Автор: Анатолий Медведенко
Опубликовано: журнал “Эхо планеты”, апрель 2008 года

Марианна Колосова в статье “Русский след” в Латинской Америке”

Близ железнодорожного вокзала Бельграно в аргентинской столице, неподалеку от порта Дарсена, стоит памятник первому переселенцу, приехавшему из Европы. На высоком постаменте – обнаженная фигура мужчины с мощным торсом и развевающимися на ветру волосами. Ломом он врубается в землю. Мужчина смотрит в сторону Буэнос-Айреса, повернувшись спиной к реке Ла-Плата – последней трассе длинного путешествия из Старого Света. На цоколе надпись: “Работая во славу чужой страны, ты оказываешь содействие процветанию всего мира”.
Автор монумента, известный аргентинский скульптор Альберто Лагос писал, что хотел создать “собирательный образ аргентинца”. Мне трудно судить, удалось ли скульптору достичь своей цели. Но не вызывает сомнения, что в бронзе он увековечил людей, которые, в разные годы прибывая на эту благословенную землю в поисках лучшей жизни, оставили на ней свой след. В том числе, и наших соотечественников. Россиян.

Люди, о которых я хочу рассказать, не “врубались ломом в землю” – они несли культуру и духовный свет на далекий континент. Ныне в Аргентине около 1,5 миллиона только выходцев из бывших советских республик. Не так уж и мало при населении около 35 миллионов. В их числе – более пятисот тысяч русских. Придя “в чужой монастырь”, они оставили “свой устав” за его порогом, приняв обычаи своего нового дома. Но и традиции исторической родины сохранили. В этой латиноамериканской стране, например, есть десятки православных церквей. Из четырех, действующих только в Буэнос-Айресе, две принадлежат Московской патриархии. Первая из них построена и освящена в 1911 году. Самый же старый православный храм в Аргентине – Покрова Святой Богородицы – возведен еще в 1904 году в небольшом поселке Трес Капонес в северной провинции Мисьонес. Знаменит он тем, что установленный на нем колокол подарен прихожанам Николаем II; он был привезен и водружен на колокольню в 1906 году.

Наши соотечественники обосновались также и в других странах Латинской Америки. В Мексике, например, в долине реки Гуадалупе раскинулся поселок русских поселенцев, основанный религиозной сектой молокан, которые прибыли сюда в 1906 году. В Уругвае русские поселения есть в департаментах Рио-Негро и Сан-Хавьер; в Парагвае – в провинции Чако. Живут выходцы из России в Чили, Эквадоре, Перу, Бразилии. Правда, не в таком количестве, как, скажем, в Аргентине, Парагвае или Уругвае.

Россияне, оказавшиеся на континенте, не только “способствовали своим трудом процветанию” латиноамериканских стран – их влияние ощущалось и в быту, и в привычках, которые охотно перенимали местные жители. Смотришь иной раз, как аргентинцы, к примеру, пьют свой традиционный чай мате, приготовленный из листьев каа – особых пород дерева, что выращивают на юге континента, и невольно вспоминаешь знаменитую картину Б. Кустодиева “Купчиха за чаем”. По душе пришлось им такое чаепитие: по-российски не спеша, с наслаждением, вприкуску. Чего прежде здесь не ведали. А в Уругвае с удовольствием лузгают семечки, как в российской деревне: приезжие россияне широко внедрили здесь подсолнечник. Для других целей, конечно.

Но куда более глубокий след наши соотечественники оставили в культурной жизни стран далекого континента.

…О русском кладбище в Сантьяго я услышал от знакомого местного журналиста в свою бытность корреспондентом ТАСС в Чили. Столичное кладбище, окруженное высоким бетонным забором, оказалось на самой окраине города, в коммуне Пуэнте-Альто. Я шел вдоль могил, и передо мной мелькали фамилии – Скворцовы, Шестаковы, Воронцовы, Орловы, Каштановы, Капитоновы… Кто они, эти люди, волею судеб и обстоятельств нашедшие последний приют в десятках тысяч километрах от родных пенатов?

Вдруг мое внимание привлекло слово “поэтесса” на одной из табличек, прикрепленных к кресту. Остановившись, не без удивления прочитал: “Марианна Колосова. Русская национальная поэтесса”. Из-под высохших цветов на плите проглядывала надпись: “Блажен, кто правдою томим”. Чуть ниже – “Римма Ивановна Покровская, 26.V.1903 – 6.Х.1964”.
Известно, что судьба разбросала русских писателей по всему свету. Жили и живут они в Шанхае и Париже, Мюнхене и Харбине, Лондоне и Вермонте, Риме и Нью-Йорке. И все же встретить могилу русского поэта в Сантьяго я, признаться, не ожидал. Сразу оглушили вопросы: кто такая Марианна Колосова, или Римма Ивановна Покровская? Как попала в Чили? Сохранились ли ее стихи? И вообще – что о ней известно?

Помогли, как всегда, чилийские коллеги. Они познакомили меня с супругами Золотухиными – 73-летним Евграфом Александровичем и 70-летней Евгенией Алексеевной. Судьба свела их в Шанхае, куда обоих, младенцами, еще в начале 1920-х годов вывезли родители. Там они выросли, познакомились и соединили свои судьбы. Обосновались в Харбине, а в конце 50-х приехали в Чили.

Золотухины не только хорошо знали Марианну Колосову – таков был литературный псевдоним Риммы Ивановны Покровской, но и дружили с ней.

Римма Ивановна появилась в Сантьяго в 1959 году и сразу оказалась в центре литературной жизни чилийской столицы. Она дружила с Пабло Нерудой, будущим Нобелевским лауреатом, Никанором Паррой, другими поэтами. Марианна Колосова знакомила чилийцев с русской литературой (у нее была прекрасная библиотека, которой пользовались все желающие). Она часто выступала с беседами и лекциями, рассказывала о творчестве русских классиков и молодых авторов, собирая многолюдные аудитории. Кто знает, сколько чилийцев приобщила она к творчеству Толстого, Достоевского, Чехова…

Не без содействия Марианны Колосовой видный чилийский писатель, критик и политик Володя Тейтельбойм издал монографию “Человек и человек” – единственный в Латинской Америке труд, посвященный русской литературе. Кстати, у нас в стране широкой известностью пользовались его романы “Сын селитры”, “Семя на песке” и беллетризированная биография Пабло Неруды. После военно-фашистского переворота в 1973 году Тейтельбойм жил в эмиграции, продолжая писать. Соотечественники зачитывались его аллегорическим романом, обличавшим режим Пиночета, “Внутренняя война”, нелегально пересекавшим границы, и книгой “Чили: борьба продолжается”. Марианна Колосова, хоть и не разделяла его политических взглядов (Володя Тейтельбойм был коммунистом, членом Политкомиссии Компартии Чили, а в конце 80-начале 90-х годов – ее генеральным секретарем), но их уважала, а встречаясь с Володей, неизменно говорила с ним о русской литературе, которую он хорошо знал и любил. Любил он и стихи Марианны Колосовой.

Она писала много, но публиковаться не было возможности – не позволяла политическая ситуация тех лет. Стихи расходились в рукописи среди соотечественников и друзей-чилийцев.
На прощание Евгения Алексеевна, поведавшая историю нашей соотечественницы, подарила мне сборник ее стихов “Медный гул”, изданный еще в 1937 году в Шанхае. Всего 150 страниц. На обложке – изображение петербургского памятника Петру Первому работы Фальконе. Листаю сборник в надежде найти хоть какие-то сведения об авторе, ее фото. Ни того, ни другого. Только стихи. Так открыл я для себя еще одно литературное имя…

Однажды я оказался в галерее Мюллера, расположенной на улице Тукуман, в центре Буэнос-Айреса. Там проходила выставка-продажа художественных произведений – полотен, скульптур, керамических и фаянсовых изделий.

Мое внимание привлекла “Наяда”, миниатюрная статуэтка, искусно выточенная из дерева. Фигурка поражала тщательностью отделки, точной прорисовкой всех деталей. Табличка извещала, что автор этой работы Эстебан Эрьзя (настоящая фамилия – Степан Нефедов), замечательный российский скульптор, более двадцати лет проживший в Аргентине.
В галерею меня зазвал известный аргентинский журналист Луис Орсетти. В 1940-х годах он работал в столичной газете “Эль-Диа”, специализировался на вопросах культуры и в частности – освещении художественных выставок. Естественно, по роду профессии и собственному интересу Луис хорошо знал многих художников, в том числе и Эрьзю, с которым дружил, а в последние годы жизни скульптора в Аргентине был его личным секретарем. Он-то и поведал мне аргентинскую часть творческой биографии скульптора.

В Аргентину Эрьзя попал случайно. Еще в начале 1920-х годов, будучи, как мы бы сказали, “в творческой командировке” в Италии, Степан Нефедов выполнил несколько работ для одного аргентинца. Тот работы принял и… исчез, не заплатив ни копейки. В 1927 году Эрьзя приехал с выставкой своих произведений в Париж. И там у него вдруг родилась идея, поначалу показавшаяся безумной, – разыскать проходимца в Аргентине. Для этого требовалось немногое – организовать экспозицию в Буэнос-Айресе. А почему бы и нет? Правда, в те годы между нашими странами дипломатических отношений не было. Но это не помешало скульптору получить разрешение на въезд в Аргентину. Дело в том, что тогда велись переговоры об учреждении в Буэнос-Айресе советского Южноамериканского торгового представительства (Южамторга), и поездка Эрьзи со своей выставкой в аргентинскую столицу оказалась кстати. Посол во Франции Раковский помог Степану Нефедову получить визу, и в том же 1927 году на голландском пароходе “Жермия” 51-летний скульптор отправился в далекое путешествие.

Аргентинца-прохвоста Эрьзя, разумеется, не нашел. Но неудача была компенсирована успешной выставкой, вызвавшей самые благожелательные отклики в местной прессе, и неожиданным заказом, который получил русский ваятель: сделать портрет президента Иполито Ирригойена. С этой просьбой обратились к скульптору друзья популярного политика, лидера радикальной партии, только что избранного главой государства. Степан Дмитриевич согласился. Несколько раз Эрьзю привозили в Каса-Росада, во дворец президента, который подолгу позировал ему. Заказчикам портрет-скульптура понравилась. Ее установили во дворце как ценное произведение искусства. (Замечу, это был первый в истории советского искусства портрет иностранного президента, сделанный российским мастером.) Однако скульптуру постигла печальная участь. В сентябре 1930 года в Аргентине произошел военный переворот. Иполито Ирригойен был свергнут. Группа сторонников генерала Урибуру, возглавившего путч, ворвалась в президентский дворец и учинила там полный разгром. А над скульптурой Эрьзи глумились, как над живым человеком, к которому были преисполнены лютой ненависти. Вандалы вытащили произведение на улицу и целый день таскали его по городу. Вечером скульптурный портрет президента под крики бесновавшейся толпы сожгли на центральной площади Буэнос-Айреса…

Но это будет позже. А тогда скульптору пришло время возвращаться на родину. Собирая вещи и осматривая двор, где находился его дом-мастерская, Степан Дмитриевич наткнулся на груду причудливых коряг. Выбрав ту, что поувесистее, он принес ее в мастерскую и стал обрабатывать. Коряга оказалась такой неподатливой и крепкой, что мастер сломал штихель. Заинтригованный, скульптор упрямо продолжал “колдовать” над ней. Отшелушив верхний слой, обнаружил красновато-розовую древесину, плотную и твердую, как камень. Это было знаменитое квебрахо – дерево, название которого переводится на русский как “руби топор”. (Позже в провинции Чако Эрьзя найдет еще один уникальный материал – альгорробо, или “сожги топор”, который также использовал для своих работ.)

– Это же лучше мрамора! – воскликнул Эрьзя и тут же стал вырезать из коряги головку своей помощницы, позировавшей ему.

В результате увлеченный неожиданно открывшимися возможностями, которые давал новый материал, скульптор “задержался” в Аргентине на долгие двадцать с лишним лет. Аргентинский период оказался, пожалуй, наиболее плодотворным в творчестве знаменитого российского скульптора. Здесь он создал самые значительные свои произведения: “Толстой”, “Моисей”, “Бетховен”, “Сократ”, “Христос”, “Иоанн Креститель”. В своих творениях (“Пламенный”, “Горе”, “Отчаяние”, “Первый поцелуй”, “Раздумье”, “Тоска”) мастер размышлял о жизни и смерти, о назначении человека, о силе его духа и его душе. А рядом с этими произведениями появилась целая галерея, заселенная скульптурами простых аргентинцев, его друзей и соседей: “Молодая аргентинка”, “Индианка”, “Индеец”, “Четырнадцатилетняя мать” – пожалуй, одна из самых сильных работ мастера. Может, они уступают по мощи портретам великих, но зато подкупают исходившими от этих людей искренностью и теплотой, которые испытывал на себе ваятель, живя далеко от родины. Смотрю на эти работы и вижу, сколько мудрого мужества в простых лицах, сколько благородного достоинства, например, в скорбном облике молодой женщины. Какой отвагой светятся глаза индейца! Ведь Эрьзя не просто “запечатлевал лица” – он рассказывал жестокую правду о трагедии современных индейцев в Аргентине, да и не только в Аргентине – во всей Латинской Америке.

В Аргентине Эрьзя надеялся осуществить и свою давнюю мечту: использовать горный рельеф как основу для грандиозного монумента. Еще в России в 1922 году он предложил установить на Уральских горах скульптурную композицию, которая отражала бы различные эпизоды борьбы русского народа за свободу. Тогда этот проект так и остался на бумаге. Но захватывающая идея не оставляла скульптора. Он продумывал, как решить ее на “местном материале”.

На горных отрогах Кордильер, в районе аргентинского города Кордовы, Эрьзя задумал поставить изваяния генерала Сан-Мартина или О’ Хиггинса, национальных героев Аргентины и Чили, в XIX веке возглавлявших в своих странах восстание против испанских завоевателей. Мастер заручился согласием аргентинского правительства, которое 17 августа 1944 года дало официальное разрешение на установку монумента Сан-Мартину. Была даже создана специальная комиссия. Но политические события, последовавшие за этим, и в частности очередной государственный переворот, сломали эти планы. Не удалось Эрьзе воплотить в жизнь и другой замысел – воздвигнуть на горе Сахарная голова, что возвышается против залива Рио-де-Жанейро в Бразилии, монументальные фигуры двух львов, символизирующих мощь и силу. Это был бы красивый и впечатляющий символ.

Но в основном успех сопутствовал российскому скульптору. Его работы выставлялись в самых престижных залах, включая Национальный салон Буэнос-Айреса. Экспозиции следовали одна за другой. Даже выставка сельскохозяйственной продукции Аргентины не обошлась без его участия. Аргентинское правительство и муниципалитет столицы не раз отмечали Эрьзю первыми премиями. Газеты Буэнос-Айреса называли его “русским Роденом”, гениальным художником, а его работы “единственными и неповторимыми”. По мощи и силе таланта, по исполнительной технике и мастерству авторитетная “Эль-Диа” даже сравнивала россиянина с Микеланджело. “В уютном квартале города Буэнос-Айреса живет великий русский скульптор Степан Эрьзя, гениальный мужик, потрясший мир своими творениями”, – писала бразильская газета “Утро”. Ей вторил журнал “Кларидад”, издававшийся в Буэнос-Айресе: “Циклопически сильный и чувствительный, мягкий и нежный в каждой работе, он напоминает нам великих мастеров античности. Все его творчество мощно и прекрасно. У него не было недостатка в злопыхателях, которые безжалостно хлестали его сильную душу; у него не было недостатка в непонимании. Но, будучи сильным художником, Степан Эрьзя, возвышая свое сердце над правящим ничтожеством, в молчаливом уединении творил великие произведения”.

Еженедельник “Эль-Тьемпо” даже вышел с инициативой предоставить Степану Эрьзе аргентинское гражданство. Но инициатива оказалась бесполезной: в 1950 году 74-летний Эрьзя принял твердое решение вернуться в Советский Союз. Вскоре на румынском пароходе “Джулия” художник покинул Аргентину. С собой он увозил многие из своих скульптур, запасы квебрахо и альгорробо и трогательные воспоминания об Аргентине. А далекая страна, которую он ощущал как свою вторую родину, хранит память о российском скульпторе и вряд ли кого из художников чтит так глубоко и достойно, как Эрьзю.

Русские имена вписаны в летопись культуры многих латиноамериканских стран. В Венесуэле чуть ли не своим национальным художником считают живописца Николая Фердинандова, многие годы прожившего в этой стране и нашедшего в ней последнее пристанище. Его картины выставлены в лучших музеях страны, в том числе и в Национальном в Каракасе, венесуэльской столице. Его творчеству посвящены многочисленные монографии и исследования. В Бразилии широкой известностью пользовалась основанная русской балериной Евгенией Федоровой хореографическая школа, которую окончили многие танцовщики и знаменитые хореографы этой крупнейшей страны Латинской Америки. При участии российских архитекторов был построен Асунсьон – столица Парагвая.

Не могу не рассказать еще об одном человеке, жизнь которого схожа с легендой. Это Индре Деви, известная как “первая леди йогов”. Ее настоящее имя – Евгения Васильевна Лабунская. Дочь известной в России актрисы оперетты Лабунской, она родилась 12 ноября 1899 года. Ученица и друг Федора Петровича Комиссаржевского, известного артиста и режиссера, отца знаменитой актрисы Веры Комиссаржевской. Сама Евгения выступала в постановках Марии Михайловны Блюменталь-Тамариной и в театре “Синяя птица” в Берлине. Потом 25 лет она прожила в Индии, изучала йогу под руководством лучших наставников и стала первой европейской женщиной, пропагандировавшей и распространявшей это учение в Старом и Новом Свете. Восемь лет она преподавала йогу в Шанхае, 15 лет – в США. Среди ее учеников были такие звезды Голливуда, как Грета Гарбо, Глория Свэнсон, Мэрилин Монро, Юл Бринер.

Дальнейшая судьба привела Евгению Лабунскую в Латинскую Америку. В Мексике она создала первую в мире Академию по подготовке преподавателей йоги. С 1985 года до своей кончины в 1995 году она постоянно жила в Аргентине, где возглавляла Центр йоги, который теперь носит ее имя.

Хотя Индира Деви-Лабунская 70-ти с лишним лет прожила вдали от России, она оставалась истинно русской женщиной и всегда близко к сердцу принимала все, что происходит в нашей стране. В 1993 году она побывала в Москве в связи с изданием на русском языке ее книги “Йога для нас”, известной во всем мире…

Собирая по крупицам истории россиян, оказавшихся в Латинской Америке, я сделал приятное открытие: наши соотечественники всегда по-российски щедро делились знаниями и опытом с гражданами далеких стран, оставляя в их жизни благотворный след. И были вознаграждены: их помнят и чтут.