту
рваный газетный лист – и возникала пронзительная по ощущению песня “Та-
нец старой газеты”: этот лист “встал на носочки и поднял над снегом
плечо, и вот уже края его трепещут, как крылья, и ломкая грудь выгиба-
ется вздутым плащом, и в каждой бывшей строчке, в каждой букве –
усилье…” Эти грустные песни удаются ему и до сих пор больше, чем иные,
полные радости, – таков уж характер его музы.
Вообще, тем у него не так много. Город, природа, возвращающая по-
эту душевное равновесие, любовь… Для ленинградца его поколения даже
странно, но он, перенесший блокаду, потерявший в войну мать, он, вос-
питанник детского дома, написал – да и то сравнительно недавно – всего
две песни о войне. Не стоит, однако, торопиться с выводами: “Я шел к
этой песне, – скажет он о “Возвращении”, – 15 лет: с тех пор, как во-
обще начал писать”. Она посвящена матери поэта: “Я помню год и месяц,
даже день – твое лицо, сухое, как пустырь. Из нас в живых остаться мог
один, и этот выбор совершила ты”.
Вот я все о поэзии, а ведь слава и гордость Клячкина, при нераз-
рывности музыки и стиха, – все-таки музыка. Его как мелодиста не спута-
ешь ни с кем, об этом говорил и Юрий Визбор, и один из самых незаурядных
композиторов нашего времени Альфред Шнитке. Да и сам Клячкин признался:
“У меня есть стихи – мало, но есть. Но песня тогда становится песней,
когда я чувствую, что этим стихам не хватает музыки и музыка доскажет
то, чего нет в словах…”
…А тогда, в 1963 году, он уже был частью жизни и культуры интел-
лигентной молодежи. В своем “Путешествии к другу детства” Андрей Битов
писал об этих ребятах, отмечая “их магнитофоны с Клячкиным и Визбором,
их внимание к поэзии…” Прошли годы, но магнитофоны многих из нас все
поют их голосами.
Как-то раз спросили, в чем, по его мнению, смысл работы над автор-
ской песней вообще. “Не врать себе”, – ответил он просто и убежденно.
Что ж, к этому, наверное, нечего добавить…
ИЗВИНЕНИЕ
Вы извините эти вольности –
я не могу на “ты”, как прежде.
“Ты” – боль моя, а “Вы” – уходите.
Но это “Вы” – почти надежда.
Не “ты”, а “Вы” – и все покажется
опять бегущим от начала.
“Вы” – значит, все, что было, скажется
умней и лучше, чем сказалось…
Тот день, так и не ставший вечером…
И миг, несущий эти строки…
Вы упоительно забывчивы,
очаровательно жестоки.
Перемежая солнце тенями,
Вы так легко меняли маски! –
оранжерейное растение
из сочиненной Вами сказки.
И пыль и снег – все мимо падало,
но вот – холодное – коснулось…
Ах Вам ли думать и разгадывать –
Вы просто жалобно свернулись.
О век несытого количества,
когда излишества не в моде!
Вы – безусловное излишество,
Вы – как цветок на огороде.
23 – 24 мая – ноябрь 1968
Е.Клячкин
ОСЕНЬ
Осень – падают сомненья.
Осень – гнутся мачты сосен.
Осень – близятся решенья –
вот такое время – осень.
Осень – время расставанья,
дом забит и сад заброшен,
и последнее свиданье
лишь с тобой одною, осень.
Осень – север голубее
и слабей дыханье юга.
В ломком золоте аллеи,
где-то тихо зреет вьюга.
Осень платит не по капле,
осень платит полной мерой
и за меченые карты,
и за верность, и за веру.
Шепот слышен на полсвета,
горизонт прозрачно-ясен,
и чиста моя планета –
вот что значит слово “осень”.
Вот что значит слово “осень”.
20 – 21 сентября 1974
Е.Клячкин
ОБЪЯСНЕНИЕ
“Как много тебе дано! –
она мне сказала так, –
что сколько ни взять – все равно,
для целого это пустяк.
А мне так мало дано,
нельзя же все одному, –
возьму хотя бы одно –
тебя у тебя возьму.”
– А что ж тогдп будет мне? –
“Чудак! Тебе буду я!
Ты мой – это как во сне.
Как сон – это я твоя.”
– И ты, значит, будешь мной?
А я тогда буду кем? –
“Ах глупый ты, глупый мой!
А ты тогда будешь всем!”
Вы думаете – слова?
Я был и землей, и травой,
и небом – пусть иногда, –
и только не был собой.
14 ноября 1968 – 16 марта 1977
Е.Клячкин
* * *
На лестницах ночует мгла,
разбавленная в переулках,
и собирается в углах,
и звуки отражает гулко.
К равнинам бледных площадей
прямые линии проспектов
выводят маленьких людей
под белым флагом сигареты.
Как неизменность перемен,
для них, возникших ниоткуда,
как доказательство измен –
сегодня сотворится чудо.
За сумасшедшим седоком
верхом на вздыбленном граните
восстанет в шлеме золотом
тяжелый города хранитель.
И чудом их соотнеся
мы вдруг, подобно озаренью,
уверуем, как в божий знак –
в единственность его решенья.
И рядом с этими двумя
забыть нетрудно и небольно
и Марииниский особняк,
и зеленью укрытый Смольный.
А эта власть исподтишка! –
трусливый кнут над робкой шеей
не с облаков, а с чердака! –
что может быть еще смешнее?!
А здесь – так ясно… Ровный блеск
над раскаленной головою…
И шпиля вертикальный всплеск
над побледневшею Невою.
Е.Клячкин
ИУДА
Быть бы Христу забытым –
мало ли их, пророков,
бледных от нетерпенья
что-то кричали нам,
а подойдя к корыту –
главному из уроков –
чавкали с наслажденьем,
глядя по сторонам.
Может быть, не корыто –
знай же, поди, откуда
тот ручеек берется,
тот вытекает миг.
Быть бы Христу забытым,
если бы не Иуда –
верный его апостол,
лучший его ученик.
Дальше уже не важно,
плакал или смеялся,
тверд был или отрекся,
в небе или нигде.
Может быть, было страшно,
может быть, унижался…
Важно то, что в итоге,
важно – что на кресте.
И сохранило время
только четыре раны
и доказало болью,
где нехватило сил.
Это-то нас и греет,
и почему-то не странно,
что дописали вольно
все, чему он учил.
Мы говорим: “Предатель!”
Нашею меркой судим
мы, чей еще при жизни
тает короткий след.
А я говорю: “Создайте
памятники Иуде!!!”
…И да откроют в Зимнем
музей тридцати монет.
14 – 20 марта 1977
Е.Клячкин
БАЛЛАДА О СТУПЕНЬКЕ
Бьется тело в четыре стены,
бьется мозг в черепную коробку –
весь наш путь, безнадежно короткий,
на биенья мы обречены.
Если вдуматься – смысла здесь нет:
это просто звериная жажда
сохранения права за каждым
выбирать направленье и след,
Но представив, хотя бы сейчас,
разрешение наших томлений,
мы поймем, что в любом направленьи
уже двигался кто-то до нас.
И выходит, что выбор любой,
даже если ничто не мешает,
сам собой очень мало решает
и не ценен еще сам собой.
Значит суть заключается в том,
чтобы выбрав любое решенье,
не терзать свою веру сомненьем,
а стремиться вперед, чтоб потом
прорубившись сквозь косность и ложь,
сквозь сомнения, боль и усталость, –
убедиться: ступенька осталась,
и ее уже не уберешь.
И кому-то, кто вслед за тобой
пробежит там, где ты продирался,
она скажет: “Ведь тот не боялся,
так не бойся и ты, дорогой.
Вот ступенька. А раз она есть,
так не падай в тоске на колени –
ты прорубишь иные ступени…”
Как мне кажется, главное – здесь.
22 октября 1977 – 8 января 1978
Е.Клячкин
НОКТЮРН
Мотались тени на стене
и на стене метались тени
диковинных ночных растений,
и бились капли на окне.
Неровно вздрагивал фонарь,
и, сокращая расстоянья,
тень повторяла колебанья,
и царь лесной был снова царь.
Люблю волненье тех минут,
когда невластен над собою,
мы называем их судьбою,
и верю я – они не лгут.
Не разбирая почему,
себя я смело им вручаю,
я про себя так мало знаю,
что и сомненья ни к чему.
В потоках льющейся воды
я чувствую родство такое,
и столько свежего покоя,
что знаю – вот мой поводырь.
И черным воздухом дыша
я прозреваю эту местность,
и обретает легковесность
моя бессмертная душа.
26 августа 1969
