Натали Барни в книге Анны Саакянц «Марина Цветаева. Жизнь  и творчество», часть 2 «Заграница» (фрагмент)

Натали Барни в книге Анны Саакянц «Марина Цветаева. Жизнь и творчество», часть 2 «Заграница» (фрагмент)

Анна Саакянц
«Марина Цветаева. Жизнь и творчество»

Часть вторая. ЗАГРАНИЦА
6. «Роднее бывшее — всего…»
(1930—1936)
1932-й

Ноябрь и декабрь вписали в творчество Цветаевой новые уникальные страницы. За это время она создала свое французское «Письмо к Амазонке» (первые две редакции). Трактат — эссе — рецензия — размышления — лирика — философия — психология, — все соединилось в этом небольшом произведении объемом менее печатного листа.
Но здесь — небольшое отступление.

В руки Марины Ивановны попала книга под названием «Мысли Амазонки», принадлежавшая перу поэтессы и эссеистки Натали Клиффорд-Барни. Это была знаменитая в литературных кругах пятидесятишестилетняя парижская «Сафо». Женщина неугасимого духа, — как писал о ней современник, — она превыше всего ставила право вольно и счастливо распоряжаться своей жизнью, перевернула общепринятые нормы, была абсолютно свободна от условностей. Не лишившаяся и в старости способности испытывать счастье любви (не ограничивать любовь сексом — был ее девиз), умевшая подчинять себе подруг, предельно раскованная, ставшая при жизни почти легендой, — такова была эта Амазонка — как ее в самом деле и называли — эта Лорелея (прозвище, заслуженное благодаря красоте белокуро-золотистых волос), «принцесса», «обольстительница», и, наконец — «Ларошфуко в юбке». Последний «титул» Натали Барни получила после выхода первого издания «Мыслей Амазонки», еще в 1918 году. Цветаева, по-видимому, только что впервые прочитавшая книгу, решила откликнуться на нее в печати — очередная попытка пробиться к французскому читателю.

В начале своего «Письма» она упоминает о «белом видении», давшей ей книгу, подразумевая саму Барни; примечательно, что, по воспоминаниям современников, писательница любила (правда, особенно в молодости) белые одеяния — и, вероятно, такою и предстала перед цветаевским взором, — где и когда — нам пока неизвестно. Здесь интересно, однако, другое.
«Вы были в белом, просгорном, ниспадавшем…» — писала Цветаева, как мы помним, Саломее Николаевне в августе. Что было раньше: это письмо или ответ «Амазонке»? Очевидно, первое, так как свою работу над вторым письмом Марина Ивановна датирует ноябрем — декабрем. Значит, можно предположить, что сон, вызвавший августовское письмо, послужил в какой-то мере толчком к работе над новой вещью в прозе, — работе, отложенной из-за смерти Волошина и писанья «Живого о живом»… Дело, разумеется, заключалось не в совпадении «белых одежд», а в эмоциональной настроенности, в чувствах-раздумьях, вызванных книгой Барни и как бы ускоренных сном.

Увы, нам почти ничего не известно о знакомстве Цветаевой и Барни; возможно, оно было связано с французским цветаевским «Мо’лодцем». Мы не знаем, сколь часто посещала она парижский салон Барни на улице Жакоб, 20, где по пягницам, после четырех пополудни, распахивались двери и где бывали Г. Аполлинер, О. Роден, Э. Эррио, А. Франс, П. Валери, А. Жид, А. Дункан и многие другие… Знаем лишь, что Цветаева не осталась равнодушной к «Мыслям Амазонки» — книге афоризмов, «формул», сентенций и парадоксов — от проницательных до случайных, от тонких до… почти непристойных, но неизменно рискованных и смелых; Натали Клиффорд-Барни ничего не стеснялась и ни в чем не раскаивалась.

О чем она рассуждала? О мужчинах и женщинах; об отношениях между полами; о браке; о детях; о старости; о «нарциссизме» и садизме; о Боге; о «холостячках»; о «философии склонностей» — и прочем, и прочем… Вероятно, Цветаева не прошла мимо таких, например, афоризмов: «Это катастрофа — быть женщиной», «Идем к любви, как идут на смерть», «Любовь к невозможному создает любовь», «Ее (любви) удовольствие — падение вверх». И таких, как: «Любовник — тоже враг женщины», «Молодость — это не вопрос возраста: молоды или стары — от рождения». И еще, возможно: «Брак — фальшивая ценность». И того, что было Марине Ивановне, несомненно, «против шерсти»: «Иллюзия — лень духа», «Отказ — героизм посредственности», «Вялость, Лицемерие, Долг, Жалость, Скука, Умеренность, Отказ — семь смертных добродетелей». И вновь близкое цветаевскому сердцу: «Ничто… не заставит меня отречься от действий, совершенных в пылу, в любви и в юности. Я никогда не показываю спину».

Однако было в этой книге то, против чего Марина Ивановна восстала со всей решительностью: суждения о детях, которые, считала Барни, мешают женщине оставаться женщиной и разрушают идеальные любовные пары. «Ребенок ограничивает в ней женщину, а затем покидает»; «Ребенок и любовник родятся одновременно из горя супруги, разочарованной и искалеченной. Рождение ребенка хуже смерти».

Марина Ивановна, будучи страстной, хотя и не «профессиональной» матерью, прямо не возразила Барни, она поступила иначе. Увлеченная этой уникальной личностью — при полном различии их натур, она противопоставила свою творческую силу — другой. Она села за «Письмо к Амазонке» — кстати, ведая или нет о том, что под таким же точно названием обратился к Натали Клиффорд-Барни восхищенный ею Реми де Гурмон еще в 1914 году?

«Письмо» Цветаевой — не полемика, не критика, не панегирик, не апология, не суд (хотя всего этого в нем понемногу). Оно — казнь. Построено оно по такой примерно схеме. Пара: молодая девушка и старшая подруга. Младшая ищет в старшей опору, нежность, материнство и, главное, душу. Она бежит мужчин (робость северянки) — до той поры, пока в ней не просыпается извечный инстинкт материнства. Желая ребенка, она готова уйти с первым встречным. Это прекрасно чувствует старшая и изводит ее «намеками, подозрениями, упреками». «Ты уйдешь, ты уйдешь, ты уйдешь…». Что младшая и делает. Дальнейшая жизнь старшей складывается в непрестанной смене подруг: блондинку сменяет брюнетка, и т. д. И каждый раз она неизменно остается покинутой, а при случайных встречах с нею бывшие «партнерши» шарахаются от нее, испытывая разрушительное и смешанное чувство ужаса, любви, ненависти, сожаления и стыда. Старость ее всегда одинока.

…Более шестнадцати лет назад рассталась Цветаева с Софьей Парнок, но эта безрадостная история, по-видимому, ожила в ней с первозданной явью. В «Письме к Амазонке» удивительным образом повторилась «схема» давних стихов к «Подруге». Две героини, старшая и младшая. Сначала — обольщение, затем — предчувствие разрыва и наконец — бегство младшей. Только в «Подруге» не упоминались ребенок и муж, но весь психологический ход был тот же. И не звучала ли в этой прозе Цветаевой еще и поздняя месть «подруге» за то, что та втянула ее в губительный мир смещённых, изломанных чувств, искаженной природы?

Природа. В ней-то, считает Цветаева, все дело. Не суд людской, не правила «приличий», даже не Бог, а только природа расставляет всё по своим местам, не терпя нарушений. «Но что скажет, что говорит об этом (союзе двух женщин. — А.С.) природа, единственная карательница и защитница наших физических отступничеств? Природа говорит: нет. Запрещая сие в нас, она защищает самое себя… Она карает нас вырождением…» Оттого-то так страшна «Амазонка», считает Цветаева. Вспоминая подобную пару, которую видела некогда в Крыму, она пишет: «И вокруг них была пустота, более пустая, чем вокруг состарившейся бездетной «нормальной» пары, пустота более отчуждающая, более опустошающая. И только, только потому — про’клятая раса».

И наоборот: «Мужчина, после женщины, какая простота, какая доброта, какая открытость! Какая свобода! Какая чистота». Чистота, ибо рождается Ребенок — «врожденная данность, долженствующая быть данной нам». И он, Ребенок, оказывается «единственной уязвимостью, рушащей все дело» любящих друг друга женщин. «Единственным, кто спасает дело мужчины. И человечества».

Судит ли Поэт Амазонку? Ни в коем случае. Не судит, а казнит. Не от своего имени и не своими руками. От имени Природы и руками Ребенка. С сожалением, сочувствием и даже долей робости, словно созерцая падение чужого величия.

«Обольстительница», разбитая в прах неумолимым ходом вещей. «Принцесса» — «посрамленная, изгнанная, про’клятая». И, что самое невероятное, жуткое, но незыблемое — эта женщина, обреченная на изгнание, проклятие и одиночество, — та самая Душа, которую на время обретали, как пристанище, мятущиеся и неопытные юные девушки. Ибо Амазонка — «более всего душа», обнаженная Душа, которая в старости, распростившись с любовью, отпугивает от себя всех встречных, отпугивает именно обнаженностью своей…
Таков был очередной цветаевский романтический — и убийственный — миф. В который уже раз «проиграл» поэт свою извечную тему: несовершенство земной любви… Когда-то, в далеком двадцать первом году, Цветаева сделала запись о том, что земная любовь женщины к мужчине и мужчины к женщине — «скука», а любовь женщины к женщине и мужчины к мужчине — «жуть». Она и сейчас, в «Письме», на том стоит. «Скука» — это не угасшая за всю жизнь привязанность стариков Филемона и Бавкиды, Афанасия Ивановича и Пульхерии Ивановны, которых Цветаева именует парами, столь же трогательными, сколь и чудовищными. «Жуть» — все то, о чем поведано в «Письме к Амазонке».