Над Выгом зарево горит!
То, знать, пожар?.. Иль блеск зарницы?
Подъедем ближе – все шумит.
Там плавят медь, варганят крицы {15};
И горен день, и ночь кипит;
И мех вздувает надувальный;
И, раз под раз подъемлясь в лад,
Стучит и бьет за млатом млат
По ребрам звонкой наковальни…
Там много их… То кузнецы,
Потомки белоглазой чуди {16}.
Они не злобны – эти люди,
Великорослые жильцы
Пустынь, Европе неизвестных;
Они, в своих ущельях тесных,
Умеют жить своим трудом:
И сыродутный горн поставить
И добытую руду сплавить…
Но не спознаться б им с судом!
Об них не знают на Олонце {17}:
Чтоб не нашли, скрыть стук и клич.
Не беспокойтесь! В вашу дичь
Едва заходят день и солнце!
Однако ж звонкий свой товар,
Добытый в долгие досуги,
Они отвозят на базар,
Лесным путем, к погостам Шунги:
Там ярмарка. Там все пестро
И все живет: там торг богатый
Берет уклад за серебро;
И мчит туда олень рогатый
Лапландца, с ношею мехов;
На ленты, зеркальны, монисты
У жен лесных кареляков
Меняют жемчуг их зернистый
Новогородцы-торгаши;
И в их лубочны шалаши
Несут и выдру, и куницу,
И черно-бурую лисицу.
И хвалятся промеж собой
Карельцы ловкою борьбой
(Как некогда Мстислав с Редедей).
И пляска дикая медведей
Мила для их простой души:
Так все идет у них в глуши!..
Туда к знакомым забегает
Наш добродушный Никанор,
Берет винтовку и топор
И что-то в лыжах поправляет.
Куда ж помчится он отсель?
Ему везде простор и гладко:
Под сосной ждет его постель,
Но на душе тепло и сладко –
Он дело доброе творит:
Он послан!.. Вот он и, со мхами,
С древами, с ветрами, с звездами
Советуясь, бежит, бежит
И думает про Годунова
И про Романовых… За них,
Вздохнув, помолится – и снова
Бежит… Но вот не так уж тих,
Не так уж темен лес смолистый:
Людские слышны голоса,
Вдали темнеет полоса,
Над нею вьется дым струистый,
Кресты и церкви… В добрый час!
Беги на Русь, в свой путь далекой!
Нас ждет наш терем одинокой
И недоконченный рассказ
Тулвоозерского монаха:
Полны надежды мы и страха…
Как странно жизнь его текла!
Мне то молва передала:
Он знал любовь, мечты и славу,
Желаний прелесть и отраву…
Он видел мир, боренье зла
И битвы дерзкого порока
С смиренной правдой. Но была
Его душа превыше рока.
И пусть земные, как рабы,
Влачили радостно оковы
Земной униженной судьбы, –
Он сердцем кроткий, но суровый
К лукавым прелестям забав,
К затеям суеты ничтожной,
Давно с очей своих сорвав
Повязку, он узрел сей ложный,
Сей странный, коловратный свет,
Где с самых давних, давних лет
Все та же, в разных лицах, повесть!..
Он не хотел души губить;
Лукавства враг, свою он совесть
Берег, как шелковую нить –
Путеводительницу. Что же?
Он был страстнее и моложе,
Но меж людьми все одинок.
И, возвышаясь силой воли,
Глядел, как в душной их юдоли
Играл слепой – слепцами – рок,
Казнитель, им от Бога данный…
Но, житель сих пустынь случайный,
Он гнев на слабых укротил
И за людей уже молил,
И высшие познал он тайны…
Так говорили про него.
Но мы послушаем его.
В Кареле рано над лесами
Сребро и бисеры блестят,
И с желтым златом, полосами,
Оттенки алые горят,
И тихо озера лежат
На рудяных своих постелях {18}.
Уж сосны золотятся днем,
И с красногрудым снегирем
Клесты кричат на острых елях…
Но пусто все на сих брегах,
И грустно в пасмурном затворе!..
Одна, одна!.. О разговоре
Былом мечтает… Где ж монах?
Он обещал прийти!.. – Придет!*.
Он здесь… вздохнул и помолился,
И взор от грусти прояснился,
И он о прежнем речь ведет:
“Не помню, долго ль я был болен…
Но раз… – на мне уж нет желез! –
Мне говорят: “Иди: ты волен!”
Под вышиной родных небес
Стоял я долго, как бездушный…
Ах! Кто неволю испытал,
Кто знал затвор неводи душный, –
Как жадно воздух он глотал,
Как порывался разделиться –
Рассыпаться… чтоб вдруг с землей
И с воздухом, с водами слиться –
И все с собою слить!.. Что с ней,
С душою делалось моей,
Когда тепло и блеск эфира
И голос из живого мира
Ко мне, воскресшему, дошли?
Я мыслил, я дышал, как новый…
Кипел, шумел народ торговый,
И мчались в пристань корабли,
Но человек – таков с природы! –
Привыкнет скоро ко всему,
И даже к прелестям свободы!..
Зачем подробно все, к чему
Рассказывать: как, что там было?..
Мне стало душно и уныло…
Отца, родных я потерял –
И скоро одинок стоял,
Как запоздалый в поле колос!
Притом – то было ль дум игрой? –
Мне где-то слышался порой
Таинственный, отзывный голос…”
Что в вас, родные небеса?
Как трудно расставаться с вами!
Но уж полнеют паруса,
И флаг играет с облаками,
И Смирна ниже, ниже… и –
В зеленой влаге потонула…
На чьих глазах роса блеснула?
Но очи он отер свои –
Ему понравилося море
И увлекательная даль:
Он в ней топил свою печаль!..
Корабль летел, летел… И вскоре
Уж к ним повеет с берегов,
Где, небом и страной счастливый,
Неаполь смотрит горделивый
На даль с покатистых холмов.
И был он там, где тихо Байя
Ночные вторит небеса;
И зрел искусства чудеса
И древний край – подобье рая.
И часто долго он глядел
На величавую картину,
Когда Везувий пламенел
И на кипящую вершину
Из тучей сизых и густых,
В изломах молний золотых,
Дождшшсь искры – вихорь звездный,
И из недознаниыя бездны
Летели камни и, взлетев,
Кололись в выстрелах кусками;
Вздыхало, выло и – вдруг рев
И лава красными реками…
Наш друг поэзию любил:
Он гроб Марона посетил
И прочитал на нем Гомера…
И быть любил он там, в тиши,
И с ним сокровища души:
Любовь, поэзия и вера!..
И было – так он вспоминал –
В его прогулках молчаливых,
Когда алмаз звезды играл
На стекловидных переливах
Чуть колыхавшихся зыбей,
С зеленым блеском изумруда:
“Не знаю, – говорил он, – чей,
И как он взялся, и откуда?
Мелькнул мне образ молодой:
Власы… и стан… и те ж блистали
Глаза!.. Но то была она ли?..
И он не отражен водой,
Тот образ, не мелькнуло тени…
И я ее не осязал;
Но видел, мнилось, и узнал
Ее в мгновенном сем виденьи…
И грусть проснулась!.. Но она
На что-то кротко указала,
Без слов мне весть одну сказала
И скрылась. Как виденье сна,
Мне это памятно. И что же?
С тех пор тоска и мысль о ней
Исчезли… менее тревожен,
Я отдался судьбе своей!..”
Италия! Страна гробов
Неумирающих героев!
В тебе так блещет след веков,
Былых людей, чудесных боев
Сквозь тягостный забвенья прах!..
Но где твои златые годы
В своих негаснущих лучах?..
Твои и храмы и народы –
Все стало баснью… Все мечта!
Лишь неизменна красота
Твоей пленительной природы!
Синеет ясно высота
Над бесконечным вертоградом:
И лавр и, в зелени густой,
Лимон дружится золотой
С янтарным, спелым виноградом…
Там был наш друг! Но, увлечен
Тревогой непонятной чувства,
Недолго жил в стране искусства,
Развалин и чудес… И он –
Он всю Германию прошел,
Искал чего-то… и случайно
Людей с неузнанною тайной {19}
Вдали от общества нашел;
Их, в храминах уединенных,
Не знали слава и молва,
И в их работах сокровенных
Был светоч – мертвая глава,
Но жизнь из-за нее светлела!..
Глубоко вникнув в естество,
Они дробили вещество,
И влага в их стекле тучнела;
Они влияние небес
В скудель земную заключали
И с твердой верой ожидали
Для вас неведомых чудес.
И далее – былое он
Передает, как давний сон.
“Я вёсну проводил над Рейном,
И было там отрадно мне!
Любил бродить я в тиховейном
Дыханьи гор. И в той стране
В глазах моих мелькали замки
И разрисованная даль;
И, стихнув, Рейн – был хрусталь,
Уложенный в цветные рамки!
Там люди счастливо живут!
Их здравый ум, их терпеливость
И не пугающий их труд
Дают избыток. Всюду живость,
Изделия прилежных рук,
И верный торг и ход наук
У них, при нраве их степенном,
Полезен сердцу и уму,
И, развиваясь постепенно,
Он гонит осторожно тьму
Невежества и предрассудка.
Бывает от страстей пожар!
И трудно, трудно сердца жар
Подвесть под правила рассудка!
Но разве только между них
Найдем мы этому примеры!
Простой, живой, но теплой веры
Они полны. Мне быт у них
Патриархальный – был по нраву:
Охотно тут забудешь славу
И не полюбишь суеты!..
В семьях, в домах, где так опрятно,
Как было мне гостить приятно!..
Но тайной сердца пустоты
И то житье не наполняло…
Не знаю, что мой дух стесняло…
И было раз, порой ночной,
Когда, меж сна и пробужденья,
Мелькают думы и виденья…
И свежей памятью дневной,
И томной памятью былого
Глава усталая полна –
Мне вдруг… раскрылась вышина,
Как лик младой из-под покрова!
Не знаю, оставался ль я
Все на земле, иль был возвышен,
И с телом, иль одна моя
Душа летела?.. Был мне слышен,
Был виден, близок мир иной,
Как солнце из-за синей тучи…
И вот, как помню, надо мной,
В средине звезд, путем зыбучим,
Белея, стлалась полоса;
И мне казались небеса
Торжественны и величавы –
Как празднество!.. Вдруг клики славы
И песни песней пронеслись:
Дружины светлых и дружины
Крылатых ангелов сошлись
И стройно заняли вершины:
Не стало в небе пустоты.
И се! является Царица
Неизъяснимой красоты;
На ней венец и багряница,
И власти скиптр в Ее десной.
Идет… и стала над луной!
И, в радостном благоговенье,
Склоняется под осененье
Благословляющего… И,
Покорная, стопы Свои
Направила к земле… Толпами
Кидались ангелы вослед,
Чтоб яркий под Ее стопами
Сбирать, как влагу, чистый свет
Целительный!.. И вот склонилась
Она как будто и ко мне,
И ароматом заструилась
Небесность. “Нет! Не в сей стране
Витать – тебе определенье!
Ты знаешь… Вспомяни!.. Иди!..
С тобой Мое благословенье!
На Север . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . Угоди!”
Я недослышал слов, – звать, радость
Тревожила мой ум и слух!
Но весь я погрузился в сладость,
И, как рассвет, сиял юоя дух”.,”
Так он, к безвестному влекомый,
Все шел на Север… Длинен путь!..
Но вот, как будто в край знакомый,
Пришел сюда. Тут отдохнуть
Желал и мог душой довольной:
Один, как Божий воздух вольный,
Он изучил сии края…
Но пусть он сам!.. Замолкну я…
Пусть он опишет нам пожары,
Как их застал по сим лесам;
И как в глуши гигантом ярым
Блеснул Кивач его очам…
Так! Пусть же говорит он сам:
“В страну сию пришел я летом,
Тогда был небывалый жар,
И было дымом все одето:
В лесах свирепствовал пожар,
В Кариоландии {20} горело!..
От блеска не было ночей,
И солнце грустно без лучей,
Как раскаленный уголь, тлело!
Огонь пылал, ходил стеной,
По ветвям бегал, развевался,
Как длинный стяг перед войной,
И страшный вид передавался
Озер пустынных зеркалам…
От знойной смерти убегали
И зверь и вод жильцы, и нам
Тогда казалось, уж настали
Кончина мира, гибель дней,
Давно на Патмосе в виденьи
Предсказанные. Все в томленьи
Снедалось жадностью огней,
Порывом вихрей разнесенных,
И глыбы камней раскаленных
Трещали. Этот блеск, сей жар
И вид дымящегося мира –
Мне вспомянули песнь Омира:
В его стихах лесной пожар.
Но осень нам дала и тучи
И ток гасительных дождей;
И нивой пепел стал зыбучий,
И жатвой радовал людей!..
Дика Карелия, дика!
Надутый парус челнока
Меня промчал по сим озерам;
Я проходил по сим хребтам,
Зеленым дебрям и пещерам, –
Везде пустыня: здесь и там,
От Саломейского пролива
К семье Сюйсарских островов,
До речки с жемчугом игривой,
До дальних северных лесов, –
Нигде ни городов, ни башен
Пловец унылый не видал,
Лишь изредка отрывки пашен
Висят на тощих ребрах скал;
И мертво все… пока шелойник {21}
В Онегу, с свистом, сквозь леса
И нагло к челнам, как разбойник
И рвет на соймах {22} паруса
Под скрыпом набережных сосен.
Но живописна ваша осень,
Страны Карелии пустой;
С своей палитры дивной кистью,
Неизъяснимой пестротой
Она златит, малюет листья:
Янтарь, и яхонт, и рубин
Горят на сих древесных купах,
И кудри алые рябин
Висят на мраморных уступах {23}.
И вот меж каменных громад
Порой я слышу шорох стад,
Бродящих лесовой тропою,
И под рогатой головою
Привески звонкие бренчат… {24}
Край этот мне казался дик:
Малы, рассеяны в нем селы;
Но сладок у лесной Карелы
Ее бесписьменный язык {25}.
Казалось, я переселился
В края Авзонии опять,
И мне хотелось повторять
Их речь: в ней слух мой веселился
Игрою звонкой буквы Л.
Еще одним я был обманут:
Вдали для глаз повсюду ель
Да сосны, и иод ней протянут
Нагих и серых камней ряд.
Тут, думал я, одни морозы,
Гнездо зимы. Иду… вдруг… розы!
Всё розы весело глядят!
И Север позабыл я снова.
Как девы милые в семье
Обсудят старика седого,
Так розы в этой стороне,
Собравшись рощей молодою,
Живут с громадою седою {26}.
Сии места я осмотрел
И поражен был. Тут сбывалось
Великое!.. Но кто б умел,
Кто б мог сказать, когда то сталось?..
Везде приметы и следы
И вид премены чрезвычайной
От ниспадения воды,
С каких высот – осталось тайной…
Но Север некогда питал,
За твердью некоей плотины,
Запросы вод, доколь настал
Преображенья час! И длинный,
Кипучий, грозный, мощный вал
Сразился с древними горами;
Наземный череп растерзал,
И стали щели – озерами.
Их общий всем продольный вид
Внушал мне это заключенье,
Но ток, сорвавшись, все кипит,
Забыл былое заточенье,
Бежит и сыплет валуны {27},
И стал. Из страшного набега
Явилась – зеркало страны –
Новорожденная Онега! {28}
Здесь поздно настает весна.
Глубоких долов, меж горами,
Карела дикая полна:
Таи долго снег лежит буграми,
И долго лед над озерами
Упрямо жмется к берегам.
Уж часто видят: по лугам
Цветок синеется подснежный
И мох цветистый оживет
Над трещиной скалы прибрежной,
Л серый безобразный лед
(Когда глядим на даль с высот)
Большими пятнами темнеет,
И от озер студеным веет…
И жизнь молчит, и по горам
Бедна карельская береза;
И в самом мае по утрам
Блистает серебро мороза…
Мертвеет долго все… Но вдруг
Проснулось здесь и там движенье,
Дохнул какой-то теплый дух,
И вмиг свершилось возрожденье:
Помчались лебедей полки,
К приютам ведомым влекомых;
Снуют по соснам пауки;
И тучи, тучи насекомых
В веселом воздухе жужжат;
Взлетает жавронок высоко,
И от черемух аромат
Лиется долго и далеко…
И в тайне диких сих лесов
Живут малиновки семьями:
В тиши бестенных вечеров
Луга, и бор, и дичь бугров
Полны кругом их голосами,
Поют… поют… поют оне
И только с утром замолкают;
Знать, в песне высказать желают,
Что в теплой видели стране,
Где часто провождали зимы;
Или предчувствием томимы,
Что скоро из лесов густых
Дохнет, как смерть неотвратимый,
От беломорских стран пустых
Губитель роскоши и цвета.
Он вмиг, как недуг, все сожмет,
И часто в самой неге лета
Природа смолкнет и замрет!
По Суне плыли наши челны,
Под нами стлались небеса,
И опрокинулися в волны
Уединенные леса.
Спокойно все на влаге светлой,
Была окрестность в тишине,
И ясно на глубоком дне
Песок виднелся разноцветный.
И за грядою серых скал
Прибрежных нив желтело злато,
И с сенокосов ароматом
Я в летней роскоши дышал.
Но что шумит?.. В пустыне шепот
Растет, растет, звучит, и вдруг
Как будто конной рати топот
Дивит и ужасает слух!
Гул, стук!.. Знать, где-то строят грады!
Свист, визг!.. Знать, целый лес пилят!
Кружатся, блещут звезд громады,
И вихри влажные летят
Холодной, стекловидной пыли.
Кивач! Кивач!.. Ответствуй, ты ли?..
И выслал бурю он в ответ!..
Кипя над четырьмя скалами,
Он с незапамятных нам лет,
Могучий исполин, валами
Катит жемчуг и серебро;
Когда ж хрустальное ребро
Пронзится горними лучами.
Чудесной радуги цветы
Его опутают, как ленты;
Его зубристые хребты
Блестят – пустыни монументы.
Таков Кивач, таков он днем!
Но под зарею летней ночи
Вдвойне любуются им очи:
Как будто хочет небо в нем
На тысячи небес дробиться,
Чтоб после снова целым слиться
Внизу, на зеркале реки…
Тут буду я! Тут, жизнь, теки!..
О счастье жизни сей волнистой!
Где ты – в чертоге ль богача,
В обетах роскоши нечистой,
Или в Карелии лесистой
Под вечным шумом Кивача?..”
. . . . . . . . . . . . . .
Так он рассказывал. Ему
Внимала матерь Михаила,
С ним рассуждала, говорила,
Дивясь порой его уму,
Его судьбине… Ей желалось
Узнать, как он владел собой
И как держал духовный бой,
И что в пустыне с ним сбывалось?
И на вопрос: “Покинув свет,
Не знал ли грусти сокровенной?”
Он дал неясный ей ответ.
Вот сей ответ необъясненный
(А что хотел он в нем сказать,
Могу ли я истолковать?):
“На дальнем Севере есть птица.
Она, как слышно, иногда
Перелетает и сюда.
Как мысль, как пылкая зарница,
Она мелькает по лесам.
Ее, как сон, я видел сам.
Грудь – яхонт, и лазурны крылы
Отливом золота горят;
Напев и длинный, и унылый,
И сладостный, как первый взгляд
На жениха стыдливой девы.
Какие звуки!.. Те напевы
Так очаровывают нас,
Когда их слышим в первый раз!..
Заман души, так в душу льются!
Чудесным счастьем и тоской
Все струны сердца потрясутся
И растревожится покой,
Как только песню ту услышишь:
Едва живешь, с боязнью дышишь!..
И время нет… Исчезла даль!..
Как прах, как дым, земное мчится,
И мчится все с ним, что печаль.
Душа, юнея, веселится,
Как после недугов дитя,
Куда-то все летя, летя…
Но из карельцев чудной птицы
Еще никто сей не видал.
Пусть ставят сети и пленицы!
Кто б был он, чтоб ее поймал?
Ее не видят здешних взоры,
Но мне порой видна она,
И с ней мне милы эти горы
И эта дикая страна!..”
