Московская Муза. ХVII – ХХI. Антология.
Составитель, автор вступительной статьи и биобиблиографических справок Галина Климова.
М., Московские учебники – СиДиПресс, 2004. – 472 стр., илл.
Собрание московских Муз…
«Московская Муза» – это, прежде всего, книга о Москве, любви и творчестве. Под ее обложкой уживаются почти 180 поэтесс, «поэток» и поэтов. Среди них не только классики, очень известные и неизвестные, но и несправедливо забытые, исчезнувшие или изъятые цензурой, не услышанные в свое время, а также новые молодые имена.
«Московская Муза» – это женский групповой портрет на фоне города, относящийся к московской школе начала XVII – начала XXI веков и не лишенный неизбежных условностей и случайностей.
Когда возник термин “женская поэзия”? Кто этот безымянный гений, с чьей легкой руки ставится клеймо “женская литература”?
Кто берется классифицировать все половые и социо-культурные, или гендерные, различия между Поэзией и “женской поэзией”, Прозой и “женской прозой”, Драматургией и “женской драматургией”?
Почему же тогда подвергается дискриминации “мужская литература”, у которой, конечно же, не менее ярко выражены и половая, и социо-культурная идентификация?
Анонимность искусства и литературы допетровской России почти не различала имен, хотя дошел до наших дней один из московских плачей царевны Ксении Годуновой, дочери Бориса Годунова, предсказавшей (с поэтами так бывает) свою судьбу в осадной Москве 1605 года:
Охте мне молоды горевати!
Что едет к Москве изменник,
Ино Гришка Отрепьев Рострига,
Что хочет меня полонити,
А полонив меня, хочет постритчи,
Чернеческий чин наложити…»
Через песни литературную известность получили цесаревна Елизавета Петровна, певица Елизавета Сандунова, крепостная актриса Прасковья Жемчугова и многие другие. В начале XVIII века имена первых сочинительниц – Анны Буниной, Анны Волковой, Александры Мурзиной и других, отбросивших сословные предрассудки и решивших напечататься, – связаны с петербургской и московской литературной и артистической средой.
Начавшаяся вскоре эпоха литературно-музыкальных салонов, непременной хозяйкой которых была образованная и творчески одаренная женщина, открыла целый ряд имен: Зинаида Волконская, Евдокия Ростопчина, Каролина Павлова, Екатерина Тимашева, Анна Готовцова и др. Вокруг них собирались «поэты пушкинской поры», музыканты, художники, университетские профессора, генералы, дипломаты…Именно в в пушкинскую эпоху впервые появился ряд женских имен, ставших известными в печати, среди них Евдокия Ростопчина и Каролина Павлова. – две звезды, две непримиримые соперницы в творчестве.
Романтичная «красавица и жорж-зандистка» Ростопчина, без устали и без черновиков сочинявшая (буквально на ходу или в карете) многословные и часто весьма банальные светские стихи, дыша ароматами бала во всех его бытовых и психологических коллизиях, одна из первых сумела исповедально выразить свое время и написала в 1840 г. литературный манифест «Как должны писать женщины»:
Да, женская душа должна в тени светиться,
Как в урне мраморной лампады скрытый луч,
Как в сумерки луна сквозь оболочку туч,
И, согревая жизнь, незримая, теплиться…
Да, Каролина Павлова была другой…Нордический тип личности, столь органично возросший на питательной русской почве, не разочаровал масштабом дарования и перспективой творческого роста, умноженных на немецкое трудолюбие. Поднимаясь до вершин общечеловеческого страдания через отвергнутую любовь, отчаяние, забвение, нищету и одиночество на чужбине, Павлова обрела свою индивидуальность. Ее стихи, безошибочно узнаваемые и в наши дни, стали шедевром :
Ты, уцелевший в сердце нищем,
Привет тебе, мой грустный стих!
Мой светлый луч над пепелищем
Блаженств и радостей моих!
Одно, чего и святотатство
Коснуться в храме не могло;
моя напасть! Мое богатство!
Мое святое ремесло!
Что это? Женские стихи или поэзия высокой пробы? – И то, и другое.
Никогда в нашей литературе не было столько женщин-писательниц, никогда женщина-автор не занимала такого видного места, как в конце XIX – начале XX веков. В контексте литературы Серебряного века женская поэзия утвердилась в своей традиции, создав своеобразный культурный слой, характеризующийся тематическим и эстетическим новаторством, широким диапазоном творческих индивидуальностей, особой манерой лирического письма. Не только произведения, но и сама личность творческой женщины, почти всегда неблагополучной, с оттенком внутреннего трагизма, стали объектом научного интереса. В моде были розыгрыши, маски и мистификации (Черубина де Габриак), а также мужские псевдонимы: Вера Инбер была «Старый Джон», Софья Парнок подписывала критические статьи как «Андрей Полянин». И Зинаида Гиппиус в Петербурге, и Поликсена Соловьева (с музыкальным псевдонимом Allegro) в Москве носили мужские костюмы, и писали, как и Мариэтта Шагинян, о себе в мужском роде: «… я вожделел вина и женщин»….
В начале XX в. в России зазвучали два сильных поэтических голоса: в Петербурге – Анна Ахматова, в Москве – Марина Цветаева. Обе они не признавали определения “поэтесса” и не соглашались (в отличие от Надежды Львовой) на «поэтку». О женской поэзии Анна Ахматова довольно жестко высказалась в эпиграмме:
Могла ли Биче словно Дант творить,
Или Лаура жар любви восславить?
Я научила женщин говорить…
Но, Боже, как их замолчать заставить?
Отвергая салонную позу 1910-х годов, Анна Ахматова видела себя поэтом :
Пусть даже вылета мне нет
Из стаи лебединой…
Увы! Лирический поэт
Обязан быть мужчиной.
Однако в поэзии Анна Ахматова создала образ своей современницы, “радостной и достоверной свидетельницы” и участницы трагических событий XX-го века, классической “царскосельской” музы ( хотя некоторые исследователи выделяют в ее поэзии “московский” период) …
Марина Цветаева явила в стихах и в образе творческой жизни неизвестные доселе русской литературе гиперболичность, резкость и жесткость, что было не под силу многим мужчинам-поэтам (равномасштабен , наверное, лишь В. Маяковский ). Марину Цветаеву часто сравнивали с Никой Самофракийской, а Анну Ахматову – с Сафо. Однако Марина Цветаева – глубоко национальный поэт, очень московский, вдохновенно воспевший свой “странноприимный дом”:
Москва! Какой огромный
Странноприимный дом!
Всяк на Руси – бездомный.
Мы все к тебе придем.
Именно Москва стала местом исторической встречи Анны Ахматовой и Марины Цветаевой. Это случилось 6-го или 7-го июня 1941 года.
Кроме Анны Ахматовой и Марины Цветаевой, на горизонте поэтического мира до середины 1920-х годов можно было созерцать прекрасный природный ландшафт женской поэзии Серебряного века, где до сих пор совершаются открытия новых имен и стихов.
– Живи, как все! – это мило,
Но я и жила, как все:
Протянутая, шутила
На пыточном колесе.
Весь день на черной работе
Замаливала грехи,
Как все – в бредовой дремоте
Всю жизнь вопила стихи.
Ступив своей жизни мимо,
Навстречу смертной косе, ?
Давно я живая мнимо
И только кажусь, как все.
Это стихи почти неизвестной широкому читателю «полуслепой, полуглухой» Веры Меркурьевой, напечатавшей при жизни не более 15 стихотворений. Одно из первых ее стихотворений «Купола» написано за год до появления цветаевского цикла о Москве.
И совсем иная судьба, иные стихи у Надежды Львовой, гимназистки из Подольска, увлекшейся революционными идеями и арестованной уже в 16 лет, а в 19, став любимой ученицей Валерия Брюсова, написавшей о себе: Ах, разве я женщина? Я только поэтка…
Или – голосом воинственной амазонки: «Будем безжалостны! Ведь мы – только женщины…» Этот призыв Надежда Львова обратила против себя, застрелившись в 22 года из-за несчастной любви к Валерию Брюсову. И Львова, и Меркурьева почти неизвестны, но обе – с трагическими судьбами, жили в одно время, в одном городе, писали стихи, будучи музами великих символистов – Валерия Брюсова и Вячеслава Иванова. Так было и раньше: Зинаида Волконская и Дмитрий Веневитинов, Мирра Лохвицкая и Константин Бальмонт… Так было и в XX веке: Анна Ахматова и Николай Гумилев, Марина Цветаева и Борис Пастернак, Наталия Крандиевская и Алексей Толстой… И в наши дни – Инна Лиснянская и Семен Липкин…
Долгие годы была неизвестна как поэт Мария Петровых. В период победившего соцреализма, уйдя в литературное подполье, как и многие советские поэты, Мария Петровых занималась переводами. Первая книга лирики вышла, когда поэтессе исполнилось 60 лет. В столь поздней реализации (точнее – легализации) особенно рельефны строки, обращенные ко всей пишущей братии:
Одно мне хочется сказать поэтам:
Умейте домолчаться до стихов.
Не пишется? Подумайте об этом,
Без оправданий, без обиняков.
Но были в женской поэзии и другие голоса… Дисциплинированные голоса советских поэтесс. Как они чувствовали себя в обществе равных возможностей? Какое место занимали их имена в тематических и перспективных планах столичных издательств и на страницах ежегодного “Дня поэзии”?
Мужская цензура аккуратно вырезает из литературного контекста женские имена и женские стихи.
В стихах Юлии Друниной, добровольно прошедшей фронт Великой Отечественной войны до конца 1944 года, очень гармоничны своеобразная (женская?) сила и (мужская?) слабость:
Я не привыкла, чтоб меня жалели,
Я тем гордилась, что среди огня
Мужчины в окровавленных шинелях
На помощь звали девочку – меня.
Но в этот вечер, мирный, зимний, белый
Припоминать былое не хочу,
И женщиной, растерянной, несмелой,
Я припадаю к твоему плечу.
И все-таки только любовь – главное светило нашей внутренней жизни – узнаваемая по экзальтации или без нее, с литературными штампами или без них, с излишней метафорикой или скупая на слова, но всегда правдивая в своем выражении, – стала почти единственной темой творчества у многих поэтесс. Вспоминаются Вероника Тушнова и ее стихи «Сто часов счастья», Ирина Волобуева и ее «Вторая жена»…Любовь – это не женская, это – вечная тема.
А разве женское – по лагерям, тюрьмам и ссылкам? Но и там женщины сохраняли себя во всех земных ипостасях, а некоторые становились поэтами как Мария Терентьева, написавшая в Бутырской тюрьме «Тюремную колыбельную» своему маленькому сыну, отбывавшему с ней наказание; как Анна Баркова, которая еще за 10 лет до реабилитации писала пронзительную лагерную лирику:
В каком-то нищенском краю
Цинги, болот, оград колючих
Люблю и о любви пою
Одну из песен самых лучших.
Не только в период сталинских репрессий, но и в годы «застоя» в советских психушках и за колючей проволокой выживали, оставшись не сломленными, наши современницы, поэты Наталья Горбаневская, Ирина Ратушинская и Алина Витухновская.
А рядом жили и писали лауреаты Государственных премий – Маргарита Алигер, Агния Барто, Людмила Татьяничева, чьи имена были известны, стихи любимы массовым читателем и официозной критикой, но судьбы от этого не стали благополучнее.
Между этими и теми «полоскала небо в бочке» московская юродивая, не принятая в члены Союза писателей СССР, ни на кого не похожая Ксения Некрасова:
Как мне писать мои стихи?
Бумаги лист так мал.
А судьбы разрослись
в надширие небес.
Как уместить
на четвертушке небо?
Поэтический бум 1960-х годов, знаменитые вечера в Политехническом музее – знаковый период в истории нашей литературы, которая на короткое время стала всенародным кумиром, предметом культа, всеобщей религией. Среди звезд эстрадной поэзии – Новелла Матвеева, Белла Ахмадулина, Юнна Мориц, Римма Казакова, Инна Кашежева, Тамара Жирмунская и др.
А. И. Солженицын, высоко оценивая творчество и черты личной биографии Инны Лиснянской, сказал так: « Казалось бы: после Ахматовой и Цветаевой – до чего же нелегко проложить свою самобытность в русской поэзии, придать ей красок и быть значительной, – а Лиснянской это удалось, и видно, что не по заданной программе, а п р о с т о, само по себе, как льется».
Я и время – мы так похожи!
Врозь косые глаза глядят…
Как ты нас различаешь, Боже?
Ну, скажи, не одно и то же
Взгляд вперед или взгляд назад?
И совсем иной художественный мир, иная поэтическая интонация у Новеллы Матвеевой, чьи прекрасные стихи и песни, которые она поет под гитару с девчоночьей нежностью, звучат уже более 40 лет:
Их ждали все дома и все камины,
И все людские кланы – обижали.
И сколько я их помню, все коринны
Весь век свой от кого-нибудь бежали.
Довольно резкая Юнна Мориц, бескомпромиссная еще с литинститутских времен, поставила себя не просто вне групп, но в оппозицию к современной литературной ситуации, отказавшись в последние годы от публикаций в журналах и альманахах, в отечественных и зарубежных антологиях.
Я с гениями водку не пила,
И близко их к себе не подпускала.
Я молодым поэтом не была.
Слух не лелеяла и взоры не ласкала…
Так исторически сложилось, что современная женская литература вынесена на обложку жизни. Об этом с нескрываемой самоиронией пишет Вера Павлова:
Могла ли Биче, словно Дант, творить,
как желтый одуванчик у забора?
Я научила женщин говорить.
Когда б вы знали, из какого сора.
Поэтическая разноголосица, радость узнавания и творческого общения – вот атмосфера литературного салона «Московская Муза», который с 1998 года собирает всех любителей поэзии в Центральном Доме Литераторов. Этот салон известен не только в столице. Неоценимую помощь литературному салону оказал Союз писателей Москвы и лично Римма Казакова, безотказно участвуя в выступлениях в россии и в Болгарии, жизнью подтверждая однажды сказанное:
Любовь моя щедра,
она, как вечность, длится,
она спешит с утра
на целый мир пролиться…
Об этой атмосфере любви и участия стихи Татьяны Бек:
Столько мучаться, маяться, злиться, чтобы взять и понять наяву:
я люблю посторонние лица,
я, какая ни есть, а сестрица
всем живущим, и этим живу.
Образ творческой и жизнестойкой женщины стал национальным и культурным феноменом. Высокого признания, почетных премий и наград удостоены Белла Ахмадулина, Инна Лиснянская, Юнна Мориц, Ольга Постникова, Инна Кабыш, Ольга Седакова, Наталья Ванханен, Вера Павлова и др. За рубежом – в переводах и на русском – изданы книги Риммы Казаковой, Натальи Горбаневской, Татьяны Бек, Олеси Николаевой, Марины Кудимовой, Татьяны Щербины, Ирины Ратушинской и многих других авторов.
Большая литература, бесспорно, универсальна. И «Московская Муза» – той же природы.
Галина Климова
