«И ПИСАТЬ ДО СМЕРТИ БЕЗ ОТВЕТА»
БОРИС ПОПЛАВСКИЙ (1903 -1935)
«Ничто, буквально ничто меня не радует…Смерть – небытие. Тоже и в Боге. Я понимаю Его как невероятную жалость к страдающим, но что толку, если сама жизнь есть мука.» Такую посмертную запись оставил в своем дневнике поэт Борис Поплавский.
Неожиданная и странная смерть тридцатидвухлетнего поэта потрясла Русский Париж. Было ли это самоубийство, убийство или случайная смерть – никто не знал. «Я помню смерть мне в младости певала:/Не дожидайся роковой поры» (Б. Поплавский). Писали, что он был отравлен чрезмерной дозой наркотиков каким-то монпарнасским проходимцем, не то русским, не то болгариным, который побоялся умирать в одиночку, и потому прихватил с собой Бориса.
Это была трагическая смерть одного из самых трагичных и значительных поэтов «потерянного поколения.» Его нашли рано утром, вместе с его знакомым, в маленьком магазине одежды, который принадлежал его матери. Поплавский умер во сне, повернувшись лицом к стенке. Он ушел в тот неизвестный, фантастический мир, в тот сон или полусон, в котором он прибывал все последнее время, ни с кем не попращавшись, но оставив после себя черную, глубокую пропасть, наполненную до краев тайнописью его видений, одиночеством, нищетой.
С болью откликнулись на смерть Поплавского – В. Ходосевич, Д. Мережковский, Г. Газданов, Н. Татищев, Ю. Фельзен, Ю. Терапиано, и многие другие. Им было трудно представить, «что уже никогда больше не будет ни ночных разговоров, ни глухого голоса, читающего стихи о Морелле, ни бурных политических и философских споров.» По словам Ладинского «он погиб так рано, не использовав до конца своего таланта.»
«Гибель Бориса, до сих пор так и оставшаяся невыясненной,…повергла нас всех в отчаяние. Вернувшись с очередных летних каникул, я не узнал всегда бурного, полного жизни Бориса. Он как-то осунулся, потускнел, притих…Долго не решался спросить, в чем дело. А когда спросил,…он кротко и долго посмотрел на меня и сказал: «Не надо, не трогай, когда-нибудь все станет известным…Через два-три дня (или раньше, может быть, даже на следующий день) я не поверил своим глазам, увидив в «Последних Новостях» его портрет в траурной рамке, с подробным и невнятным описанием его гибели…Потом отпевали его в маленькой, бедной русской церковке.» Так позже описал свою последнюю встречу с Борисом его, друг З. Райс. Это была странная встреча, еще больше озадачивающая странным поведением Поплавского перед смертью. Но до сих пор нельзя с уверенностью сказать — повинна ли в его смерти трагическая случайность или он обдуманно пришел к решению уйти из жизни. Но многие близкие и друзья Поплавского уверены, что он был убит – якобы той ночью он познакомился с молодым человеком, замыслившим самоубийство, даже называли его имя, Сергей Ярхо. Ему было страшно умирать самому, и он решил прихватить с собой случайного знакомого, которым по иронии судьбы оказался Поплавский. Самоубийца и угостил поэта смертельной дозой героина.
На самом деле, смерть его так и осталась такой же загадочной и таинственной, как его жизнь и его поэзия. Мы так и не узнаем – то ли он свою скорую смерть предчувствовал, то ли ее планировал? «И все-таки, если заглянуть хоть немного глубже, становится ясна ужасная внутренняя неслучайность этого несчастья, как будто случайного.» (В. Ходасевич). Привожу странные, как бы провиднические строки из стихотворения Поплавского:
Прощай, эпическая жизнь,
Ночь салютует неизвестным флагом
И в пальцах неудачника дрожит
Газета мира с траурным аншлагом.
В день его похорон над Парижем было небо серым, мелко накрапывал осенний холодный дождь. По словам очевидцев на последней панихиде в жалкой церкви с цветными стеклами, на которых неумелой рукой были нарисованы картины священного содержания, собралось множество народа. Кроме тех, кто знал Поплавского как человека и как поэта, были еще люди, неизбежно присутствующие на всех похоронах и панихидах. Горели свечи, капал на руки горячий воск, брызги дождя долетали сквозь открытую дверь. И царило среди присутствующих то чувство последней непоправимости от безвременный смерти большого русского поэта.
Из дневника: «Я по-прежнему киплю под страшным давлением, без темы, без аудитории, без жены, без страны, без друзей…».
Сабля смерти свистит во мгле
Рубит головы наши и души.
Рубит пар на зеркальном стекле,
Наше прошлое и наше грядущее.
Борис Поплавский любил бродить по ночному Парижу или просиживать ночами с друзьями-литераторами в маленьком кафе Ротонда на Монпарнассе, где читали до утра стихи, дискусировали или просто спорили о смысле жизни, и о смысле своего нищего сушествования. Октябрьские парижские дожди оплакивали в эту ночь нищего парижского скитальца и великого русского поэта. Его хоронили на русском кладбище Сент-Женевьев-де-Буа. Над спящим бедным русским кварталом опустилась ночь, покрыв своим таинством так много затерянных на чужой земле судеб. Ночь пела свою колыбельную песню о еще одном погибшем поэте, о душе, затерянной в огромном холодном мире, которую никто не мог спасти или сломать преграду нескончаемого, трагического одиночества.
* * * * *
Борис Юлианович Поплавский родился 7 июля 1903 года в Москве, погиб 9 октября 1935 года в Париже. Семья была очень одаренная. Родители Поплавского познакомились в консерватории: мать играла на скрипке, а отец на фортепиано. Ю.И.Поплавский, отец поэта, был чрезвычайно оригинальной и колоритной фигурой для Москвы того времени. Человек несколько эксцентричный, он был одним из любимых учеников П.И.Чайковского. Тем не менее, он вскоре оставил музыку и занялся промышленной деятельностью. Мать поэта, Софья Валентиновна, приходилась дальней родственницей Е.П.Блаватской и сама увлекалась антропософией, что оказало влияние на формирование личности Бориса и на его постоянный интерес к теософии и оккультизму.
В семье, кроме Бориса, было еще трое детей и воспитывали их иностранные гувернеры. По воспоминаниям отца поэта, первое стихотворение Борис написал в возрасте двенадцати–тринадцати лет из чувства соперничества с сестрой Наталией, по словам М. Цветаевой, «лихорадочной меховой красавицей.» В письме Юрию Иваску от 19 ноября 1930 года Поплавский признается: «[Родители] жили богато, но детей притесняли и мучили, хотя ездили каждый год за границу и т.д. Дом был вроде тюрьмы, и эмиграция была для меня счастьем». Дружба с отцом, вражда с матерью — женщиной властолюбивой и жесткой — вот биографические корни двойственности, столь характерной для личности и творчества поэта.
Борис, обожал отца и, когда они стали жить раздельно, писал ему каждый день, — матери он за всю жизнь не послал ни одного письма. Глубокий разлад с Софьей Валентиновной, начавшийся в ранние годы и продолжавшийся всю жизнь, ее постоянное недовольство сыном, вечные упреки были причиной многих тяжелых столкновений и сумбурных, неприятных сцен.
Желанием утолить душевную муку и исцелить психическую травму объясняется и раннее пристрастие Бориса к наркотикам. В мир гашиша и кокаина, как и в мир поэзии, его ввела сестра Наталия, авангардная поэтесса, вращавшаяся в кругах литературной богемы. Жизнь красавицы Натальи сложилась не менее трагично, чем жизнь Бориса. Она выпустила в России одну книгу стихов «Стихи Зеленой Дамы.» Наталья вскоре покидает семью, чтобы “искать нового счастья”. Она умрет во второй половине двадцатых годов в Шанхае от крупозного воспаления легких, вызванного злоупотреблением опиумом. Брат Валентин, бывший офицер, запишется в Сорбонну, но вскоре вынужден будет по бедности стать шофером такси.
После Октябрьской революции семья жила короткое время в Константинополе. В мае 1921 года отец и сын Поплавские уезжают в Париж, где поселяются в бедной гостинице на улице Жакоб. Борис посещает Художественную академию «Гранд Шомьер» на Монпарнасе, сближается с группой молодых художников. Б.Поплавский рисует с натуры, но также пробует свои силы в модном тогда кубизме и пишет супрематические картины.
Самым крупным событием личной жизни Поплавского была его встреча в 1931 году с Натальей Ивановной Столяровой, единственным, пожалуй, серьезным его увлечением, с которым связаны сияющие минуты счастья и бесконечные часы великих мук. Вскоре после их знакомства она стала его невестой. Они часто встречались на литературных собраниях и на Монпарнасе – постоянном месте общения и встреч поэтов, писателей, художников. Н. И. Столяровой поэт посвятил один из лучших своих поэтических циклов “Над солнечною музыкой воды”, опубликованный посмертно в сборнике “Снежный час” (Париж, 1936). Не случайно встреча с ней открыла в его творчестве “солнечную” страницу. В цикле стихов “Над солнечною музыкой воды” центральными образами становятся свет, солнце, сияние. “Сияет жизнь”, “все свежестью полно”, “все наполнено солнечным знаньем”, блеском, радостью, молодостью. Любовь пробудила душу к “полногласию жизни”, и мучительная внутренняя борьба разрешилась гармоническим аккордом:
Смерть глубока, но глубже воскресенье
Прозрачных листьев и горячих трав,
Я понял вдруг, что может быть весенний
Прекрасный мир и радостен и прав.
В декабре 1934 года Наталья Столярова уехала в СССР с отцом. Перед отъездом Борис Поплавский договорился с ней о том, что, если она сама не вернется через год и если он получит от нее хорошие известия, он поедет в Россию к ней. Сейчас стало известно, что отец Н. И. Столяровой был расстрелян вскоре после возвращения. В 1937 г. Наталия Столярова была арестована и осуждена на восемь лет. Все письма и автографы Поплавского были у нее изъяты при обыске. Она умерла в Москве в 1984 году.
Печататься Поплавский начал еще до эмиграции в провинциальных альманахах. В 1931 году в Париже вышла его первая книга стихов «Флаги». После его смерти – «Снежный час» (1936), «Дирижабль Неизвесного Направвления» (1965), куда вошли стихи, обнаруженные уже после его смерти, и трех-томник его стихов вышел в 1980-1981 годах в университете Беркли под редакцией С. Карлинского. Остались также после его смерти фрагменты двух незаконченных романов «Апаллон Безобразов» и «Домой с Небес» Теперь стихи и проза Бориса Поплавского широко известны в России.
* * * * *
Был Борис Поплавский по описанию друзей высокого роста, атлетического сложения, всегда носил черные очки, скрывающие его глаза и потому, по воспоминаниям Гайто Газданова «улыбка была похожа на улыбку доверчивого слепого.» Был он некрасив, но успехом у многих женщин пользовался необыкновенным, благодаря его манере вести беседу и «способности все схватывать на лету.» Об одаренности поэта и его необыкновенной личности писали многие. Прежде всего он оставил неизгладимое впечатление на современников, как человек и как личность, и это, в конечном итоге, отразилось и на оценке его стихов. Я думаю, что личность его была магически первична. Его философские высказывания записывались и передавались из уст в уста. Его умение страстно любить и также страстно ненавидеть, умение абстрактно мыслить и фанатически боготворить поэзию, его необычайная эрудиция, чистота и сложность его души, острота и гибкость ума – выдвигали его в ряд гениев. («Но отличительным свойством его натуры была разрывающая все преграды, безудержно и непрерывно прущая из него гениальность.» Ю. Фельзен).
О Борисе Поплавском пишут много, разбирают его поэзию, пытаясь разгадать тайну его души. Сейчас пишут, что В истории русской литературы ХХ века не было имени более загадочного и таинственного, чем Борис Поплавский. Говорили о его незаурядности. С ранних лет будущий поэт увлекается живописью и музыкой, литературой и философией. О нем писали, что его видение мира было туманно, его видение себя – расплывчато. В стихах и — позже — в прозе он был свободнее, чем в жизни, хотя всё же не свободен. Как ни странно, но главной его чертой было отсутствие языка: он говорил по-русски как-то бедно и тускло, а иногда и неграмотно. И вместе с тем, в кругу, в котором он общался, «не было человека более блестящего, больше него размышлявшего не столько о литературной повседневности, сколько о религиозных и метафизических проблемах, к которым до конца своей короткой жизни он пытался подыскать свой собственный ключ.
Называли его «первым и последним русским сюрриалистом» в поэзии, а также «маленьким Андреем Белым», Блоком и русским «Рембо». Будучи прекрасным знатоком француской литературы, он, возможно, в какой-то степени, находился под влиянием Бодлера и Аполлинара. На формирование его мировозрения оказал значительное влияние русский философ В.Розанов. Ощущения полной и окончательной безысходности, ставшей уделом изгнанников на чужбине, часто заставляли поэтов обращаться к духовному опыту героев Достоевского. Особенно это чувствуется в поздних стихах Поплавского, в которых он часто обращается к Богу в поисках своей истины, как это делали герои Достоевского.
Молчи и слушай дождь.
Не в истине, не в чуде
А в жалости твой Бог,
Все остальное ложь.
Вот выдержка из его дневника:«Я никогда не сомневался в существовании Бога, но сколько раз я сомневался в моральном характере Его любви. Тогда мир превращался в раскаленный, свинцовый день мировой воли, а доблесть в сопротивлении Богу — в остервенение стальной непоколебимой печали…». В 1935 году, незадолго до гибели, Поплавский, измученный нищетою, беспредельным одиночеством, поиском религиозного озарения, пишет:
Улыбнусь. Рукой тетрадь открою.
Вспомню сон святой хотя б немного
И спокойно, грязною рукою
Напишу, что я прощаю Бога.
Стихи – это большей частью отражение духовного мира поэта. Стихи Бориса Поплавского необычны, они похожи на сон или бред, бормотания, одурманенного образами, стихией и стихами, человека, (Китайский вечер безразлично тих/Он, как стихи, пробормотал и стих). Его поэзия – это исповедь человека, зашедшего в жизненный тупик, но не искавшего выхода из этого трагического состояния, вернее, видевшего выход из него только в смерти. Такое состояние Адамович называм «блуждание у края пропасти.»
Спать. Лежать, покрывшись одеялом,
Точно в теплый гроб сойти в кровать,
Слушать звон трамваев запоздалых,
Не обедать, свет не зажигать.
Видеть сны о дальнем, о грядущем.
Не будите нас, мы слишком слабы,
Задувает в поле наши души
Холод счастья, снежный ветер славы.
И никто навеки не узнает,
Кто о чем писал, и что читал,
А наутро грязный снег растает
И трамвай уйдет в сияньи вдаль.
«Эти трагические, одурманивающие своей музыкальностью строки казались особенно пронзительными, когда их монотонно читал сам автор, манерой чтения еще усиливая «туманность» своих образов. Он читал небрежно, читал в нос, без малейшего желания прельстить слушателя.» Писал А. Бахрах. «И было неудивительно, что именно этот человек особенным, ни на чей другой не похожим голосом читал стихи, такие же необыкновенные, как он сам»:
Вдруг возникнет на устах тромбона
Визг шаров, крутящихся во мгле,
Дико вскрикнет черная Мадонна,
Руки разметав в смертельном сне.
И сквозь жар ночной, священный, адный,
Сквозь лиловый дым, где пел кларнет,
Запорхает белый, беспощадный
Снег, идущий миллионы лет.
Его стихи не только стихи талантливого поэта-сюрриалиста, но и одаренного художника, на мой взгляд, близкого по своим выразительным средствам к произведениям Марка Шагала.
Все молчит. Высота зеленеет. Просыпаются ежась цари. И, как мертвые, яркие змеи, Загораясь, ползут фонари.
Или:
На желтом небе аккуратной тушью Рукой холодной нарисован город.
Почти во всех его стихах всегда присутствуют краски, преимущественно розовые и синие.
Розовый ветер зари запоздалой Ласково гладит меня по руке. Мир мой последний, вечер мой алый, Чувствую твой поцелуй на щеке.
Вот опять рисунок розовой зари, строчки и интонации перекликающиеся с Блоковскими ранними стихами. Розовыми и белыми красками его воображение часто рисует снег, который доминирует в его стихах, как символ легкости, чистоты, успокоенности:
Странно молчали последние сны на рассвете В воздухе реял таинственный розовый снег
Фон, чаще всего, небо, – синий:
В воздухе города желтые крыши горели. Странное синие небо темнело вдали.
Но даже в этих, казалось бы спокойных тонах, есть непокой, отчаянье, тревога, смерть:
И весна, бездонно розовея, Улыбаясь, отступая в твердь, Раскрывает темно-синий веер С надписью отчетливою смерть.
«Не случайно ведущими темами их творчества стали углубленный самоанализ, настойчивые попытки разобраться в своих мучительно противоречивых чувствах, сомнениях, надеждах, отчаянии…» Так писал Адамович в книге «Одиночество и Свобода» о русских поэтах Парижа, что полностью относится и к творчеству Поплавского.
Смерть, отчаяние, трагическое, безумное одиночество, отверженность – одни из главных тем стихов Бориса Поплавского. Материальное неблагополучие, точнее сказать, полнейшая нищета, внутренний, глубокий разлад с действительностью, богатство его духовного, внутреннего мира и убожество внешнего, непонимание со стороны многих друзей и родных, отсутствие слушателя, сложность и стихийность его многогранной и одаренной натуры – делали его изгоем, лишним человеком. Невыносимость бытия духовного и материального заставляли его погружаться глубоко в себя, делали замкнутым и отдаленным. А в стихах – предельная обнаженность, крик потерянного до отчаяния человека:
Снег идет. Закрыться одеялом. Рано лампу тусклую зажечь. Что-нибудь перечитать устало. Что-нибудь во сне поесть и лечь.
Спать. Уснуть. Как страшно одиноким. Я не в силах. Отхожу во сны. Оставляю этот мир жестоким, Ярким, жадным, грубым, остальным.
«Трагедия героя, загнанного внутрь самого себя, заключается в безысходности его одиночества…Неизлечимее и мучительнее всех был болен этой болезнью (одиночеством) самый эмигрантский из всех эмигрантских писателей,Борис Поплавский. Этим и объясняется, как я полагаю, его неумение держаться («одним я перехамил, другим перекланялся»),» писал В. Варшавский в книге «Незамеченное Поколение».
«Поплавский был настоящий страдалец, который чувствовал между собой и Богом тьму…» Так писал о нем философ Бердяев. В поздних стихах Поплавского тема одиночества особенно обострена. Читая его страшные, пронзительные строки, вспоминаешь картину Эдварда Мунка «Крик» – одинокий человек на огрмном мосту, кричащий в пустоту:
И каждый вдруг вспомнил, что он одинок. Кричал, одинок!задыхаясь от желчи.
Невыносимая тоска, мысли об одиночестве, о Боге, сумбурно переплетаются с мыслями о смерти, как в его ранних, так и поздних стихах. Из дневника, незадолго до смерти: «И снова, в 32 года, жизнь буквально остановилась. Сижу на диване и не с места, тоска такая, что снова нужно будет лечь, часами бороться за жизнь среди астральных снов. Глубокий основной протест всего существа: куда ты меня завел? Лучше умереть.»
Под ногами не было реальной почвы, жизнь и сон сливались в одну долгую бессмысленную вечность, без будущего, без настоящего. Оставалось только прошлое, туманные воспоминания о России, о счастливом детстве, но и эта память бледнела, гасла, как вспышка, как отражения ночных фонарей.Пустота существования, бессмысленность и безысходность его, нищета, толкали некоторых эмигрантов на самоубийство. Хотя философское осмысление смерти характерно для многих русских поэтов, особенно болезненно эта тема доминировала в произведениях поэтов русского Зарубежья, в частности у поэтов «парижской ноты».
В 1931 году вышла книга Н.Бердяева «О Самоубийстве», написанная в решающий момент истории русской эмиграции, когда начался сильный моральный и материальный упадок. Бердяев писал о том, что часто невыносимость бытия ассоциировалась с вечностью, и неумение преодолеть ее, найти силы, чтобы переступить через это мгновение слабости, часто приводило к самоубийству или к мыслям от нем. Вся горечь Поплавского, безрадостность, душевная, нарастающая до беспредельности, боль, отражалась в стихах, болезненных, измученных образах:
На высоких стеблях розы дремлют. Пыльный воздух над землей дрожит. Может быть, весной, упасть на землю Замолчать и отказаться жить?
Казалось, что уход в сон, погруженность в другое отвлеченное состояние (отсюда, вероятно, и наркотики), сознание ненужности и творческой изолированности, отсутствие читателя, выливались в страшные по своей безысходности строки:
Читали мы под снегом и дождем Свои стихи озлобленным прохожим. Усталый друг, смиряйся, подождем, Нам спать пора, мы ждать уже не можем. Как холодно. Душа пощады просит. Смирись, усни. Пощады слабым нет.
Поплавский умел «найти слова, которые как будто никогда еще не были произнесены и никогда уже не будут заменены другими.» (З.Гиппиус). Он не только находил такие слова, но и обладал исключительным, я бы сказала, даже мистическим поэтическим чувством. Его стихи не лгут – это чистые, глубоко личные интонации внутреннего монолога. Его часто сложные, многослойные, хаотические и поэтические образы, какой-то внутренний, неосознанный поток, были, вероятно,результатом полной погруженности в себя, острого духовного кризиса, глубокого внутреннего страдания:
Сонно алые трубы пропели мою неудачу. Мне закрылись века, покрывается снегом река. Я на острове смерти лежу неподвижно и плачу. И цветут надо мной безмятежно одни облака.
Совпадение внутренней, только ему присущей интонации, с ритмом его стиха, создавали музыку его поэзии. Стихи Поплавского очень музыкальны, они как бы окружены какой-то таинственно-звучащей аурой, где слова сливаются с музыкой. Стихи его обвораживают тонкой, чуткой мелодией, обвалакивают какой-то магической силой. Они наркотичны, их хочется читать и читать, прислушиваясь к их страшному, завораживаюшему, мелодичному шепоту. Музыка его стихов легка, но в то же время драматична. В каких-то из них можно улавить романтически-музыкальные ноты и ритмику Блока и Георгия Иванова:
Восхитительный вечер был полон улыбок и звуков. Голубая луна проплывала высоко звуча. В полутьме Ты ко мне протянула бессмертную руку. Незабвенную руку что сонно спадала с плеча.
Надо сказать, что в это время возникла органическая связь между дореволюционной поэзией конца «Серебряного века» и поэзией новых послереволюционных поколений, недавно прошедших через крушение не только материальных, но и многих духовных ценностей прежнего мира. Эту связь между поэтами нового поколения и поэтами «Серебряного века» можно почувствовать в стихах Поплавского.
К сожалению, ранняя смерть помешала ему доработать многие стихи. Они выливались у него единым целым, но последующей доработки уже не подлежали. Поплавский сделал такую запись в своем дневнике: «Неряшливость того, что я пишу, меня убивает.» Но тем неменее, его называли первым поэтом русской эмиграции. В. Ходасевич писал: «Как лирический поэт, Поплавский несомненно был одним из самых талантливых в эмиграции, пожалуй, – даже самый талантливый.»
По свидетельству отца Б. Поплавского, последние годы его жизни были “глубоко загадочны”, как будто он постепенно уходил из мира сего, испытывая все нарастающую смертельную тоску. Судьба не была щедра к русским поэтам – Поплавскому досталась смерть по жребию. Судьба Бориса Поплавского, поэта непризнанного и неузнанного при жизни, вмещается в эти пронзительные, глубокоемкие строчки, которые могут послужить эпиграфом к жизни и творчеству целого поколения поэтов русского Зарубежья:
На пустых бульварах замерзая, Говорить о правде до рассвета. Умирать, живых благославляя. И писать до смерти без ответа.
«Он ушел из жизни обиженным и непонятым. Я не знаю, могли ли мы удержать его от этого смертельного ухода. Но что-то нужно было сделать — и мы этого не сделали. Ушел Поплавский и вместе с ним — его постоянный бред: все море, и корабли, и бесконечно длящийся бег далекого океана…И опять то же видение: ночь, холод, вода, огни — и последнее отплытие из тяжелой и смертельно скучной страны.» (Г. Газданов)
Сирени выпал легкий снег
В прекрасный час.
Огромный ангел на холме,
В холодном розовом огне
Устал, погас.
Я хочу закончить свою статью стихотворением Анны Присмановой, посвященные Борису Поплавскому:
Любил он снежный падающий цвет,
ночное завыванье парохода…
Он видел то, чего на свете нет.
Он стал добро: прими его, природа,
как в лес носил видения небес
он с бледными котлетами из риса…
Ты листьями верни, о жёлтый лес,
оставшимся – сияние Бориса.
