Мечты о Карелии: литература шведоязычных финнов, живших в России
Существует очевидная связь между поэтом и его/её пространством. Это означает, что окружение, в котором прошло детство писателя, и остальной окружающий мир, так или иначе повлиявший на его/её развитие, вновь воспроизводятся уже в литературной форме. Литературные пейзажи формируются под влиянием как реальных впечатлений писателя, так и его мечтательного и художественного видения. Микаел Энцкелл (Mikael Enckell), шведоязычный финский психоаналитик и автор, называет литературный пейзаж «объятием, в которых поэт и его стихи покоятся, наблюдают и обретают». Эту фразу я бы хотела использовать в качестве эпиграфа к этой статье.
Легендарным пейзажным измерением в финском искусстве и культуре, несомненно, является Карелия. Уже в начале XIX века наблюдался растущий интерес к карельским пейзажам в культурном контексте как в части поиска национальной аутентичности, поиска, который в это время волновал множество европейских народов. В Финляндии этот поиск привёл в особый мир карельской мифологии — к карельским рунам, самому раннему найденному свидетельству финской культуры. В 30-е годы XIX века врач и учёный Элиас Лённрот прошёл тысячи километров по обширным территориям Карелии (летом пешком, а зимой на лыжах), чтобы собрать фольклорные предания о Вяйнямёйнене и других финских героях, которые впоследствии составили национальный эпос Финляндии — «Калевалу». Визуально и финские герои, и калевало-карельская атмосфера были воспроизведены где-то в начале ХХ века известным финским художником Акселем Галлен-Каллелой, творившим в эпоху национального романтизма в финском искусстве. Глядя на его картины и фрески, мы сталкиваемся с его видением древних карелов и древних финнов.
Но можно ли рассматривать «Калевалу» как основу культуры шведоязычных финнов? Кто-то, скорее всего, ответит отрицательно. Изначально, в течение практически всего XIX века, «Калевалу» читал только образованный класс финнов и только на финском языке. При этом только этот класс и владел шведским языком. Большие и общедоступные финские издания не появлялись до 1880-х гг., то есть до их выхода прошло более, чем 50 лет (с момента первого выпуска книги). Кроме того, вопрос самоидентификации шведоязычных финнов не стоял так остро до 10-х гг. ХХ века, когда языковой вопрос в Финляндии всё больше становился предметом споров. До этого времени большая часть образованного пласта населения говорила на шведском, хотя представители этого пласта считали себя по национальности финнами. Такое противоречие являлось наследием так называемого шведского периода (до 1809 года), когда Финляндия была частью Швеции.
Почему же тогда Карелия так важна в литературе шведоязычных финнов, учитывая, что эта литература лишена свойственного «Калевале» романтизма? Ответ кроется в другом месте, в другом времени и в другой литературной традиции: в 20-х гг. ХХ века, когда зародившийся в литературе модернизм начал оказывать значительное влияние на авторов карельского происхождения. Карелию как местность в таком контексте следует понимать в качестве пограничного района со всеми отличительными чертами такого района, происходящими из слияния и взаимодействия языков и культур.
Педагогическая скрупулёзность требует начать с географического положения этой местности. Сегодня понятие «Карелия» для финнов не слишком чётко географически определено. Для многих финнов Карелия — это область на северо-востоке Финляндии. Большинство, а особенно молодёжь, уже забыли, что Карелия намного больше — это обширный регион, растянувшийся от Финского залива на юго-западе к Белому морю на северо-востоке, охватывающий область Ладожского озера. В культурно-исторических рамках Карелия, на самом деле, занимает такую же большую территорию, как вся Финляндия.
В течение веков граница между Финляндией и Россией смещалась в разных направлениях, но, как правило, тянулась прямо через Карелию. Карельские история и культура и сегодня находятся под влиянием отличительных характеристик, которые влечёт за собой пограничность района. Карельская культура не гомогенна, она состоит из множества разных культур и лингвистических элементов, которые во многих случаях сливаются во что-то единое или влияют друг на друга каким-то другим способом. На сегодняшний день существует много разных мнений по поводу Карелии и того, что её составляет. Смотря кого спросить. С точки зрения финна, самый главный для культурного самоопределения кусок области — побережье Белого моря и Карельский перешеек. Карельское побережье Белого моря, или северо-восточная Карелия (Fjärrkarelen) считается землями «Калевалы», а также важным литературным, этнографическим, историческим и лингвистическим компонентом финской культуры. После подписания Московского договора в 1940 году Восточная Карелия осталась частью СССР, а Карельский перешеек, который долгое время принадлежал Финляндии, вошёл в состав СССР. Именно Карельский перешеек был культурной «колыбелью» многих шведоязычных и финноязычных писателей и художников. В то же время он был домом многих известных русских деятелей искусства. Здесь долгое время жили и работали Илья Репин, Леонид Андреев и Анна Ахматова.
Точное определение для Карелии сложно найти не только с точки зрения географии. Она остаётся мистической областью в сознании многих людей. Окончательно переданная Советскому Союзу в 1944 году, Карелия навечно осталась в памяти эвакуированных в Финляндию опустошённой землей детства. Несколько поколений финнов пытаются преодолеть травму, связанную с заключением мирного договора, при котором огромная часть Карелии со всей её культурной и экономической значимостью перешла Советскому Союзу. Из-за войны большая часть населения области (главным образом, финно- и шведоязычного) была вынуждена покинуть родную землю навсегда и бежать в Финляндию — всего около 400,000 человек. В наши дни население Карелии в значительной степени состоит из тех, кто остался или кого насильно пересилили (в большей или меньшей степени) сюда во время правления Сталина. Примерно 100,000 колхозных семей были переселены в Карелию из разных регионов Советского Союза.
В таком случае можно сказать, что Карельский перешеек — колыбель модерна для шведоязычной и финноязычной литературы. Хотя ранние годы писательницы Хагар Олссон (Hagar Olsson) прошли в Турку, юность и летние каникулы в молодости (вплоть до 1939 г.) она проводила в Räisälä Карельского перешейка, где её отец был священником. Братья-писатели Генри, Ральф и Оскар Парланды (Henry, Ralf, Oscar Parland) провели детство и юность в поместье в Тиккале под Выборгом. В 30-х годах ХХ века «Вилла Голике» в деревне Куоккала в Кивинеббе на берегу Финского залива стала местом общения нескольких важных для нашей культуры художников. Вилла принадлежала художнику Свену Гёнваллу (Sven Gönvall) и его сестре, художнице по графике Ине Берсен (Коллиандер), вышедшей замуж за Тито Коллиандера. Несколько лет пара прожила на вилле, где в летние месяцы они принимали шведоязычных и финских писателей и художников, которых влекла странно мечтательная атмосфера бухты, которая по-прежнему хранит свидетельства величия имперского периода. В ясную погоду отсюда видна внушающая ужас Кронштадтская крепость, свидетельница множества восстаний. На вилле постоянно гостили шведоязычные финские писатели Ральф и Оскар Парланды, Эльмер Диктониус, шведские писатели Гуннар Экелёф, Эрик Линдегрен и Эббе Линде. Нередко оргиназовывалась поездка в расположенную примерно в 10 километрах деревню Райвола — навестить мать Эдит Сёдергран, Хелену, которая всегда была рада показать гостям любимые места своей дочери и её могилу.
Некоторые работы писателей, происходивших из довоенной Карелии, могут быть описаны как столкновение идиллического и мифологического ландшафтов их детства и юности. Некоторые работы Тито Коллиандера, в 1918 году сбежавшего в Финляндию из Петрограда, описывают одно из его любимых мест — виллы в Терийоки на берегу Финского залива. Сюда входит и его роман «Дом, в котором они пили» (Huset där det dracks, 1932), где речь идёт о Терийоки в 20–30-х годах ХХ века, русских мигрантах, неожиданных летних гостях и о затерявшихся корнях. В тридцатые годы Терийоки все ещё был один им самых оживлённых морских курортов Финляндии. Действие романа «Taina» (1935) происходит в Куоккале и рассказывает о русской девушке, бежавшей с острова Кронштадт, где базировался российский флот. В мемуарах Коллиндера очень ясно описано твёрдое ощущение безродности, тревога и страх потерявшего дом и свою среду. Опыт голодного стояния в очереди за хлебом и жизни в качестве беженца заставляет автора позиционировать себя как человека, воспринимаемого обществом в качестве чужака.
Писатель, а затем профессор литературы Олаф Энцкелл (Olaf Enckell) дебютировал романом «Монастырское приключение» (Ett klosteräventyr, 1930), в котором молодой человек, до смерти скучавший в Хельсинки, отправляется в Валаамский монастырь, чтобы найти покой, а вместо этого попадает в чужой православный мир, интересный и одновременно некомфортный. Позднее его творчество приобретает более социальный характер, он описывает частично русскую среду северной части Карельского перешейка и местности вокруг Ладожского озера. Хагар Олссон (Hagar Olsson) тоже описывает карельские пейзажи своего детства в «Резчике по дереву и смерти» (Träsnidaren och döden, 1940), романе-свидетельстве её реакции на мирный договор 1940 г. и передачу Карельского перешейка Советскому Союзу. Герои её романа ищут мир в Валаамском, Коневском Рождество-Богородичном и Линтульском монастырях.
Я не ожидаю терпеливого прочтения целого списка разных шведоязычных финских авторов, внёсших вклад в мифологизацию Карелии. Поэтому я выбрала двух писателей, важных для меня лично и при этом находящихся в особенных отношениях с карельскими пейзажами. Эдит Сёдергран и Оскар Парланд.
Выбранный мной для этой статьи эпиграф, говорящий о пейзаже для литератора как об «объятиях, в которых поэт и его стихи покоятся, наблюдают и обретают», очень актуален для анализа произведений Эдит Сёдерган. Часто Эдит Сёдерган (в некоторой степени стереотипно и поверхностно) ассоциируется со своей родной деревней Райвола в Карелии. В её стихотворениях описано и взято за отправную точку её же собственное микроокружение, сад вокруг её дома, а мифический ореол вокруг Сёдерган и её творчества доходит до того, что производятся попытки найти именно те деревья и откосы, о которых идёт речь в её произведениях. Анализ творчества поэтессы — яркий пример (в большей степени, чем творчество других авторов) интерпретации с акцентом на биографию автора. Трудно преодолеть мифы вокруг Сёдерган: незамужняя женщина, частично непонятый пионер жанра, больная, одинокая и умершая молодой — идеальный набор для сплетен вокруг жизни художника. Также на понимание и интерпретацию её произведений сильно повлиял тот факт, что её место жительства перешло Советскому Союзу, хотя это и случилось через 20 лет после её смерти. Примечательно и то, что она как творец и её стихи вырастают из карельской экзотичности, хотя сама она не называла себя карелкой и не упоминала слово «Карелия» в своих стихотворениях.
Эдит Сёдерган родилась в Санкт-Петербурге в 1892 году, выросла в шведоязычной финской семье среднего класса, училась в немецкой школе для девочек в Санкт-Петербурге и большую часть своей жизни провела в финноязычной деревне Райвола рядом с одноимённой железнодорожной станцией на пути между Выборгом и Петербургом. В наши дни её стихи рассматривают как сдвиг существующей парадигмы, а её первый поэтический сборник «Стихи» (Dikter, 1916) представляет собой прорыв литературного модернизма в Скандинавии.
В начале ХХ века Райвола была оживлённым уголком с множеством роскошных загородных вилл, расположенных вдоль крутого берега длинного озера Онкамо (Onkamo). Большинство этих вилл принадлежало высшему свету России. В деревне было много магазинов, фотостудий, две большие лесопилки и два завода, производящих банки для табака. Население, как и по всей Карелии, представляло собой смесь разных языковых групп. Архитектура и культурная среда в целом представляли собой смесь русского, балтийского, немецкого, финского и шведского влияний, хотя большей частью население составляли финноязычные крестьяне.
Уже здесь мы видим истоки того, в чём сегодня видят карельскую экзотику творчества Сёдерган: прямой контакт с таким разнообразием языков и культур. Экзотизм поэтессы связан не с её «карелостью», а с её жизнью в качестве части языкового и социального меньшинства в пограничной области. Шведоязычные финские авторы, встретив её в 1917 году в Хельсинки, говорили о её «русской внешности», архаичном шведском, культурных особенностях, связанных с её «иностранным» финно-шведским происхождением.
Косвенно повлияло на поэзию Эдит Сёдерген и то, что она пережила русскую революцию 1917 года, случившуюся вслед за этим гражданскую войну в Финляндии и массовую эмиграцию беженцев во время Первой мировой войны. После 1917 года она часто жила дома, в Райволе. Всё её благосостояние исчезло вместе с революцией. Её литературная среда сузилась до сада, который несмотря на свои маленькие размеры, играл в её поэзии роль микро- и макрокосма. В этом садике она могла громко декламировать свои известные утверждения. «Я не женщина, я — бесполое существо». «Мне чуждо бремя самобичеванья». Таким образом, сформулированное Сёдерген в карельском саду мировоззрение «Женщины нового времени» — не изолированное карельское видение женской природы, а порождение всех событий этого времени, слияния культур и литературных веяний, шагавших по Европе.
Эдит Сёдерган умерла в середине лета 1923 года. Её похоронили на греческом православном кладбище по другую сторону садовой ограды поэтессы. Осенью 1939 года из Райволы эвакуировали жителей, и мать Эдит переехала на восток Финляндии, где умерла месяц спустя. До сих пор Райвола остаётся местом паломничества преданных поклонников Сёдерган, хотя весь её мир — дом, сад, близлежащая церковь, кладбище — исчез. Части Райволы были разрушены во время войны, и восстановленная уже под названием «Рощино» деревня — новое и совсем другое место. В 60-е годы на месте, где предположительно когда-то стоял дом Сёдерган, был установлен памятник с текстом на, как ни странно, только шведском языке. И разумеется, паломники в Райволу полностью выполняют свою задачу, одаривая это место забытым чувством безмятежности, делая воздух похожим на тот, которым дышала Эдит Сёдерган, и позволяя тем самым немного почувствовать себя причастным к тому, что когда-то называлось «карельской экзотикой».
Ещё один пример мифологизации Карелии в шведоязычной финской литературе — автобиографические работы Оскара Парланда: «Зачарованный путь» (Den förtrollade vägen, 1953), «Год быка» (Tjuren’s år, 1962) и роман «Зеркальный мальчик» (Spegelgossen), опубликованный после его смерти в 2001 году. В основе этих произведений, отображающих противопоставление среде, в которой проходит детство, лежит жизненный опыт писателя. Оскара Парланда и его братьев (Ральфа и Генри) можно считать самыми космополитичными из шведоязычных финских писателей. Он считал себя англичанином, несмотря на то, что родился в России, говорил на немецком как на родном языке, посещал шведскую школу, а гражданство имел финское. Его самоидентификация в качестве англичанина выражала его чувство бездомности и потерянности в финской культурной сфере. Его родители выросли в Санкт-Петербурге и их культурное мировоззрение вмещало балтийские, немецкие, английские, финские и русские влияния. То, что он решил писать свои произведения на шведском, может показаться странным, однако для многих так называемых русских мигрантов, перебравшихся в Финляндию во время революции, шведский был абсолютно естественным выбором для получения образования и повседневного общения, поскольку им гораздо легче было ассимилироваться в шведоязычном меньшинстве населения Финляндии. Хотя Парланды не были семьёй русских мигрантов в строгом смысле этого слова, но как все финские граждане, долго прожившие в России, родители плохо знали финский и шведский, общаясь на немецком и русском языках. В период между 1914 и 1919 годами семья жила в поместье в Тиккале, недалеко от Выборга. В творчестве Оскара Парланда эта местность — главный литературный пейзаж.
Все три автобиографические книги в большей или меньшей степени описывают бесчисленных балтийских немецких и русских тётушек и дядюшек — на самом деле их было 37 — проникших в поместье, чтобы бежать от революции. Родственники описываются как странные чеховские персонажи, некоторые из которых даже пугают и имеют очевидные психические проблемы. Родственные свары и зависть подчёркиваются серьёзным недостатком пищи и бедностью. Контакт между отцом Оскара и его семьёй периодически прерывался, поскольку первый служил клерком в петербургской железнодорожной службе и оставался там, когда закрылась граница между Россией и Финляндией. В 1922 году семья смогла переехать в Гранкуллу, однако они продолжали проводить лето в Карелии до конца 1930-х годов.
Оскар Парланд родился в Киеве в 1912 году и умер в Хельсинки в 1997 году. Он работал психиатром и психоаналитиком, писал романы и музыкальные спектакли. Оскар входит в число немногих писателей, которые очень чётко описали связь между поэтическим миром и миром реальным. В сборнике эссе «Знание и вовлечённость» (Kunskap och inlevelse, 1991) он выдвигает интересную теорию, объясняющую, почему экспрессионизм так быстро и сильно повлиял на финскую литературу. Он утверждает, что культура шведоязычных финнов, как культура меньшинства, подверглась лингвистической нестабильности и многоязычию — элементам, типичным для экспрессионистских текстов того времени. Он предполагает, что «синтаксическая эмансипация и ассоциативное богатство модернизма, возможно, имеют какую-то связь с необходимостью [шведоязычных финнов] в обновлении средств выразительности, которым угрожает бедность словарного запаса и растущая языковая легкомысленность», что характерно для языков меньшинств. Я не могу судить, насколько эта аргументация верна, но она очевидно подкрепляется примером Парланда и Сёдергран: оба автора не имели прочной связи с родным языком, оба были нетипичными представителями своей культуры и оба воспитывались в многоязычных семьях.
А как карельская культура повлияла на творчество Парланда? В его автобиографических работах всё описывается с точки зрения ребенка; в первом романе мальчику 4-5 лет, а в последнем между 7-ю и 9-ю годами. Романы слабо структурированы хронологически и написаны так, словно сознание рассказчика балансирует между реальностью и фантазией. Переживания ребенка описаны с ожидаемой психологической и научной остротой, для которой имеет центральное значение литература, музыка и живопись. В результате тексты Парланда кажутся фрагментарными, действие в них скорее происходит в мире разума, а не в конкретной реальности. Мотив Карелии орнаментом проходит через произведения; события происходят в детстве героя, в Тиккале, где хаотично сталкиваются языковые и культурные особенности. Жизнь здесь явно контрастирует с окружающей финской сельской средой. Ещё одна важная особенность заключается в том, что Парланд начал писать свою трилогию в 1941 году, когда пейзаж его детства был навсегда разрушен войной. Его последняя книга, «Зеркальный мальчик», начинается с эпизода, в котором сам Оскар Парланд возвращается в Тиккалу солдатом во время войны.
Финляндия тогда потеряла регион, который во многих отношениях можно рассматривать как колыбель многих важных литературных и художественных течений. От традиций Калевалы и до модернизма, всё в финской и шведоязычной финской литературе питалось карельским ландшафтом и культурой. Однако карельская мифология в этой литературе является результатом не какой-то оригинальной карельской традиции, а, скорее, исторических потрясений и культурного слияния, которое часто проявляется в приграничных регионах.
С точки зрения истории и культуры Карельский перешеек значительно отличается от остальной части региона. Будучи театром военных действий, вся Карелия подверглась крупным политическим и социальным потрясениям, но последствия были особенно серьёзными для Карельского перешейка. В XIX веке перешеек был идиллическим местом; богатые жители Петербурга отправлялись сюда в поисках прекрасных пейзажей, которые привлекают людей и сегодня. Но 1917 год изменил жизни многих людей. Первая мировая война и революция в России имели далеко идущие последствия для Финляндии, которая стала независимой страной, отделённой от России хорошо охраняемой границей. В 1920-х и 1930-х годах Карельский перешеек стал летним раем для финских семей и убежищем для многих русских эмигрантов. Революции и войны изменили всё. Регион наводнили беженцы, были созданы лагеря для военнопленных, и широко распространились нищета и голод. Многим финнам пришлось увидеть идиллические места своего детства опустошёнными и преображёнными. Для них Карельский перешеек — это оставленная войной кровоточащая рана, которая до сих пор не зажила. Но новые поколения думают по-другому. Кому принадлежит Карелия? Мировые исторические и политические процессы могут иметь роковые последствия для жизненного пути людей. Но что же остаётся тогда? Воспоминания, чувства и ощущения — или слова и поэзия.
Лекция читалась на конференции «Балтика в литературе и искусстве» в Висбю в ноябре 2002 года. Перевод: Анастасия Коваленко, Слава Глыбочко.
