1914 год – последний год, когда АА была в “Бродячей собаке”. Перестала
бывать с началом войны. После объявления войны была только раз, когда
Николай Степанович приезжал с фронта и его чествовали. Но АА пришла в
“Собаку” тогда очень ненадолго – сейчас же ушла.
Сказочным, наверное, ему показался тот вечер – свечи, голубые кольца
сигарного дыма, тихий звон бокалов, его стихи в любимом подвале, и слова
восхищенные о нем… Над Петербургом кружилась метель, завеса снежного
ветра, как занавес меж домами и улицами… а чуть дальше – завеса из пороха,
гари и смерти – фронт и гибель… Торжественные слова о себе слушать и
сладостно, и страшно, и странно.
Через несколько дней – снова на фронт, и снова – рейды, разъезды,
засады, атаки, наступления и отступления. И так полтора месяца без
передышки.
Зима была поздняя, стояли сильные морозы. Гумилев простудился: всю ночь
провел в седле, наутро – жар, бред. Оказалось – воспаление почек. Его
привезли в Петербург и поместили в лазарет деятелей искусств. Лазарет
находился на Введенской (ныне Олега Кошевого) улице, в доме No 1.
Гумилев пролежал два месяца. В лазарете за ним ухаживала сестра
милосердия А. Бенуа. Две недели он лежал терпеливо, а потом ему показалось,
что он поправился, стал выходить на улицу. Но его снова и надолго уложили.
В лазарете он познакомился с М. А. Струве43, подружился с ним,
постоянно играл с ним в шахматы.
Врачи, по состоянию здоровья Гумилева, признали его негодным к военной
службе, но он выпросил переосвидетельствования и признания его годным и
добился-таки – уехал на фронт. Весь июль – в непрерывных боях. За один из
них Гумилев был представлен ко второму Георгиевскому кресту 3-й степени
(получен 25 декабря 1915 года приказом по 2-й Гвардейской кавалерийской
дивизии за No 148-б).
В конце лета получил передышку в несколько дней.
Желанный отпуск. Много людей жаждет видеть Гумилева, вопрос у всех
один: как там на войне? И Гумилев рассказывает – о крови, о бессмысленности
убийства, о человеческом терпении, о беззащитности людей перед судьбой. Он
вспоминает чью-то понравившуюся ему мысль о том, что главная опасность всех
народолюбивых ораторских выступлений в том, что они создают у народов
впечатление, будто ради спасения мира что-то делается. А что сделано на
самом деле? Ровным счетом ничего…
В сентябре он приехал в Петроград, немного пожил в Царском, на Малой,
63, ожидая перевода в 5-й Александрийский гусарский полк. Организовывал
собрания – хотел объединить литературную молодежь, надеялся, что эти
собрания в какой-то степени заменят распавшийся перед войной “Цех”. На
собраниях бывали: Мандельштам, Шилейко, Лозинский, Струве, Тумповская,
Берман…
Вспоминает О. М о ч а л о в а:
“Маргарита (Тумповская. – В. Л.) была очень мила и доверительна со
мной. Она рассказывала, что с детства увлекалась магией, волшебством,
мысленно была прикована к Халдее. Придавала значенье талисманам… Когда мы
встретились, она была убежденной антропософкой. Ходила с книгами индусских
мудрецов, йогов…
В июле 1916 года, гуляя со мной по Массандровской улице в Ялте, Николай
Степанович прочел мне “Сентиментальное путешествие”, как недавно написанное.
Я подумала – как должна быть счастлива та, вызвавшая “пестрокрылый сон”…
Маргарита (Мага – называли ее близкие) немало рассказывала мне о своем
романе с Гумилевым…”
