Юлия Владимировна ЛОБАЧЁВА
К вопросу о русско-сербских отношениях
в начале 1920-х годов.
Из истории семьи И.Г. Грицкат-Радулович
Подготовка и публикация данной работы тематически
связаны и практически совпадают сразу с двумя юби-
лейными датами: в 2019 г. исполнилось 100 лет с начала форми-
рования российской эмиграции в Королевстве сербов, хорватов
и словенцев (СХС), а на 2022 год приходится 100-летний юбилей
Ирины Георгиевны Грицкат-Радулович ― известного сербского
ученого-лингвиста, видного представителя среди потомков рус-
ских эмигрантов.
В качестве эпиграфа к исследованию приведем слова самой
Ирины Георгиевны, об истории семьи которой и пойдет далее
речь:
«Мне ли писать о русской эмиграции, когда о ней столько уже
написано, и написано людьми, обладавшими самыми обширными
знаниями и сведениями, каких у меня вовсе нет!
Всё же: хочется рассказать кое о чём, придерживаясь точки
зрения моих родителей, придерживаясь собственного миропони-
мания, собственной памяти. Хочется рассказать то частное, что
способствует воспроизведению тогдашней, навсегда исчезнув-
шей обстановки; и рассказать в том тоне и стиле, который был
присущ нашей семье»1
.
Действительно, по истории русско-сербских или сербско-рус-
ских отношений, в XX веке в частности, существует большое
число исследований. Равно как имеется много различных работ
о российской эмиграции в Королевстве СХС (с 1929 г. ― Ко-
ролевстве Югославия) в межвоенный период, которая являет-
ся уникальным явлением в истории взаимоотношений сербов и
русских 22 .inslav
Ю. В. Лобачёва476
Вместе с тем о ней еще не всё сказано. Исторические события
и явления, как и картина эпохи в целом, складываются из жиз-
ней отдельных людей. Основная идея нашей работы ― взглянуть
на отношения русских и сербов через историю семьи Грицкат
в Королевстве СХС в начале 1920-х годов и попытаться показать,
каким образом жизнь этих конкретных людей оказывалась впле-
тенной в события эпохи и как эти события воплощались в ней;
как в частной, повседневной жизни семьи Грицкат на личном
уровне возникали и складывались отношения представителей
двух стран и двух народов, когда один обретал на югославян-
ской/сербской земле свое место и, быть может, «вторую родину»,
а другой получал новые силы и возможности для развития; и от-
метить сопровождавшие эти отношения очарования и разочаро-
вания, имевшее место предшествующее знание или незнание
друг о друге, столкновение с реальностью, изучение и принятие
других и себя в новых для всех обстоятельствах3 .
Приступая к заявленной теме, заметим, что мы не претен-
дуем здесь на полноту и завершенность ее раскрытия, вполне
осознавая имеющиеся сложности, связанные как с ограниченной
доступностью для нас в данный момент источников и историо-
графии для исследования, находящихся, в частности, в Сербии,
так и с собственной субъективностью, также влияющей на отбор
материала, его изложение и интерпретацию.
Настоящая работа является началом в изучении истории семьи
Грицкат, предполагающим дальнейшие уточнения и дополнения.
Источниковой основой для нее стала еще полностью не опубли-
кованная книга мемуарного характера Ирины Георгиевны Грицкат
под названием «На зарубежной родине»4
. Надеемся, что со вре-
менем у нас будет возможность ознакомиться и с другими мате-
риалами из «русской» части личного архива этой семьи, бережно
сохраняемой Алексеем Борисовичем Арсеньевым, знавшим Ирину
Георгиевну лично и неоднократно о ней писавшим5
, а также лю-
безно предоставившим рукопись книги нашим коллегам ― Анд-
рею Леонидовичу Шемякину и Александру Александровичу Сил-
кину, которые опубликовали ее фрагменты6
. Добавим, что часть
воспоминаний (в переводе автора) издана в Сербии7
, а сербские
ученые посвятили самой Ирине Георгиевне не одну работу8
.inslav
К вопросу о русско-сербских отношениях в начале 1920-х годов… 477
Прежде всего об авторе книги. Ирина Георгиевна Грицкат
(в замужестве ― Радулович * ) родилась в Белграде 19 января
1922 г. в семье русских эмигрантов ― Зинаиды Григорьевны и
Георгия Георгиевича Грицкат (скончалась в Белграде 7 апреля
2009 г.). Окончила в 1932 г. Немецко-сербскую начальную шко-
лу, в 1940 г. ― Вторую государственную женскую гимназию,
а в 1949 г. ― Философский факультет Белградского университета
(группа сербскохорватского языка и южнославянских литератур).
Затем по приглашению своего учителя, профессора Александра
Белича, работала в Институте сербскохорватского языка Серб-
ской академии наук и искусств (САНИ), в 1953 г. защитила док-
торскую диссертацию, с 1965 г. ― научный советник Института.
В 1969–1977 гг. (до выхода на пенсию) работала в Национальной
библиотеке Сербии. В 1978 г. избрана членом-корреспондентом,
в 1985 г. ― действительным членом САНИ. С 1983 г. она явля-
лась также членом-корреспондентом Словенской академии наук
и искусств. Ирина Георгиевна известна и признана не только
как лексикограф и историк сербскохорватского языка, но и как
редактор, переводчик, педагог. Ее перу принадлежат научные
труды, отдельные книги-монографии, эссе, поэтические произ-
ведения, переводы, рецензии, статьи в периодической печати,
воспоминания9
.
Говоря о характере и особенностях книги Ирины Георгиевны
«На зарубежной родине», приведем фрагменты двух ее размыш-
лений из «Вступления» о причинах и мотивах ее написания. (При
том, что сначала говорится: «Ведь я решительно утверждаю, что
у меня нет и никогда не было ни малейшего намерения опублико-
вать своё сочинение. Это было бы и негде, и вообще невозможно
и незачем; да и давать рукопись на прочтение я собираюсь лишь
немногим лицам»10.)
Первое: «Потому ли я пишу теперь, что с шести-семи лет я
начала заносить на бумагу (помнится ― ещё печатными буквами)
* И.Г. Грицкат была в браке с Георгием-Джорджем Радуловичем (1910, Црепая —
1980, Белград), инженером-электриком, с 1958 г. и до его смерти. Ранее, с 1951 г. —
в браке с Бенедиктом Вирком (1921, Бердинье, Гуштань, Словения — около 1953),
преподавателем люблянской гимназии (по сведениям из архива семьи Грицкат,
находящегося у А.Б. Арсеньева). См.: Марковић М. Биобиблиографиjа академика
Ирене Грицкат-Радуловић // Jужнословенски филолог. LXVI. У спомен на академика
Ирену Грицкат. Београд, 2010. С. 52.inslav
Ю. В. Лобачёва478
первые наброски о своей жизни, об окружавшем меня мире, чуть
ли не о его мимолётности? Выводила ли я свои каракули в ка-
ком-то смутном и в то же время неудержимом порыве сделаться
летописцем своего времени, своей семьи и себя самой? <…>»11
.
Второе ― о том же стремлении сохранить память, свидетель-
ства о времени и о себе, но относящееся к периоду зрелости.
А именно: «Или, может быть, я писала и пишу всё это потому
(такое побуждение относится уже к позднейшим годам, к упор-
ству в переработке и перепечатке), что мне показалось ― очень
суетный помысел! ― будто кому-нибудь станет интересно, как рос-
ла и развивалась русская девочка, девушка, приверженная двум
родинам, носительница двух родных языков и двух культур? Ка-
ким способом формировалась русская личность, которой позже
не совсем заслуженно (ибо без энтузиазма к собственному труду)
посчастливилось сделаться членом двух югославских академий
наук и попасть в югославские энциклопедии ― одна из последних
могикан послереволюционной эмиграции и поколения пока ещё
чистокровных эмигрантских детей, которая внесла не самую ма-
ленькую лепту в научную жизнь своей родной Югославии? Сей-
час пока я пишу эти слова, уже немного нас, последних. <…>»12
.
Далее имеются и авторские уточнения, пояснения о стиле
и сущности, существе собственного письма, которые мы также
считаем важным ― хотя бы частично ― привести. «В дальнейших
главах всё будет правда, но не везде фотографическая. Некоторые
имена и названия переменены, некоторые не переменены. Тут и
там стиль сбивается на беллетристику. <…>», ― писала Ирина
Георгиевна13 . И ниже: «Однако я не стараюсь передать лишь то,
что было. Я стремлюсь передать себя, исключительно для своего
удовольствия ― а другой вопрос, удаётся ли это. “Себя” ― это
значит маленький кусочек России в душе, среди белградской
жизни, канцелярщины, Академии наук, сербохорватистики, по-
ездок по югославским дорогам; “себя” ― это в данном случае зна-
чит русифицирование той окраски, тех привкусов и призвуков,
которые остались от прожитого. Я не перерассказываю жизнь,
это было бы даже мне самой неинтересно; я её теперь пересо-
здаю такой, какой она мне видится, и за эту теперешнюю визию
я плачу ценою маленькой неправдоподобности в некоторых час-inslav
К вопросу о русско-сербских отношениях в начале 1920-х годов… 479
тях повествования. За всякое удовольствие мы платим, заходим
иногда на неправильные тропы. Избранная здесь мною тропа
немного непригодна именно тем, что я создаю и не документа-
цию, и не роман. Написанное ― гибрид. Писать документацию
мешает “артистическая натура”, писать роман мешает нехватка
необходимой для этого искры божьей.
И дальше: хоть и глядя на многое, как на целую толщу, я всег-
да была намерена описывать лишь отдельные пласты этой толщи,
те пласты и в том освещении, как это соответствовало моему
умению ― частично анекдотически, или даже юмористически,
частично патетически. <…>»14.
Получается, что перед нами во многом очень личное произве-
дение, личная история и свидетельства о времени, эпохе, о себе
и своей жизни, по-видимому, изначально не предназначавшиеся
для широкого круга читателей. Воспоминания фиксировались
Ириной Георгиевной с раннего времени, затем они «писатель-
ски» ею перерабатывались и дополнялись новыми в течение
многих лет15. В конце рукописи указан 1984 год; предполагаем,
что окончательную форму книга могла обретать в течение не-
скольких предшествовавших этому лет.
Несколько необходимых замечаний и относительно содер-
жания той части книги, на которую мы во многом опираемся16
.
Первое про ее источники. Книга начинается с рассказа о событи-
ях, свидетелем которых Ирина Георгиевна не была, ― о жизни ее
родителей в Российской империи, эмиграции в 1920 г. и первых
годах в Королевстве СХС. В основе этого рассказа, в частности ―
сохранившийся дневник ее матери и ее впечатления, запомнен-
ные дочерью, «кое-какие деловые бумаги» и письма родителей.
«Я попытаюсь рассказать о начале их югославской жизни глав-
ным образом со слов моей матери и по её дневнику», ― писала
Ирина Георгиевна 17.
Важно, что, сообщая об этом намерении, она далее замечала
о тоне изложения следующее: «Однако вполне сознаю, что мой
рассказ не может по стилю соответствовать тогдашним настро-
ениям русских эмигрантов. Моя мать, вообще говоря, была здоро-
вой натурой, не лишённой наблюдательского таланта, а в течение
долгих благополучных лет нашей семейной жизни в Белградеinslav
Ю. В. Лобачёва480
она к тому же придала своим повествованиям о первых годах
за границей спокойный, непредвзятый и подчас даже юмори-
стический тон» 18.
И ниже Ирина Георгиевна добавляла о двух особенностях
текста, которые, по ее мнению, не снижали его достоверности:
«<…> обрисовывая первые впечатления, встречи и разговоры
с сербскими знакомыми, она несознательно или сознательно вла-
гала в уста тогдашних собеседников то, что, может быть, слышала
лишь позже, от других сербских друзей. <…> С другой стороны,
может быть, и я сама теперь приписываю ей кое-что из того, что
слышала не от неё. Думаю, что этим не портится ни достовер-
ность самих перерассказанных таким образом фактов, ни под-
линное изображение моей матери, с её настроениями тех лет»19
.
Еще одно замечание касается социальной принадлежности,
взглядов и настроений Ирины Георгиевны и ее родителей, о ком
пойдет далее речь и чьи представления, в частности об окружав-
шей их действительности, переданы в тексте.
Сами родители Ирины Георгиевны определяли себя как
«идеологических», «политических» эмигрантов и «пролетариев»
(т.е. квалифицированных работников). «Родители всегда потом
говорили, что приехали в Югославию как настоящие пролетарии
и что они уже на своей родине добывали кусок хлеба собствен-
ным трудом. Конечно, они являлись идеологическими эмигран-
тами. Они называли себя именно эмигрантами, а не беженцами,
потому что, по их уверениям, им было от чего эмигрировать, но
не было от чего бежать, не считая царившего на их родине в пер-
вое время бесправия, разгула и серизны», ― вспоминала Ирина
Георгиевна 20 . (Думается, вместе с тем, что в первое время вне
родины они всё же являлись беженцами.)
При этом, по словам автора, ее «мать сравнительно быстро
сделалась настоящей сербской и югославской патриоткой, и по-
этому стиль её рассказов, который я улавливала, подрастая, был
отнюдь не беженский» 21 . Со временем новая страна стала для
семьи Грицкат любимой, а об их взглядах и настроениях Ирина
Георгиевна рассказывала так: «Мои родители полюбили Белград,
потом Сербию, потом Югославию. Такой их совсем искренней,
подразумевающейся любовью я объясняю тот факт, что взгляды иinslav
К вопросу о русско-сербских отношениях в начале 1920-х годов… 481
склонности у нас в семье в этом отношении всегда как бы легонь-
ко тянулись за взглядами и склонностями тех сербских кругов,
в которых родители вращались. Отец и мать почти во всём, что
касалось политики или истории, разделяли чувства белградской
интеллигенции, тех так называемых мелких и крупных буржу-
ев, дети которых учились у матери роялю, инженеров и их жён
с отцовской службы, наших квартирных хозяев, соседей, моих
крёстных родителей, милых знакомых с летних каникул и тому
подобных. Родители любили югославскую королевскую семью ―
хоть и не так уж пламенно, как некоторые другие русские, без
экзальтаций. <…>»22
. «Самыми верноподданическими чувствами
из нас троих отличалась, конечно, я», ― читаем ниже23
.
Добавим еще несколько фактов о родителях Ирины Георги-
евны, начав с ее слов из «Вступления»: «И родители оказались
тоже немного двойственные. Хоть оба они и чувствовали себя
совершенно русскими, но отец мой был и по крови, и по кре-
щению не русского происхождения, и не русской веры24
, а в жи-
лах матери текла, вероятно, помимо русской, и польская кровь.
Важнее же было то, что они являли собою представителей двух
совсем различных духовных укладов. Отец стоял бы, скажем,
ближе к старым западникам, мать к славянофилам. Отец был
олицетворением интеллектуального взгляда на жизнь, тогда как
мать была художественной натурой. Отец старался знать, а мать
верила; отец считал себя близким к буддизму, мать к правосла-
вию. Если позволят мне представить их посредством музыки, то
скажу, что мой отец звучал как песня варяжского гостя, а мать
как песня индийского» 25 .
Мама Ирины Георгиевны, Зинаида Григорьевна (урожден-
ная Черникова; 19.04.1889–2.07.1963), родилась и жила в Крыму
(в Керчи). Позже перебралась в Петербург, окончила консерва-
торию по классу фортепиано, была пианисткой и преподавала
(в частности, недолго и в Смольном институте благородных де-
виц). Во время учебы она познакомилась с петербуржцем Геор-
гием Георгиевичем Грицкат (27.10.1887–18.02.1957), в будущем
инженером, выпускником Института инженеров путей сообще-
ния. Они почти одновременно завершили высшее образование
и летом 1914 г. обвенчались. Затем пережили Первую мировуюinslav
Ю. В. Лобачёва482
войну (Георгий Георгиевич служил, был награжден; Зинаиде
Григорьевне «иногда удавалось находиться при муже») и рево-
люцию. Гражданская война настигла их, когда они оказались
на Украине, откуда и эмигрировали. На момент отъезда в 1920 г.
Зинаиде Григорьевне было 30 лет, а Георгию Георгиевичу ― 3226
.
Итак. Как, в каких обстоятельствах началась жизнь четы
Грицкат на югославянской/сербской земле? Первой в Королевство
СХС прибыла Зинаида Григорьевна, эвакуировавшаяся из Ново-
российска в конце февраля 1920 г. Георгий Георгиевич покинул
Россию позже, встретились они в июле 1920 г. уже в Белграде.
«Мои родители, следовательно, оказались в числе тех “бело-
эмигрантов”, которые прибыли в Сербию прежде большинства
остальных», ― отмечала Ирина Георгиевна27.
С чем они приехали? По словам дочери, вещей у них было
немного: «Отец и мать эмигрировали со своими документами,
с пачками семейных фотографий, вырезок и писем; отец ― с од-
ним баулом из потрескавшейся кожи, к которому была слабо при-
делана жестяная ручка и в котором, помимо белья и одних брюк,
были упрятаны хорошие сапоги; мать ― с сундучком, где у неё
хранились две блузки, немного бельевых принадлежностей, еван-
гелие, большие ножницы с изображением святителя под одним
из прохватов*, чёрная помада для бровей и дневник. На шее у неё
была золотая цепочка с лорнетом, на руке бабушкина браслетка,
на пальце обручальное кольцо. У отца даже не было обручально-
го кольца, так как он потерял его ещё в России. Были и бумажные
деньги, и купоны государственной четырёхпроцентной ренты,
которые я показываю моим знакомым ради курьёза»28
.
Однако в личном багаже родителей были образование, опыт
самостоятельной и своим трудом жизни и некоторые жизненные
убеждения, которые помогли им довольно скоро адаптироваться,
найти свое место в новой стране и были переданы дочери. Одно
из них ― представление о безусловной ценности образования.
«Лозунгом в нашей семье, ― вспоминала Ирина Георгиевна, ―
* Прохватывать — хватать насквозь, пронять, пропороть. Предположительно, в дан-
ном случае «прохват» означает отверстие для пальцев.inslav
К вопросу о русско-сербских отношениях в начале 1920-х годов… 483
было всегда: учиться, учиться; вот и мы не привезли из России
почти ничего кроме наших знаний, наших дипломов, но благо-
даря этому мы так скоро стали на ноги; учись, Ириша, ты не зна-
ешь, что тебя в жизни ждёт, и сколько мы ещё сможем протя-
нуть ― ведь и мы не могли представить себе нашего будущего»29
.
Другими основами были стремление к самостоятельности и
независимости и признание важности, необходимости работы по
профессии и достижения всего собственным трудом. А трудились
они еще в России. Так, во время учебы в Петербурге Зинаида
Григорьевна начала следовать «напутствию», «благословению»
своей бабушки ― «не кланяюсь богачу, свою рожь молочу» 30 :
аккомпанировала на концертах и преподавала. А про начало ее са-
мостоятельной жизни читаем следующее: «В Петербурге я зажила
скромно в материальном отношении, но весело, и в первый раз
без обиды в душе, как самостоятельная девушка, а не как золушка.
Жила я у квартирных хозяек, по тёмным закуткам и мансардам.
Видно ― уже тогда подготовляла меня судьба к моей будущей
пролетарской жизни. Я выучилась растапливать печку, жарить
яичницу, экономить деньги: всё это позже еще как пригодилось.
Никогда не могла представить себе праздной жизни»31 .
Кроме того, в числе твердых правил, которым руководилась
молодая семья в контактах с новым окружением, были уважение
и признание первенства традиций и культуры народов и страны,
где привелось жить, что на практике воплощалось в следовании
принципу «в чужой монастырь со своим уставом не ходят». К но-
вому же, добавим, скоро обнаружились у четы Грицкат искрен-
ний интерес и приязнь.
С чем столкнулись они по приезде? Какой была первая встре-
ча? В книге об этом говорится при описании первых месяцев
жизни Зинаиды Григорьевны в Королевстве СХС. А именно: сна-
чала она и ее приятельница Ксения в числе других эмигрантов
прибыли «в захолустье Куманово, в тогдашнюю так называемую
Южную Сербию. Они оказались вдруг в тихой стране тополей
и каменных оград, голубятен и мечетей. Настроение здесь было
мирное»32
. В то же время «кое-где, в особенности на железнодо-
рожной станции, ещё были заметны следы военного разгрома,
расписание поездов не было установлено»33
.inslav
Ю. В. Лобачёва484
Далее читаем и о первой встрече: «Когда их высадили на вок-
зальчике, мать с Ксенией, за неимением скамейки, уселись на под-
ножке товарного вагона и принялись горько плакать. Вокруг них
потихоньку собиралась толпа любопытных. Толстая баба, совершен-
ная статуя, стояла неподвижно, с непроницаемым чёрным квад-
ратом вместо лица и с густыми скибками* шаровар. Рядом с нею
переминалась с ноги на ногу девочка, тоже в шароварчиках от пояса
до пят: девочка была похожа на грибок. Мать ― из любопытства,
равно как и от ужаса ― подняла взор, хотела пристальнее вглядеть-
ся в безликую статую и поднесла к заплаканным глазам висевший
у неё на цепочке лорнет. Фигура-негатив слегка шарахнулась, дав
понять, что всё время наблюдала за прибывшими через своё густот-
канное забрало. Девочка взвизгнула при виде второй пары глаз.
Вокруг плакавших стягивалось кольцо пытливых. Обе стороны
пугались друг друга, но и лорнет, и чадра возбуждали интерес.
– Боже, боже, куда нас занесло! ― всхлипывали молодые рус-
ские женщины» 34.
Как видим, несмотря на тяжелые переживания и страх, у Зи-
наиды Григорьевны сразу возник интерес к неизвестному месту,
а ее «живость» и знание французского языка помогли начать ос-
ваиваться в новой среде, многое о которой постепенно узнава-
лось. Например, «что здесь живёт много славянского населения,
принадлежащего к магометанству» 35 , равно как и особенности
жизни и быта другой ― христианской ― части жителей, с которой
соприкасались переселенки.
В частности, уклад дома, куда их поселили, запомнился так:
«<…> в хороших семействах, к каковым принадлежало семей-
ство хозяев, жили по-гаремному, хотя и в единобрачии, так как
были христианами. Женщины, то есть жена, незамужние сёстры,
дочки, бабка, прислужницы, почти не выходили из дому и весь
день просиживали на низких лавочках, греясь у мангала, или,
сидя на корточках, кипятили воду для чёрного кофе, жарили еду,
разваривали овечьи ноги. Муж в большинстве случаев ходил сам
на рынок, присутствовал при торгачинах **, он же заведовал по-
гребом, где хранились запасы, выдавал харчи на день, принося из
* Предположительно, речь здесь идет о складках или сборках шаровар.
** То есть при торгах.inslav
К вопросу о русско-сербских отношениях в начале 1920-х годов… 485
подвала то что-то длинное и кровавое, то миску риса, то фасоль.
Единственным позволенным развлечением вне дома являлась
для женщин баня, куда они ходили в определённые дни целыми
родовыми общинами, как древние римлянки в термы, и где си-
живали часами, беседуя и парясь»36 .
Некоторые впечатления постепенно становились устойчи-
выми. К примеру, читаем: «В другой раз <…> водили их посмо-
треть на мусульманскую свадьбу. <…> Моя мать почувствовала
себя так, словно переехала из своей северной российской сто-
лицы не в более западное по меридианам государство, а куда-то
в обратную сторону, далеко и глубоко в “степи Средней Азии”,
воспетые Бородиным* » 37 . Восточное же, как по счастью оказа-
лось, ей даже импонировало.
Другие начальные мнения ― по мере узнавания югославянской,
сербской действительности и традиций ― признавались ошибочны-
ми. Подтверждение этому находим, например, в рассказе о приеме
русских гостей у «местного прокурора, милого человека». А имен-
но: «Хозяева приняли гостей чрезвычайно радушно. <…> Тут же
при всех, чтобы гости были убеждены в его свежести, кофе варили
и потом подавали в крошечных чашечках на узорчатом подносе. До
того, как подать кофе, русских дам угостили вареньем. В вазочке
лежали засахаренные куски арбузных корок, нечно незнакомое и
до того восхитительное, что мать, ложку за ложкой, съела целую
вазочку. Подобрав слова высшей деликатности, хозяева объяснили,
что по сербскому образу действий надо взять один только раз, а за-
тем отпить воды. Мать говорила, что потом не удивлялась больше
ни величине кофейного прибора, ни откушиванию варенья. Она
вспоминала русские самовары, русские варенья и потенья при чае-
питиях и решила, что масштабы страны отражаются в масштабах
гостеприимствования. А затем созналась, что была неправа: упо-
мянутые кулинарные ухищрения хоть и подавались в малых дозах,
зато ежедневной, вкусной и жирной пищей в некоторых сербских
домах угощали её до паморочного** состояния»38
.
* Речь идет об опере А.П. Бородина «Князь Игорь».
** В данном случае означает — до обморочного состояния, до головокружения.
(Пáморок — временная потеря памяти, обморок. Пáморока и пáморка — времен-
ное беспамятство, умопомрачение. Пáмороки и пáморки — головокружение.)inslav
Ю. В. Лобачёва486
Вскоре появились у Зинаиды Григорьевны и первые знако-
мые, друзья среди сербов, отношения с которыми были продол-
жены впоследствии в Белграде39
. О начале дружбы с упомянутым
прокурором и его супругой в книге рассказано в продолжение
описания приема: «Жена прокурора с большим уважением пред-
лагала всё приносимое также и своему супругу, но тот не брал,
отговариваясь тем, что у него расстройство желудка. Несмотря
на конфуз с вареньем и с расстройством, они сразу очень понра-
вились друг другу. Мать уже тогда сговорилась с этой четой, что
если всё окончится благополучно и поскольку она со своим му-
жем останется жить в Сербии, то прокурор сделается крёстным
отцом её ребенка. Этот договор был позже соблюдён»40
.
В доме «будущего кума» Зинаида Григорьевна познакомилась
и с «преподавателем словесности, тоже будущим белградским
жителем и нашим другом». Он помогал ей «при розысках мужа,
а также и в деле переведения её в Белград, на место учительницы
пения»41. Он же, уловив ее интерес к Сербии, «начал давать ей
первые уроки на сербские темы» ― с патриотизмом, любовью
и гордостью, «но без примитивного бахвальства». «Надо пола-
гать, ― заключала Ирина Георгиевна, ― что здесь-то и взяла на-
чало исключительная приверженность моей матери к Сербии и
к Югославии вообще»42.
А если задаться вопросом о том, чтó Зинаида Григорьевна
знала о новой стране? Какое представление имела о ней ранее?
Об этом в общем говорит следующий отрывок из книги: «Всё,
что мать раньше знала о Сербии, ― это был Дунай с притоками
Савой да Моравой, затем города Белград и Ниш, король Пётр и
министр Пашич. Кроме того, были однажды прочитаны слова
Леонида Андреева*, давно забытые, но теперь снова вспомнив-
шиеся, о Сербии, как о маленькой и плохонькой стране, о стране
задорных людей и жалких неурядиц, игры в солдатики или че-
го-то в этом роде. А кто-то другой писал: “Арнауты и албанцы,
молдоване, сербы, булгары…”. И Вронский в конце романа **
ехал, кажется, в Сербию: к своему стыду, мать не помнила точ-
* Возможно, подразумевались его статьи (или одна из них) о Сербии: «Слово о Сер-
бии» (1914), «Торгующим во храме» (1914).
** Речь о романе Л.Н. Толстого «Анна Каренина».inslav
К вопросу о русско-сербских отношениях в начале 1920-х годов… 487
но, в Болгарию ли, или в Сербию. Моя мать тогда ещё точно
не улавливала, в чём тут вышло дело после войны, с какими час-
тями чужих государств объединилась Сербия в более обширное
государство» 43.
С другой стороны, имелась у нее и готовность это испра-
вить ― узнать новую страну: «Но она всегда была любознатель-
на, а теперь уж и поневоле приходилось быть таковой, ввиду всё
более реальных очертаний её будущего» 44
.
В то же время Зинаида Григорьевна всеми силами старалась
найти своего мужа. В частности, «она дала объявление в “Рус-
скую газету”, начавшую выходить в Белграде, через которую в то
время люди главным образом и разыскивали друг друга. <…>
Этот номер газеты отец получил и прочёл в Константинополе»45
.
Некоторое время спустя связь между супругами восстановилась.
Уже в Куманово Зинаиде Григорьевне «удалось начать зараба-
тывать»: «Хотя во всём городе и было всего два рояля, но сыска-
лись ученики, и она давала уроки, помня наказ мужа ― немедлен-
но становиться на свои ноги, да и незабвенный бабушкин завет
молотить самой свою рожь»46
.
Она постепенно «свыкалась со своим новым положением,
утверждаясь в мысли, что ей придётся прожить в Сербии еще
довольно долго», узнавала и привязывалась к новой стране 47 .
В одном ее письме мужу в 1920 г. говорилось: «Среди сербов
я встречаю так много ласки! Поверь ― это моя вторая родина,
она скоро станет и твоею. Никаких лагерей здесь нет. Здесь мы
полноправные граждане страны. Встретили нас так радушно, как
только могли. А сколько интересного, сколько экзотики вокруг!
Мне понадобится много дней, чтобы всё тебе рассказать…» 48 .
«Отец в ответах касался почти исключительно своих хлопот
о переезде и задержек с визой, финансов, незадач, случающихся
с русскими в Турции, и своей тоски по жене», ― продолжала
Ирина Георгиевна 49.
Вскоре, в мае, при участии еще одного нового знакомого [со-
циалист (или коммунист), «в то время член парламента»] Зинаи-
да Григорьевна «получила службу в Белграде, в гимназии, где ей
предстояло преподавать пение сербским девочкам, на сербском
языке»50.inslav
Ю. В. Лобачёва488
Завершая рассказ о первых месяцах своей будущей матери
на новом месте, Ирина Георгиевна отметила: «Благодаря очень
удачному стечению обстоятельств в Куманове ― благодаря неза-
тейливому прокурору, редко умному преподавателю словесности
и забавному политику ― моя мать пошла по своему жизненному
пути на чужбине без той занозы, которая крепко засела во мно-
гих беженских сердцах. Она подружилась с первыми знакомыми
за рубежом так, как можно подружиться на даче с симпатичным
соседом, с крестьянином, с продавцом: наблюдательски, отбра-
сывая пока все сравнения или оставляя их про себя. А кроме
того ― Восток не был ей чужд. Рождённая в Крыму, она особенно
и не любила промозглого Петербурга, в котором потом жила,
с его тонкими насмешками, баронами и туманами. <…>» 51
.
Именно, подчеркнем здесь, через личные отношения Зина-
ида Григорьевна привыкала и осваивалась в новой обстановке.
Большую роль в успехе этого играли, конечно, ее собственная
активность, природная любознательность и доброжелательность.
Благодаря ее стараниям по переведению мужа из Констан-
тинополя 52 , 10 июля 1920 г. супруги встретились в Белграде.
А далее они должны были сделать выбор, который вставал перед
всеми беженцами или эмигрантами, ― как жить, куда двигаться
дальше. «Несмотря на всякие думы и толки в русской колонии,
молодая чета твёрдо постановила осесть в Белграде, ― писа-
ла об этом Ирина Георгиевна. ― Они вынесли заключение, что
если им здесь и придётся туго, из-за мещанства, скуки и мел-
ких дрязг, то всё-таки будет не хуже, чем в парижских ночных
кафешантанах, где бы мать, наверно, поступила тапёршей, или
в Берлине, где бы отец, предположим, сделался шофёром такси.
Многих беженцев тянуло куда-то дальше. <…> У моих родите-
лей не хватало ни желания снова передвигаться, ни энергии, ни
денег. Здесь их не деклассировали, а это для них было главным».
«И тот, и другой, ― добавляла она, ― после некоторого времени
продолжали работать по своему призванию, в чинах, которые
соответствовали их начальным службам в России»53 .
Это был их осознанный выбор, который помог им адапти-
роваться и интегрироваться в белградское, сербское общество.
До определенной степени, конечно.inslav
К вопросу о русско-сербских отношениях в начале 1920-х годов… 489
В их новой жизни, разумеется, не всё шло гладко ― и в от-
ношениях с людьми, и в быту. В Белграде, к примеру, «вначале
не было интересных знакомств», жили они в «невзрачной меб-
лированной комнатке», хозяйку которой «у новых жильцов» «раз-
дражало и возмущало незнание языка»54.
Кроме того, отец Ирины Георгиевны «не сразу устроился
в Белграде». Сначала «его послали за городок Голубац», где про-
кладывали дорогу, потом в Шабац. Будучи в Голубаце, он среди
прочего писал жене: «Я не очень доволен ходом работ, и главное,
системой работ: бестолково, безграмотно ― даже русские иногда
работают лучше, но в чужой монастырь со своим уставом не
ходят, и я со своими предложениями не лезу. Зато рабочие здесь
золото, они проникнуты сознанием пользы этого дела»55
. Затем,
по словам автора, «на первой инженерной службе в Белграде
у отца бывали нелады с начальством. Платили неаккуратно, под-
час шиканировали*, выказывали недоверие к его познаниям, при-
обретённым бог весть где, в каких-то там неизвестных школах»56
.
А когда мать Ирины Георгиевны «начала давать уроки музы-
ки по домам», то в одном ее заподозрили в краже дешевого оже-
релья. «На другой день, ― читаем об этом далее, ― туда явился
отец и на прытком сербском языке, которому он к этому случаю
накануне особо подучился, накричал замечательно. Мать пере-
стала ходить туда»57.
Надо сказать, что отмеченные сложности ― насколько это
было возможно ― постепенно преодолевались. Сербский язык,
в частности, четой Грицкат был вскоре освоен, что способство-
вало узнаванию и пониманию другого народа и культуры (к чему
приходили не все эмигранты). Прилагались силы и к улучшению
материальной стороны жизни ― со временем Зинаида Григорь-
евна «начала давать уроки французского, чтобы улучшить кар-
манные дела» 58 , «купила новые матрасы» («хозяйкины полны
клопов») и «приобрела примус» 59.
В итоге, как рассказывала Ирина Георгиевна, «они сравни-
тельно очень скоро поправили и свои общественные позиции, и
свои денежные дела. Летом 1921-го года мой отец даже послал
* Сербизм от «шиканирати» (сербск.) — придираться, причинять неприятности.inslav
Ю. В. Лобачёва490
мать, как туристку, одну в Словению. Так началось наше семей-
ное обожание этой страны»60.
Параллельно узнавались Белград и провинция, уклад обыч-
ной жизни сербов и местные нравы, при описании которых, как
и в рассказе о Куманово, мать и дочь Грицкат неоднократно обра-
щали внимание на положение женщин и отношения между муж-
чинами и женщинами ― темы (разумеется, не единственные!),
вызывавшие их явный интерес. Приведем несколько примеча-
тельных воспоминаний-зарисовок. (Перекликающихся, к сло-
ву, по духу и иногда содержанию с тем, как описывали женщин
в Сербии русские очевидцы, бывавшие или жившие там ранее61
.)
«У большинства частных домиков, ― читаем про Белград, ―
были глубокие задние сады, полные левкоев, желтофиоли, сире-
ни, гиацинтов и сорных трав, с колодцами или насосиками. <…>
Через поломанный забор родители видели однажды, как важный
человек в феске сидит под раскидистым деревом, а женщина,
очевидно, жена, моет ему ноги в огромном тазу»62
.
Еще одно из впечатлений Зинаиды Григорьевны, переданное
в письме подруге: «Женщины тут, правда, красивые, но немного
иконописные, с византийскими лицами. Рабы мужей. У меня
есть сослуживица, очень милая сербская дама. Так она, несмотря
на строгость и резкость директора, почти каждое утро опазды-
вает на уроки и всё извиняется. Знаете, почему? Муж, видите
ли, по утрам лежит в постели, и она должна каждое утро идти
на базар за свежим мясом и подавать ему горячие котлетки в по-
стель. Это его зарядка на день. А её зарядка ― сбегать на рынок,
изжарить и вдобавок выслушать замечания директора…»63
.
В Белграде возобновились контакты со знакомыми Зинаиды
Григорьевны по Куманову. Из повествования об этом и в связи
с затронутой выше темой выделим два фрагмента. Первый о се-
мье прокурора: «Когда прокурор перебрался в Белград, стали
часто бывать друг у друга в гостях. Его жену моя мать начала
учить мелким женским хитростям. А именно, несчастная жало-
валась матери, доверчиво и с удивительными подробностями,
что муж слишком уж редко стал ласкать. Моя мать заставила её
попробовать учиться пению, шить пёстрые платья, а не только
серые, менять прическу. Озарившаяся жена начала было входитьinslav
К вопросу о русско-сербских отношениях в начале 1920-х годов… 491
во вкус, но муж, по-видимому, пригаркнул, или даже прибил,
хоть она об этом и не распространялась. Платья вскоре опять
пошли исключительно серые, на затылке воцарилась скромная
дулька, и всякое пение прекратилось. Затем прокурор чем-то за-
болел и слёг, попал даже в больницу. Его жена простаивала под
окнами больничной палаты с шести утра до десяти вечера, слов-
но преданная собака, без всякой пользы и нужды»64 .
Второй сюжет ― о «преподавателе словесности» и «социали-
сте», которые также приходили в гости к чете Грицкат. «Оба стали
приводить своих жён (о которых так мало было речи в Куманове,
про которых мужья попросту забывали), так что теперь сидели
вшестером, едва помещаясь в убогой комнатушке. <…> Потреб-
ности в смысле трапезы и комфорта были в силу обстоятельств
очень сокращены, но беседы шли оживлённые. В них участвова-
ли, конечно, только мои родители и сербские мужчины. Сербские
жёны, во-первых, не знали французского языка, ― хотя к тому
времени отец с матерью уже начинали говорить по-сербски, ―
во-вторых, считалось непринятым, чтобы женщины вмешивались
в дело не своего ума. Они лишь изредка обменивались тихими
советами о способах соления капусты или о синьке для белья»65
.
Наблюдая и познавая окружавшую их действительность, су-
пруги Грицкат пытались понять народ и страну, в которой они
теперь жили. «Мои мать с отцом, ― писала Ирина Георгиевна, ―
долго думали ― какое бы определение дать стране, где запо-
дазривают в краже жестяной безделушки, где жёны моют ноги
мужьям, и где в то же самое время всем правительством, всем
войском и всем народом уходят в эмиграцию, чтобы не сдаться
врагу. Примитивизм ли это, сочетающийся с усиленной ксенофо-
бией? Но ведь русских приняли сердечно, народ, видимо, участ-
ливый. Родители не сразу находили правильные формулировки,
многое думали и говорили о сербах ― как и все их здешние со-
отечественники ― многое из того, что не совсем соответствовало
правде. Гораздо позже моя мать заметила:
– Необыкновенные эти сербы. Мелкие в мелком, великие
в великом»66.
Отметим, что в воспоминаниях имеются и другие наблюде-
ния о сербах и их отношениях с русскими, а сама тема русскойinslav
Ю. В. Лобачёва492
эмиграции занимает в книге одно из центральных мест. Понимая,
что в небольшой работе невозможно даже упомянуть все аспек-
ты, добавим для полноты картины еще несколько воспоминаний
и рассуждений о судьбах русских в Белграде и отношениях двух
народов.
«Русских в Белграде было множество, ― писала Ирина Геор-
гиевна, ― но большинство находилось в ожидании, в передви-
жении и не бросало якоря. <…> Ввиду непреодолимого страха
перед будущим, в белградских русских кругах происходило боль-
шое количество бракосочетаний. <…> Помимо многочислен-
ных русских комитетов, собраний, заседаний, союзов, столовых,
закусочных заведений и бань, беженцы, понятно, встречались и
по частным домам, скрепляя новые дружбы. Ночной жизни в эти
первые послевоенные годы в Белграде не было, и если кто-нибудь
поздно вечером бежал по пустынной улице, подгибая подол или
стуча палкой, это почти наверное была русская душа. <…>»67
.
И далее: «Однако время шло, и по Сербии стала понемно-
гу распространяться русская культура, вносимая либо тем, что
русские зарабатывали ею на хлеб насущный, либо тем, что ею
изливали свои таланты и восторги сердца. Нельзя забывать, что
во время войн с 1912-го по 1918-ый год Сербия потеряла боль-
шой процент своей интеллигенции»68
.
О короле Александре Карагеоргиевиче * и русских читаем:
«Бывший русский ученик Александр явно симпатизировал и по-
кровительствовал русской эмиграции. Этого эмигранты не за-
бывали, слух о нём распространялся, и по прошествии многих
десятков лет от его смерти, в странах, лежащих за тысячи вёрст,
у семейств, которые никогда не бывали в Югославии, можно было
видеть его фотографии на стене, среди портретов убиенных Ро-
мановых. <…>»69
. Или: «Сербского, позже югославского короля
Александра русские любили, потому что и он их любил. <…>»70
.
(О гибели Александра в 1934 г. и прощании «с нашим королем»
сохранились и воспоминания самой Ирины Георгиевны71
.)
* Александр Карагеоргиевич (1888–1934) — регент-престолонаследник Королев-
ства Сербия (1914–1918) и Королевства СХС (1918–1921); король сербов, хорватов и
словенцев (1921–1929), король Югославии (1929–1934). Окончил Пажеский корпус
в Санкт-Петербурге.inslav
К вопросу о русско-сербских отношениях в начале 1920-х годов… 493
Взгляды обеих сторон ― русских и сербов ― на эмиграцию
представлены в следующем фрагменте ― размышлении Ири-
ны Георгиевны: «Многие говорили, что в Сербию переселилась
душа старой России, и что русских нигде так тепло не встретили,
как здесь; а здесь проживали в те времена король Александр,
министр Пашич, секретарь Академии наук Белич. Некоторые из
сербов сочли русских эмигрантов симпатичным и полезным для
себя явлением. Иные же рассуждали, что вовсе не нужно было
давать приют и хлеб надменным чужеземцам, когда собствен-
ные рабочие и крестьяне нередко голодают; незачем было ютить
у себя белую русскую армию, с её бесчисленными генералами,
с царскими знамёнами, с главнокомандующим Врангелем, неза-
чем было тратить деньги на разные сиротские дома и корпуса,
раз из них вылуплялись позже аферисты, кутилы… вслед за тем
полицейские шпионы и гитлеровцы»72.
Главное убеждение всей семьи Грицкат о жизни русских
в Югославии, подтверждающееся и в описании разных эмиг-
рантских судеб в тексте, было таким: «<…> русская эмиграция
жила в Югославии и хорошо и полезно, и достойно своих талан-
тов и знаний, и плоховато и плохо, и грязно и комично, и даже
подчас жалко. Но в этой стране меньше всего выпало на её долю
оскорбления, меньше всего униженного, пошленького, триви-
ального, забулдыжно-кабацкого, постыдного прозябания. По-
скольку русский человек здесь не наступал на мозоль местному
человеку ― а и местных ведь надо понять, бесчисленные захват-
чики боролись за их поля, судоходные реки и рудники ― этого
русского человека принимали в большинстве случаев как друга,
даже уважали в нём более маститого знатока, если он таковым
являлся. К политически не провинившимся русским эмигрантам
хорошо отнеслись даже югославские коммунисты после Второй
мировой войны» 73.
Для четы Грицкат первое время вне родины было, конечно,
как и для подавляющего большинства беженцев/эмигрантов
из России, временем выживания. Не для всех жизненные обсто-
ятельства оборачивались благоприятно. Кто-то был ранен, слаб
здоровьем, не смог пережить драму и травму исхода и беженства
и т.д. Судьбы в итоге складывались по-разному, равно как и от-inslav
Ю. В. Лобачёва494
ношения ― в том числе и в кругах русских, в чем-то являясь тем
не менее продолжением этой самой драмы.
Об этом Ирина Георгиевна, в частности, писала: «<…> Мои
родители ― инженер и преподавательница музыки ― отнюдь
не считались среди русских сливками общества. А жили здесь
и старые, изувеченные, ни к какой работе не пригодные люди.
Их вина состояла лишь в том, что они не хотели нарушать воин-
ской, по их пониманию божественной присяги, или же, из чисто
идеологических соображений, подумывали о походе против сво-
ей покинутой родины. <…> Здесь беспощадно ссорились между
собой, разветвлялись и расщеплялись <…>. Всё это напоминало
древнюю китайскую легенду о том, как воины, павшие на поле
брани, ещё три дня продолжали битву на небесах, не будучи в си-
лах поверить, что битва проиграна и окончена»74
.
С другой стороны, родители Ирины Георгиевны, по всей
видимости, не стремились и не могли целиком влиться в «эми-
грантскую среду». «Однако, несмотря на винты и иные приходы
и сидения многочисленных гостей, запомнилось чувство нашего
житья на каком-то собственном берегу, запомнилось наблюда-
тельское отношение к окружающей нас жизни. Моим родителям
был до того чужд малейший намёк на гуртовое начало, что они
никак не могли полностью включиться ни в эмигрантскую сре-
ду, ни в сербскую, ни в правые, ни в левые течения», ― писала
Ирина Георгиевна75.
И ниже: «<…> Получалось же так, что они отворачивались
от многого <…>. Было не так уж много русских, которые бы
совсем искренно нравились им, хотя бывали и такие. <…> Они
обособились, хоть и не изолировались; продолжали быть насто-
ящими русскими людьми, но не сделались специфическими рус-
скими эмигрантами. <…>»76.
Возвращаясь к началу жизни супругов Грицкат в новой стра-
не, подчеркнем, что им посчастливилось обладать достаточными
физическими и душевными силами, личными качествами и моти-
вацией, чтобы самосохраниться и продолжить жить. В письмах
Зинаида Григорьевна делилась с подругой: «Не раз мы с мужем
говорили о том, что революция безжалостно отметает всё слабое,
а оставляет сильное, приказывая применяться к обстоятельст-inslav
К вопросу о русско-сербских отношениях в начале 1920-х годов… 495
вам. И мы причисляем себя к сильным, даже к счастливым. Ведь
сколько разбитых и помешавшихся кругом! <…>» 77 . И далее:
«…Я бедности боюсь, беженщины, потери жизненных форм.
Буду работать выше всех моих сил, чтобы только в доме было
чисто, чтобы можно было купить книгу или съездить куда-ни-
будь. Буду всегда играть вальс только на рояле; умру, а не стану
играть на гребёнке, на смех иностранцам…»78
.
А любимое ими дело, работа по профессии ― разумеется,
при участии в их судьбе окружавших их людей! ― помогли
им выжить. Об этом Зинаида Григорьевна писала подруге так:
«В общем, мы сами себе сказали, что надо успокоиться. И это
нам удаётся главным образом благодаря наличию повседневной
довольно тяжёлой работы, умственной, да и физической. <…>
Наша жизнь ― жизнь квалифицированных рабочих. Живём в од-
ной комнате, по утрам муж топит печь, чтобы согреть чай, да и
нас самих, потом мы уходим на наши службы, вечером сходим-
ся и опять растапливаем, читаем и заваливаемся спать в девять
часов. И в такой жизни есть что-то удовлетворяющее. Раз уж
выпало на нашу долю переживать ужасы войны и революции и
быть политическими эмигрантами ― то так всё-таки лучше. Муж
определённо отдыхает от военных кошмаров и предаётся своему
делу, которое, в конце концов, очень любит: водопроводное ведь
дело одинаково во всякой почве. А я… я должна сознаться, что
впервые после четырнадцатого года вспомнила, что есть на свете
и радости, и иные интересы, кроме политики и вопросов пропи-
тания. <…>»79.
Со временем появилась у четы и возможность завести ре-
бенка80 . И понимание того, как жить дальше, когда неизвестно,
«предстоит ли или не предстоит возвращение в Россию». А имен-
но: «Эмигрантское существование в Сербии сравнительно не так
тяжело: здесь, в общем, не оскорбляют национального достоин-
ства, может быть ― думают, что бедные родственники приехали
только на время. Но и они всегда будут стараться не оскорблять
здешнего, хозяйского достоинства, постараются на всех своих
будущих службах и должностях быть полезными, но оставаться
в тени, удерживая чувство превосходства, очень явственное для
них в мещанской среде… А пупсика (ребенка. ― Ю.Л.) научатinslav
Ю. В. Лобачёва496
отличать хорошее от плохого, будут учить его русской грамоте,
музыке, языкам, дадут ему высшее образование!»81
. Так впослед-
ствии и произошло.
Георгий Георгиевич с 1922 г. работал в Белградском водопро-
воде, который ему со временем предложили возглавить, но он это
отверг, объяснив свой отказ тем, что в стране, где он не хозяин,
согласится быть только вторым ― и стал его вице-директором.
А Зинаида Григорьевна преподавала в музыкальных школах
«Станкович» (1920–1948 гг.) и «Мокраняц» (1948–1954 гг.), вела
частные уроки, писала статьи о музыке, читала лекции, высту-
пала на радио82.
Родители Ирины Георгиевны много работали на благо семьи
и «второй родины», уважали ее традиции, через некоторое время
стали жить лучше и «перестали думать о возвращении в прош-
лое»83
. Они приняли и полюбили Белград, Сербию и Югославию,
пройдя вместе с сербами «через все горнила испытаний», при
всём этом оставаясь «настоящими русскими людьми», и переда-
ли свои настроения дочери.
«Почти всё, чем я позже была, вобрано было в семье, в пер-
вые двенадцать или четырнадцать лет жизни. Никакие школь-
ные учителя, никакие университетские профессора не влияли
на меня. Вся музыка, все мои ямбы и амфибрахии, политические
убеждения, все отношения к людям, тяга к блужданиям и к го-
рам, к раннему укладыванию в постель, равнодушие к качествам
еды и питья, суеверия, сновидения…», ― писала о своем «духов-
ном развитии», «становлении» Ирина Георгиевна84 . А в другом
месте заметила: «Да, родительские разговоры и занятия имели
прямое отношение к моим одиноким исканиям в горах. Я лишь
продолжала катить то, чему они дали толчок»85
.
И свою книгу Ирина Георгиевна посвятила именно им. «Что,
если б снова родиться? Нет, я не хотела бы ещё раз прожить ту
же жизнь. Мне хотелось бы новых ландшафтов, новой науки,
новой любви, и лишь тех же самых мать и отца, памяти которых
и посвящены эти страницы», ― читаем мы в конце ее рукописи86
.
inslav
К вопросу о русско-сербских отношениях в начале 1920-х годов… 497
В заключение еще раз отметим, что в истории семьи И.Г. Гриц-
кат опыт бытия русских эмигрантов в Королевстве СХС/Юго-
славии ― один из самых важных, а в ее книге тема русской эми-
грации занимает одно из центральных мест. Мы лишь затронули
отдельные ее сюжеты: историю переселения и повседневной
жизни русских, проблему самоидентификации, вопрос об отно-
шении к Сербии и о взаимоотношениях с сербами.
Как мы видели, немалую роль в проживании и пережива-
нии супругами Грицкат сложного опыта эмиграции, узнавании
и освоении нового пространства и культуры играли их отноше-
ния с сербами, народом их новой родины, и искренняя симпатия
к Сербии и сербам.
Примечания
1 Грицкат-Радулович И.Г. На зарубежной родине [Машинописная рукопись в двух
частях (1984 г., 555 л.). Из личного архива А.Б. Арсеньева (г. Нови-Cад, Сербия)].
Л. 185.
2 Общий обзор отечественных исследований по проблемам советско-югославских
и русско-сербских отношений в межвоенный период уже делался нами. См.:
Лобачева Ю.В. Югославия в системе международных отношений в 1920–1930-е
годы. Историографический обзор // Славяне и Россия: Проблемы войны и мира
на Балканах. XVIII–XXI вв. К 100-летию со дня рождения академика Ю.А. Писа-
рева. Сб. статей / Отв. редактор С.И. Данченко. М., 2017. C. 389–407. В числе
работ, опубликованных после 2017 г., назовем следующие: Гимназия в лицах.
Первая русско-сербская гимназия в Белграде (1920–1944) / А.Б. Арсеньев,
М.Л. Ордовский-Танаевский. Кн. 1–2. Белград, М., 2018; Столетие двух эмиг-
раций. 1919–2019. Сборник статей / Редакционная коллегия: А.Ю. Тимофеев
(отв. ред.), А.А. Силкин, В.С. Путятин, М. Живанович. М., Белград, 2019; Ники-
форов К.В. Особенности изучения русской эмиграции в Югославии // Никифо-
ров К.В. От Сербии до Сербии. В поисках модернизации. Конец XIX ― начало
XXI в. М., 2021. C. 62–75 и др.
3 Стóит заметить, что этот сюжет ― проблемы взаимовосприятия и взаимопред-
ставления в отношениях русских и сербов ― уже продолжительное время яв-
ляется объектом исследовательского интереса. См., напр.: Йованович М. «Рус-
ской песне тесно под южным небом, ей нужно пространство, высокое небо»:
образ Балкан в восприятии русских беженцев (1920–1940) // Человек на Бал-
канах глазами русских: сборник статей / отв. ред. Р.П. Гришина, А.Л. Шемякин.
СПб., 2011. С. 246–276; Арсеньев А.Б. Прибытие русских беженцев-эмигрантов
в Королевство СХС: свидетельства // Столетие двух эмиграций. 1919–2019. М.,
Белград, 2019. С. 115–146; Силкин А.А. Образ Белграда и Сербии в сочинениях
русских эмигрантов // Славянские чтения: Сборник материалов международ-
ной конференции Института славянской культуры. Вып. 1 (VI). М., 2019. С. 4–13;
Никифоров К.В. Взгляд русских и сербов друг на друга // Никифоров К.В. От Сер-
бии до Сербии. В поисках модернизации. Конец XIX ― начало XXI в. М., 2021.
С. 30–61.
4 Грицкат-Радулович И.Г. На зарубежной родине.inslav
Ю. В. Лобачёва498
5 Арсењев А. Ирена Грицкат-Радуловиħ (1922–2009) // Руски алманах. № 14. Зе-
мун, 2009. С. 136–144; Арсеньев А.Б. Заметки о билингвизме Ирины Георгиевны
Грицкат-Радулович // Русский язык как инославянский: современное изуче-
ние русского языка и русской культуры в инославянском окружении. Белград,
2010. С. 84–95; Он же. Ирена Грицкат-Радулович ― филолог, эссеист, поэт //
Српско-руски круг: Књижевно-уметнички алманах. 2019/2020; Сербско-русский
круг: Литературно-художественный альманах. 2019/2020. М., Белград, 2019.
С. 441–445.
6 Шемякин А.Л., Силкин А.А. «Долой монархию! Да здравствует король Петр!» (Из
русских записок сербского академика) // Славянский альманах 2010. М., 2011.
С. 419–461; Грицкат-Радулович И.Г. На зарубежной родине // Русские о Сербии
и сербах. Том II (архивные свидетельства) / сост., введ., закл. ст. А.Л. Шемя-
кина; комм. А.А. Силкина, А.Л. Шемякина. М., 2014. С. 511–550; Из воспоми-
наний академика Сербской академии наук, лингвиста И.Г. Грицкат-Радулович
«На зарубежной родине» (1929–1944) // Москва ― Сербия; Белград ― Россия.
Сборник документов и материалов. М.; Белград, 2017. Том 4. Русско-сербские
отношения. 1917–1945 гг. / Авторы-составители: Алексеj Тимофеjев, Горан Ми-
лорадовић, Александр Силкин. С. 197–220, 236–241.
7 Грицкат-Радуловиħ И. У лебдивом ходу: сеħања / Ирена Грицкат. Нови Сад, 1994.
С. 260.
8 См., напр., статьи в книге: Jужнословенски филолог. LXVI. У спомен на академика
Ирену Грицкат. Београд, 2010 и др.
9 Подробнее об Ирине Георгиевне см.: Арсењев А. Ирена Грицкат-Радуловиħ
(1922–2009); Арсеньев А. Ирена Грицкат-Радулович ― филолог, эссеист, поэт.
Также см.: Гортан-Премк Д. Ирена Грицкат-Радуловић ― велики лексикограф и
учитељ лексикографиjе // Jужнословенски филолог. LXVI. У спомен на академика
Ирену Грицкат. Београд, 2010. С. 21–30; Драгићевић Р. Семантичка истраживања
Ирене Грицкат // Там же. С. 31–49; Ивић М. Ирена Грицкат-Радуловић // Там же.
С. 11–12; Марковић М. Биобиблиографиjа академика Ирене Грицкат-Радуло-
вић // Там же С. 51–108.
10 Грицкат-Радулович И.Г. На зарубежной родине. Л. 1.
11 Там же.
12 Там же. Л. 2.
13 Там же. Л. 6.
14 Там же.
15 Подробнее об этом: Там же. Л. 1–2.
16 Там же. Л. 9–58. Большие фрагменты из текста, помещенного на листах 30–54,
опубликованы в: Шемякин А.Л., Силкин А.А. «Долой монархию! Да здравствует
король Петр!». С. 419–461; Грицкат-Радулович И.Г. На зарубежной родине //
Русские о Сербии и сербах. С. 511–550. Важно добавить, что существенные
фрагменты рукописи, содержащие размышления и воспоминания самой Ири-
ны Георгиевны, на которые мы также опираемся, цитируя их по оригинальному
тексту, опубликованы в: Из воспоминаний академика Сербской академии наук,
лингвиста И.Г. Грицкат-Радулович «На зарубежной родине» (1929–1944) //
Москва ― Сербия; Белград ― Россия. Сборник документов и материалов.
С. 197–210.
17 Грицкат-Радулович И.Г. На зарубежной родине. Л. 30.
18 Там же.
19 Там же.
20 Там же.inslav
К вопросу о русско-сербских отношениях в начале 1920-х годов… 499
21 Там же.
22 Там же. Л. 343.
23 Там же. Л. 344.
24 «Семейство отца было наполовину литовское, наполовину же состояло из
обрусевших прибалтийских немцев» (Там же. Л. 9). По ее же словам, «он был
протестантом в православной среде» (Арсеньев А. Ирена Грицкат-Радулович ―
филолог, эссеист, поэт. С. 444).
25 Грицкат-Радулович И.Г. На зарубежной родине. Л. 5.
26 Подробнее о жизни родителей Ирины Георгиевны до эмиграции см.: Гриц-
кат-Радулович И.Г. На зарубежной родине. Л. 9–27. Также: Арсењев А. Ирена
Грицкат-Радуловиħ (1922–2009). С. 138–140; Арсеньев А. Ирена Грицкат-Ра-
дулович ― филолог, эссеист, поэт. С. 442–444; Грицкат Зинаида Григорjевна
(1889–1963) / Ирена Радуловић-Грицкат и Аница Васић // Биографски речник.
Нови Сад, 2009. Књ. 3. С. 813.
27 Грицкат-Радулович И.Г. На зарубежной родине. Л. 30.
28 Там же.
29 Там же. Л. 265.
30 Там же. Л. 19.
31 Там же.
32 Там же. Л. 31.
33 Там же.
34 Там же.
35 Там же.
36 Там же. Л. 34.
37 Там же.
38 Там же. Л. 35.
39 «Мать с Ксенией недолго пробыли в этом своём первом эмигрантском обита-
лище, но успели познакомиться с видными жителями Куманова и приобрести
полезные связи», ― писала Ирина Георгиевна (Там же).
40 Там же.
41 Там же. Л. 36.
42 Там же.
43 Там же.
44 Там же.
45 Там же.
46 Там же. Л. 40.
47 Подробнее: Там же. Л. 37–42.
48 Там же. Л. 42.
49 Там же.
50 Там же. Л. 43.
51 Там же.
52 «В Белграде мать чуть ли не сразу добралась до товарища министра иностран-
ных дел, в связи с вызволением мужа из Константинополя. Она ходатайство-
вала о том, чтобы была “положена резолюция” ― как она выразилась в пись-
ме ― о его вызове и о назначении на службу в министерстве строительства.
К лету её предприимчивость увенчалась наконец успехом», ― читаем об этом
в книге (Там же. Л. 44).inslav
Ю. В. Лобачёва500
53 Там же.
54 Там же. Л. 46.
55 Там же. Л. 47.
56 Там же. Л. 48.
57 Там же.
58 Там же. Л. 47.
59 Там же. Л. 48.
60 «Я считаю это первое путешествие, ― писала Ирина Георгиевна, ― самым
отважным, самым передовым шагом всей их эмигрантской жизни. Откуда
взялась такая бойкость, когда ещё почти никто из югославов ни в какие летние
странствия не пускался, когда соединившиеся в одном Королевстве народы и
не знали толком своих новых соотечественников и их краёв!» (Там же).
61 См., напр.: Открытие «братьев-славян»: русские путешественники на Балка-
нах в первой половине XIX века / составление, предисловие, биографические
справки, комментарии и заключительная статья М.В. Белова. СПб., 2018;
Русские о Сербии и сербах. Т. 1: Письма, статьи, мемуары / сост., вступ. ст.,
закл. А.Л. Шемякина; комм. А.А. Силкина, А.Л. Шемякина. СПб., 2006; Русские
о Сербии и сербах. Том III (сербские сочинения П.А. Ровинского). СПб.; М.:
Нестор-История, 2019. Также: Лобачева Ю.В. Сербские женщины в путевых
очерках П.А. Ровинского // Человек на Балканах. Памяти Андрея Леонидови-
ча Шемякина (1960–2018) / под общ. ред. А.А. Силкина, Е.П. Серапионовой,
Ю.В. Лобачевой, А.Ю. Тимофеева. М.; СПб., 2020. С. 96–127.
62 Грицкат-Радулович И.Г. На зарубежной родине. Л. 45.
63 Там же. Л. 54.
64 Там же. Л. 48–49.
65 Там же. Л. 49.
66 Там же. Л. 50.
67 Там же. Л. 51.
68 Там же. Л. 52.
69 Там же.
70 Там же. Л. 343.
71 Там же. Л. 347–350.
72 Там же. Л. 185.
73 Там же. Л. 260.
74 Там же. Л. 186–187.
75 Там же. Л. 112.
76 Там же.
77 Там же. Л. 54–55.
78 Там же. Л. 55.
79 Там же. Л. 54.
80 Там же. Л. 55.
81 Там же.
82 Арсењев А. Ирена Грицкат-Радуловиħ (1922–2009). С. 139–140; Арсеньев А.
Ирена Грицкат-Радулович ― филолог, эссеист, поэт. С. 443; Грицкат Зинаида
Григорjевна (1889–1963) / Ирена Радуловић-Грицкат и Аница Васић. С. 813.
О профессиональной деятельности Зинаиды Григорьевны ее дочь вспоми-
нала: «Моя мать и работала, и уставала больше, чем отец; подчас она прос-inslav
К вопросу о русско-сербских отношениях в начале 1920-х годов… 501
то отуманивалась от работы за роялем. Долгие годы ― это казалось навеки
установившимся правилом ― она почти с утра до вечера давала уроки по
понедельникам и четвергам в музыкальном училище, по вторникам и пятни-
цам на дому, а по средам и субботам ходила преподавать в частных, богатых
и снобовских домах, где щедро платили за ничтожные успехи разнаряженных
девочек. Конечно, необходимо заметить, что в делах домашних она не несла
почти никакой нагрузки, так как у нас всегда был кто-то, кто за хозяйку работал
по дому». Кроме этого, «мать одно время публиковала статьи в белградских
журналах, главным образом на темы о русской и, в частности, о советской
музыке» (Грицкат-Радулович И.Г. На зарубежной родине. Л. 304).
83 Из рассказа об их жизни около 1925/1926 г.: «Материальное положение роди-
телей улучшалось с каждым годом. Работали они оба не жалея сил. Уже в то
время они совершенно перестали думать о возвращении в прошлое, чем очень
отличались от большинства русских эмигрантов. Несмотря на переутомление
и тоску по маленькой дочке, которую по целым дням приходилось оставлять
на чужих руках, они зимою сколачивали небольшую деньгу, а летом превра-
щались в туристов и знакомились со страной, в которую забросила их судьба»
(Там же. Л. 67).
84 Там же. Л. 133. (Подробнее: Там же. Л. 98–133). К примеру, одно из ее воспо-
минаний: «Во всём воспитании и образовании, вообще во всём “становлении”,
как это теперь говорят, а раньше не говорили ― ненавязчиво, но неотъемлемо
присутствовал ещё один факт: мы живём в Сербии, но мы ― русские. <…> Всё
кругом было сербское <…>. <…> и сам Белград был сербом, его нельзя было
мыслить иначе. А наша жизнь ― это русский остров в сербском море. В какой-
то самой зачаточной форме вырабатывалось чувство, что влюбляться можно
только в сербское, как в более отдалённое от себя, более непохожее, более
увлекательное. Но любить возможно одно лишь русское, как своё. <…>» (Там
же. Л. 107). С другой стороны, «родители не отдали меня в русские школы:
ни в приготовительную, ни в гимназию. <…> Родители также говорили, что
не хотят делать из меня эмигрантку второго поколения» (Там же. Л. 191).
85 Там же. Л. 552.
86 Там же. Л. 555.inslav
