***
Душа моя – моя кариатида,
Поддерживай последние года
Земных страстей. Последняя обида
О грудь твою разбита, как всегда.
Вот так и в европейском захолустьи,
В каком-то переулке, в уголке,
Стоит фасад необветшалой грусти
И дверь крепка, и статуя – в венке.
И каменные голубые руки,
Что, как кораблик, подняли балкон,
Хранят навеки тишину и муки
И двадцать чисто вымытых окон.
Еще какое-то тепло укрыла
Она и здесь, за каменным плечом.
Она глаза свои полузакрыла
И тщетно ждет хозяина с ключом.
Душа моя, в моем уединеньи,
Случайной тени этого жилья,
Я не гляжу на мокрые ступени,
Не жду гостей и не скучаю я.
Ты примешь за меня освобожденье,
Судьбу и смерть, когда они придут.
И листьев небывалое круженье.
И блеск в дверях на несколько минут.
***
“Маруся отравилась…”
Зачем же без оглядки, слишком скоро,
Опять, опять, как много лет назад?..
Маруся из фабричного фольклора
Поет и плачет, выпивая яд.
Грошовым ожерельем на ключицах,
На ветках звезды, в небе – пустота.
Под осень птицы улетают, птицы,
И над тобою снова всплеск креста.
Мари, Маруся, разве райской Мери
Не райские стихи посвящены?
Щеколдою задвинутые двери,
И – далеко до будущей весны.
Гармоникой растянутые ночи,
Ладами слез – налаженные дни.
Туман из подворотни кажет клочья,
Но под веночком волосы твои.
И лишь в апреле, может быть, и ране,
Ведь в марте тоже тает и томит,
Опять тебя на землю тайно тянет,
И ты плывешь над теми же людьми.
И звонкий голос злого запевалы,
Перебирая песенную прядь,
Ведет тебя неотвратимым жалом
Смиренно жить и жадно умирать.
ДЕТСКАЯ КНИГА
От слов твоих, от памяти моей
И от почти такого же апреля,
Опять поет забытый соловей
И близится пасхальная неделя.
Но вот встает в какой-то полумгле
И призраками – праздничные лица,
Цветы сияют мутно на столе,
А соловей, как заводная птица.
Он так поет, что плачет богдыхан
В истрепанном собраньи Андерсена.
– Хочу того… – Но тяжелей туман,
И дальше север, и слышнее Сена.
И девочка, под заводную трель
Боится так, как прежде не боялась,
Сказать тебе, что и сейчас апрель.
Что с нами память, кажется, осталась.
Что можно бы попробовать еще.
Но вот она уже сама не верит,
Хоть соловей садится на плечо,
И щелкает, и нежно лицемерит…
И дождь идет без запаха дождя,
Без шелеста, стекая с переплета,
Где спят герои, руки разведя,
Как для объятья или для полета.
ГОРОДСКАЯ ВЕСНА
Ее прислали образцом ковров
Для скверов и для нового бульвара,
И облако над выставкой домов
Легло как штемпель лучшего товара.
Для скверов и для нового бульвара,
И облако над выставкой домов
Легло как штемпель лучшего товара.
Пусть пошлины бывают тяжелы —
Сейчас надежды в небывалой моде.
И вот вокруг — легки и веселы —
Все говорят о счастье и погоде.
Сейчас надежды в небывалой моде.
И вот вокруг — легки и веселы —
Все говорят о счастье и погоде.
Ведь за травою новые сорта
Иных чудес, но той же самой фирмы.
Уже сирень изящно завита
И рекламирует модель для ширмы.
Иных чудес, но той же самой фирмы.
Уже сирень изящно завита
И рекламирует модель для ширмы.
И молодость почти не чует ног,
платя вокруг немыслимые дани,
когда листает солнца каталог,
где лучшие сорта свиданий.
платя вокруг немыслимые дани,
когда листает солнца каталог,
где лучшие сорта свиданий.
И как не верить в новую игру —
В рифмованные небылицы,
Когда кашне трепещет на ветру
В том месте, где крыло у птицы.
В рифмованные небылицы,
Когда кашне трепещет на ветру
В том месте, где крыло у птицы.
«Февраль, с тобою на пари…»
Февраль, с тобою на пари,
Что нынче светлое случится, —
Душа устроилась внутри,
Как возвратившаяся птица.
Что нынче светлое случится, —
Душа устроилась внутри,
Как возвратившаяся птица.
Крыло — трепещущий узор
Искуснейшего стеклодува, —
Пусть недостаточно остер
Изгиб серебряного клюва…
Искуснейшего стеклодува, —
Пусть недостаточно остер
Изгиб серебряного клюва…
Спокойно макинтош надень,
Встречай в упор чужие лица,
Ведь ожила в февральский день
Твоя беспомощная птица.
Встречай в упор чужие лица,
Ведь ожила в февральский день
Твоя беспомощная птица.
И полуснег, и полудождь
На плечи падает все гуще,
Играет на витринах дрожь,
А мокрый тротуар — веснушчат.
На плечи падает все гуще,
Играет на витринах дрожь,
А мокрый тротуар — веснушчат.
И вот уж под ногами сплошь
Асфальт распахнут, словно двери,
И вижу я не макинтош,
А кучку розоватых перьев…
Асфальт распахнут, словно двери,
И вижу я не макинтош,
А кучку розоватых перьев…
«Не услышишь и не увидишь…»
Не услышишь и не увидишь
Белых крыльев широкий взмах,
Лебединый серый подкидыш,
Притаившийся в камышах.
Белых крыльев широкий взмах,
Лебединый серый подкидыш,
Притаившийся в камышах.
За оградой птичьего плена
Полюбили смешной насест;
Только ты, как герой Андерсена,
Поджидаешь белых невест.
Полюбили смешной насест;
Только ты, как герой Андерсена,
Поджидаешь белых невест.
Не дождешься сегодня зова,
Зимний воздух колюч и глух —
В феврале на пруду лиловом
Тесно скован лебяжий пух.
Зимний воздух колюч и глух —
В феврале на пруду лиловом
Тесно скован лебяжий пух.
Не смотри же на лед измятый
И на облако под горой:
Только в книгах давно, когда-то
По весне воскресал герой…
И на облако под горой:
Только в книгах давно, когда-то
По весне воскресал герой…
«Быть может, стоит только захотеть…»
Быть может, стоит только захотеть
И в теплый вечер тающего снега
Поднять руки беспомощную плеть,
И сняться с места, просто, без разбега.
И в теплый вечер тающего снега
Поднять руки беспомощную плеть,
И сняться с места, просто, без разбега.
И вот земля, далекая земля
Увидит, как без моего усилья,
Пылающие плечи оголяя,
Раскинутся серебряные крылья.
Увидит, как без моего усилья,
Пылающие плечи оголяя,
Раскинутся серебряные крылья.
Как парашют, что в воздухе расцвел,
Но только вверх несущий от паденья —
Над головой лебяжий ореол
И с двух сторон размеренное пенье.
Но только вверх несущий от паденья —
Над головой лебяжий ореол
И с двух сторон размеренное пенье.
Лети, лети, но только, вниз склоняясь,
Не вспомни вдруг покинутую муку: —
Ты упадешь, и мартовская грязь
Заслонит ободряющую руку…
Не вспомни вдруг покинутую муку: —
Ты упадешь, и мартовская грязь
Заслонит ободряющую руку…
ОБОИ
Гляжу, прищурившись от лени,
Уже часы перед собой:
Идут лиловые олени
Тропинкою на водопой.
Уже часы перед собой:
Идут лиловые олени
Тропинкою на водопой.
И бесконечными рядами.
Все так же скучившись в толпу,
Несут ветвистыми рогами
Опять такую же тропу.
Все так же скучившись в толпу,
Несут ветвистыми рогами
Опять такую же тропу.
И, видно, много раз считая
Хвосты, копыта и рога,
Каких-то птиц стремится стая
Слететь на эти берега.
Хвосты, копыта и рога,
Каких-то птиц стремится стая
Слететь на эти берега.
И этот мир для сердца нужен —
Лететь со стаей в унисон,
Когда все ласковей и туже
Подушки обнимает сои.
Лететь со стаей в унисон,
Когда все ласковей и туже
Подушки обнимает сои.
И хоть на плечи и колени
Мохнатый падает уют —
Навстречу движутся олени,
Глядят на воду и не пьют.
Мохнатый падает уют —
Навстречу движутся олени,
Глядят на воду и не пьют.
И так близки, близки обои,
Где на стене дрожит давно
Разорванное, неживое
Закатное веретено.
Где на стене дрожит давно
Разорванное, неживое
Закатное веретено.
Пускай прорезанное в стену
Окно сереет пустотой —
Я крылья белые надену
За расцветающей чертой.
Окно сереет пустотой —
Я крылья белые надену
За расцветающей чертой.
В АПРЕЛЕ
По колее плывя с весною,
Душа, теперь не унывай —
Картинкою переводною
Навстречу движется трамвай.
Душа, теперь не унывай —
Картинкою переводною
Навстречу движется трамвай.
Такой беспечный, краснобокий —
Из детской комнаты игра, —
Под колесом бегут потоки
Раздвоенного серебра.
Из детской комнаты игра, —
Под колесом бегут потоки
Раздвоенного серебра.
И столько набухает веток,
Почуяв розовый уют,
Что звери с меховых горжеток
Опять по-старому живут.
Почуяв розовый уют,
Что звери с меховых горжеток
Опять по-старому живут.
И хоть впиваются укусы
Застежкой в пышные хвосты, —
Глядят сверкающие бусы
На подворотни и кусты.
Застежкой в пышные хвосты, —
Глядят сверкающие бусы
На подворотни и кусты.
А каблуки, ступая в лужи,
От золотистого тепла
Готовы расцвести не хуже
Ааронова жезла…
От золотистого тепла
Готовы расцвести не хуже
Ааронова жезла…
ПЛЕННЫЕ ДУШИ
1
День встает холодный и обычный.
В комнате на стенах журавли.
Линолеум — сад, где симметрично
Розы и гвоздики расцвели.
В комнате на стенах журавли.
Линолеум — сад, где симметрично
Розы и гвоздики расцвели.
2
Пусть летят серебряные клинья
И томятся алые цветы —
За дверями маленькой гостиной
Дали необъятны и чисты.
И томятся алые цветы —
За дверями маленькой гостиной
Дали необъятны и чисты.
3
На пути — тяжелые гардины.
Далеки зеленые леса,
Где рыдает голос журавлиный
И на розах вечером роса…
Далеки зеленые леса,
Где рыдает голос журавлиный
И на розах вечером роса…
4
Верьте, верьте комнатному лету,
Не летите по ночам впотьмах, —
Все равно разбит по трафарету
Ваш полет на четырех углах.
Не летите по ночам впотьмах, —
Все равно разбит по трафарету
Ваш полет на четырех углах.
5
Разве я не слышу на рассвете,
Как рыдают голоса тоски,
Как о душном настоящем лете
Молодым вещают вожаки?
Как рыдают голоса тоски,
Как о душном настоящем лете
Молодым вещают вожаки?
6
Разве я не вижу и не слышу,
Как гвоздики, отыскав пути,
Поднимают лепестками крышу
И хотят наружу прорасти?..
Как гвоздики, отыскав пути,
Поднимают лепестками крышу
И хотят наружу прорасти?..
7
Как дрожит холодный линолеум
От живых закутанных корней —
Ведь цветы мышиного посева
На заре становятся бледней…
От живых закутанных корней —
Ведь цветы мышиного посева
На заре становятся бледней…
8
Для того ль мы оживаем ночью,
Чтобы днем, когда глаза слепы,
Только в песнях находить наощупь
Перья и душистые шипы.
Чтобы днем, когда глаза слепы,
Только в песнях находить наощупь
Перья и душистые шипы.
«От пыльного, от душного тепла…»
От пыльного, от душного тепла —
Как летом в городе моя мечта поблекла!
Я птицею лечу на зеркала
И ударяюсь бабочкой о стекла…
Бегут к дверям везде половики,
И отупев под вечер от бессилья,
У этой жесткой голубой реки
На доски пола опускаю крылья.
И воздух темный за плечами глух
Над мертвыми, над ждущими, над всеми.
Пусть из подушки лебединый пух
Летит, как одуванчивоко семя…
И только сон, полуночью ведом,
Несет в ладонях радостные вести, —
Не каменный многоэтажный дом
Подкову вешает, как Поликратов перстень.
Как летом в городе моя мечта поблекла!
Я птицею лечу на зеркала
И ударяюсь бабочкой о стекла…
Бегут к дверям везде половики,
И отупев под вечер от бессилья,
У этой жесткой голубой реки
На доски пола опускаю крылья.
И воздух темный за плечами глух
Над мертвыми, над ждущими, над всеми.
Пусть из подушки лебединый пух
Летит, как одуванчивоко семя…
И только сон, полуночью ведом,
Несет в ладонях радостные вести, —
Не каменный многоэтажный дом
Подкову вешает, как Поликратов перстень.
В ЯРМАРОЧНОМ ТИРЕ
Мне выстрела дозволено четыре
И я, смеясь и в торжество не веря,
Прицеливаюсь в ярмарочном тире
В какого-то невиданного зверя.
И я, смеясь и в торжество не веря,
Прицеливаюсь в ярмарочном тире
В какого-то невиданного зверя.
В толпе — лучи на лицах незнакомых
И на деревьях золотые метки.
— Не все ль равно, что ныне будет промах?
Свинцовый шарик задевает ветки…
И на деревьях золотые метки.
— Не все ль равно, что ныне будет промах?
Свинцовый шарик задевает ветки…
Я завтра снова приложу усилья,
Над потолком раздвину черепицы
И поломаю голубые крылья
Летящей к небу деревянной птицы.
Над потолком раздвину черепицы
И поломаю голубые крылья
Летящей к небу деревянной птицы.
Тогда страшись со мною поединка,
Я сразу стану для тебя иною,
Ведь городская птица Метерлинка
Уже вверху повисла надо мною.
Я сразу стану для тебя иною,
Ведь городская птица Метерлинка
Уже вверху повисла надо мною.
В двадцатый раз идя навстречу маю,
Как гиацинт, согревшийся в рогоже,
Я счастье балаганное поймаю
И научусь прицеливаться строже.
Как гиацинт, согревшийся в рогоже,
Я счастье балаганное поймаю
И научусь прицеливаться строже.
ЛЕБЕДИНАЯ КАРУСЕЛЬ
Ветер, понапрасну холодей! —
Кружится, о снеге забывая,
Тридцать деревянных лебедей
За последней станцией трамвая.
Через снег и голубой туннель,
Над мишенями тряпичных кукол
Лебединым лётом карусель
Проплывает вылинявший купол.
Ангелы беспомощно трубят
Над дверями белого органа,
Чтоб вернулись лебеди назад,
Чтобы побоялись урагана…
Дети тянут белую узду,
Ударяют перья стременами,
Доставая лучшую звезду
Изо всех, лежащих перед нами.
Но железный падает удар,
Обороты медленней и реже.
И пятнадцать лебединых пар
Снова опускаются на стержни…
Пусть над полем звезды без числа —
Ведь рука на лебединой шее
Навсегда сегодня унесла
Ту, что показалась золотее…
Кружится, о снеге забывая,
Тридцать деревянных лебедей
За последней станцией трамвая.
Через снег и голубой туннель,
Над мишенями тряпичных кукол
Лебединым лётом карусель
Проплывает вылинявший купол.
Ангелы беспомощно трубят
Над дверями белого органа,
Чтоб вернулись лебеди назад,
Чтобы побоялись урагана…
Дети тянут белую узду,
Ударяют перья стременами,
Доставая лучшую звезду
Изо всех, лежащих перед нами.
Но железный падает удар,
Обороты медленней и реже.
И пятнадцать лебединых пар
Снова опускаются на стержни…
Пусть над полем звезды без числа —
Ведь рука на лебединой шее
Навсегда сегодня унесла
Ту, что показалась золотее…
ГОЛУБИНЫЕ ГОРОДА
В полдень небо, золотом растая —
Словно злое облако песка,
С крыш летит сверкающая стая —
Наша голубиная тоска.
Словно злое облако песка,
С крыш летит сверкающая стая —
Наша голубиная тоска.
И в Москве, Венеции и Берне,
На старинных душных площадях
Плещет все белей и равномерней
К вечеру беспомощность и страх.
На старинных душных площадях
Плещет все белей и равномерней
К вечеру беспомощность и страх.
И туристу в розовую руку,
Осеняя крыльями кодак,
Посылает неземную муку
Каждый шест, и крыша, и чердак.
Осеняя крыльями кодак,
Посылает неземную муку
Каждый шест, и крыша, и чердак.
Чтоб в гостиной в небывалом стиле,
В голубом альбоме на столе,
Он среди вибрирующих крыльев
Улыбался брошенной земле.
В голубом альбоме на столе,
Он среди вибрирующих крыльев
Улыбался брошенной земле.
Чтобы из пылающего сквера
Он всегда был отлететь готов
По стопам тучнеющего мэра
В царстве голубиных городов.
Он всегда был отлететь готов
По стопам тучнеющего мэра
В царстве голубиных городов.
На открытке солнечная марка
Снова подтверждает без конца
Эти взлеты от Святого Марка
К ступеням небесного дворца.
Снова подтверждает без конца
Эти взлеты от Святого Марка
К ступеням небесного дворца.
Жардиньерок тонкою решеткой
Скованы разливы площадей…
Мы летим за райскою трещоткой,
Как ручная стая голубей.
Скованы разливы площадей…
Мы летим за райскою трещоткой,
Как ручная стая голубей.
И вдыхая вековые тайны,
Мы мечтаем в складках покрывал,
Чтобы новый Рафаэль случайно
Нас в гостях у Бога увидал.
Мы мечтаем в складках покрывал,
Чтобы новый Рафаэль случайно
Нас в гостях у Бога увидал.
БРЮГГЕ
Ночью руки до плеча растают —
Мы крылаты снова на досуге.
Ночью души наши улетают
На каналы в позабытый Брюгге.
Чинно звезды сторонятся в небе,
И туманы, подколов вуали,
Нас ведут туда, где черный лебедь
Под мостом вздыхает на канале.
Спят кружевницы в своих подвалах
И во сне привычным руками
Ворошат в узорах небывалых,
Что цветут вверху под чердаками.
Город спит в неотзвеневших звонах.
В медных звуках горестных и чистых, —
Темный город брошенных влюбленных
И с маршрута сбившихся туристов.
А когда колокола застонут
И кружевниц ослепят рыданья,
Нас лучи готические тронут
И мы птицам скажем: до свиданья…
Мы уже опаздываем, птицы,
И давно, в Париже или Праге,
Колют тело стынущее шприцем
И на полках ворошат бумаги.
Мы крылаты снова на досуге.
Ночью души наши улетают
На каналы в позабытый Брюгге.
Чинно звезды сторонятся в небе,
И туманы, подколов вуали,
Нас ведут туда, где черный лебедь
Под мостом вздыхает на канале.
Спят кружевницы в своих подвалах
И во сне привычным руками
Ворошат в узорах небывалых,
Что цветут вверху под чердаками.
Город спит в неотзвеневших звонах.
В медных звуках горестных и чистых, —
Темный город брошенных влюбленных
И с маршрута сбившихся туристов.
А когда колокола застонут
И кружевниц ослепят рыданья,
Нас лучи готические тронут
И мы птицам скажем: до свиданья…
Мы уже опаздываем, птицы,
И давно, в Париже или Праге,
Колют тело стынущее шприцем
И на полках ворошат бумаги.
СОН
Я во сне увидала сегодня,
Как покинута злая земля,
Как взошла я по розовым сходням
Отплывающего корабля.
Как трепались по ветру косы,
Как навстречу плыли моря,
Как смеялись и пели матросы,
Перерезывая якоря,
И колесами лотереи
Появились дельфины вдруг,
Задрожали, окрепли реи,
Поворачивая на юг.
Пережить бы последний вечер,
Ну, а завтра уже с утра
Солнце выдаст для нашей встречи
Котильонные номера…
Душный вечер принес неволю,
Разбросавши седую зыбь,
Что кротами бежит по полю
И стадами скользящих рыб.
Но мечтой рождены матросы
И уходят из власти сна,
Словно хмель одной папиросы,
Одного стакана вина,
И когда налетела буря
Белым мехом скребущих лап,
Только юнга, глаза сощурив,
Бросил в небо зеленый трап…
Как покинута злая земля,
Как взошла я по розовым сходням
Отплывающего корабля.
Как трепались по ветру косы,
Как навстречу плыли моря,
Как смеялись и пели матросы,
Перерезывая якоря,
И колесами лотереи
Появились дельфины вдруг,
Задрожали, окрепли реи,
Поворачивая на юг.
Пережить бы последний вечер,
Ну, а завтра уже с утра
Солнце выдаст для нашей встречи
Котильонные номера…
Душный вечер принес неволю,
Разбросавши седую зыбь,
Что кротами бежит по полю
И стадами скользящих рыб.
Но мечтой рождены матросы
И уходят из власти сна,
Словно хмель одной папиросы,
Одного стакана вина,
И когда налетела буря
Белым мехом скребущих лап,
Только юнга, глаза сощурив,
Бросил в небо зеленый трап…
«В городские сады возвращаются птицы…»
В городские сады возвращаются птицы
И у кактуса сбоку — веселый бутон.
Ночью рифмы влетают сквозь черепицы,
Разбивают стекло и железобетон.
И у кактуса сбоку — веселый бутон.
Ночью рифмы влетают сквозь черепицы,
Разбивают стекло и железобетон.
Млечный путь за окном и бушует, и пенит,
Он как с мыльной рекламы, но только живой.
Я иду через сон, а подушки — ступени,
Через поле постели с короткой травой.
Он как с мыльной рекламы, но только живой.
Я иду через сон, а подушки — ступени,
Через поле постели с короткой травой.
Пусть волокна паркета прохладны и сыры —
Я уже задыхаюсь от высоты.
Потолок раскрывает четыре квартиры,
И на крыше железные тают листы.
Я уже задыхаюсь от высоты.
Потолок раскрывает четыре квартиры,
И на крыше железные тают листы.
Только ночью такой: городской и вешней —
Можно видеть от радости и от тоски,
Что квартиры похожи совсем на скворешни,
А балконы качаются, как гамаки.
Можно видеть от радости и от тоски,
Что квартиры похожи совсем на скворешни,
А балконы качаются, как гамаки.
Стены — чудо из папиросной бумаги,
И шаги по карнизу легки и просты.
И у средних оконниц, где в праздники — флаги,
Через улицы облаком дышат мосты.
И шаги по карнизу легки и просты.
И у средних оконниц, где в праздники — флаги,
Через улицы облаком дышат мосты.
В эту ночь за плечами не чую бессилья:
Ходят люди и ангелы общим мостом, —
С непривычки сцепляю со встречными крылья,
Как на улице девочка первым зонтом.
Ходят люди и ангелы общим мостом, —
С непривычки сцепляю со встречными крылья,
Как на улице девочка первым зонтом.
Черный город в ночное безмолвье знакомей,
Отражающий всё, как в заливе вода…
Посмотри: ведь на мною покинутом доме
У парадного номером служит звезда.
Отражающий всё, как в заливе вода…
Посмотри: ведь на мною покинутом доме
У парадного номером служит звезда.
«Как смятенно жизнь гладит навстречу…»
Как смятенно жизнь гладит навстречу,
Потому что детство за тобой
Поднимает узенькие плечи,
Поправляет бантик голубой.
Потому что, в пестрые обложки
Детских книг укладывая ложь,
Наше счастье со столовой ложки
Ты, зажмурясь, торопливо пьешь.
И припомнив, как страницы пели:
— Ночью все игрушки оживут, —
Улетаешь снова из постели
По ночам на несколько минут. —
Чтоб, стучась в потухшие витрины —
В ледяной непроходимый лес, —
На бумаге глянцевитой стынуть
Посреди покинутых чудес.
И стыдясь, что у тебя короче
Волосы, чем думал Андерсен, —
На листках смешной и взрослый почерк
Ты стряхнешь испуганно с колен.
Потому что детство за тобой
Поднимает узенькие плечи,
Поправляет бантик голубой.
Потому что, в пестрые обложки
Детских книг укладывая ложь,
Наше счастье со столовой ложки
Ты, зажмурясь, торопливо пьешь.
И припомнив, как страницы пели:
— Ночью все игрушки оживут, —
Улетаешь снова из постели
По ночам на несколько минут. —
Чтоб, стучась в потухшие витрины —
В ледяной непроходимый лес, —
На бумаге глянцевитой стынуть
Посреди покинутых чудес.
И стыдясь, что у тебя короче
Волосы, чем думал Андерсен, —
На листках смешной и взрослый почерк
Ты стряхнешь испуганно с колен.
ПАРАД ИГРУШЕК
В Нюренберге — парад игрушек.
Из заветного склада фабрик
Темной ночью в сияньи пушек
Выплывает смешной кораблик.
Плющ бежит по стенам коврами,
В лебедином изгибе крыши. —
Вот Щелкунчик идет за вами,
Покоренные в сказке мыши.
Он, как прежде, смешон и робок,
Он — влюбленный к виноватый.
Из картонных длинных коробок
Салютуют ему солдаты.
О, как звонки опять доспехи!
Флаги вскинуты над толпою
И Щелкунчик грызет орехи
С позолоченной скорлупою.
Чтобы видеть парад игрушек —
За туманною паутиной
В небе детские стынут души,
Как в сочельник перед витриной.
И в раскрашенных пестрых толпах
В самой гуще живого роя,
Убежавшего с книжной полки,
Узнают своего героя.
И простершая словно руки
(Как когда-то под елкой дома) —
После долгой земной разлуки
Я близка ему и знакома.
…………………………………
Только дети вернулись поздно.
Слишком много пустых скорлупок.
И хрустят, рассыпаясь, звезды
У спасительных белых шлюпок.
Из заветного склада фабрик
Темной ночью в сияньи пушек
Выплывает смешной кораблик.
Плющ бежит по стенам коврами,
В лебедином изгибе крыши. —
Вот Щелкунчик идет за вами,
Покоренные в сказке мыши.
Он, как прежде, смешон и робок,
Он — влюбленный к виноватый.
Из картонных длинных коробок
Салютуют ему солдаты.
О, как звонки опять доспехи!
Флаги вскинуты над толпою
И Щелкунчик грызет орехи
С позолоченной скорлупою.
Чтобы видеть парад игрушек —
За туманною паутиной
В небе детские стынут души,
Как в сочельник перед витриной.
И в раскрашенных пестрых толпах
В самой гуще живого роя,
Убежавшего с книжной полки,
Узнают своего героя.
И простершая словно руки
(Как когда-то под елкой дома) —
После долгой земной разлуки
Я близка ему и знакома.
…………………………………
Только дети вернулись поздно.
Слишком много пустых скорлупок.
И хрустят, рассыпаясь, звезды
У спасительных белых шлюпок.
СОЧЕЛЬНИК
Падали полки, дрожали двери,
Площадь кружилась от урагана —
В белый сочельник томились звери
За занавескою балагана…
Площадь кружилась от урагана —
В белый сочельник томились звери
За занавескою балагана…
Дули мартышки на голые лапы,
Ждали вестей с четырех окраин,
Клоуны ловко ловили шляпы,
И на балкончике стыл хозяин.
Ждали вестей с четырех окраин,
Клоуны ловко ловили шляпы,
И на балкончике стыл хозяин.
Публика нынче в домах за столами,
За долгожданной рождественской снедью.
Некому, некому, дети, с вами
Выйти на площадь в гости к медведю.
За долгожданной рождественской снедью.
Некому, некому, дети, с вами
Выйти на площадь в гости к медведю.
В розовых каплях угасли свечи,
Елки теряли покорно сласти,
Синие звезды газовой печи
Падали жаром в резные ясли.
Елки теряли покорно сласти,
Синие звезды газовой печи
Падали жаром в резные ясли.
А в балагане львица-калека,
Тесно свернувшись под вой метели,
Снова увидела сад Гагенбека
И купола на дворцах Чинизелли.
Тесно свернувшись под вой метели,
Снова увидела сад Гагенбека
И купола на дворцах Чинизелли.
ВИФЛЕЕМ
Каждый год в музее городском,
Каждый год в одно и то же время,
Вспыхивает свет под потолком
За стеклом в картонном Вифлееме.
Каждый год в одно и то же время,
Вспыхивает свет под потолком
За стеклом в картонном Вифлееме.
Только серебристый часовщик,
Что вытачивал дома и стадо,
Видит улыбающийся лик
В глубине за снежною оградой.
Что вытачивал дома и стадо,
Видит улыбающийся лик
В глубине за снежною оградой.
В залах проверяют сторожа
Все замки и засыпают поздно.
— И тогда, беспомощно дрожа,
Вспыхнут бертолетовые звезды.
Все замки и засыпают поздно.
— И тогда, беспомощно дрожа,
Вспыхнут бертолетовые звезды.
По аллеям, мимо тростника,
Охрою покрытые верблюды
Снова через годы и века
Семенят за путеводным чудом.
Охрою покрытые верблюды
Снова через годы и века
Семенят за путеводным чудом.
В городе угасли фонари,
На деревьях стаяли огарки.
И во сне доверчиво цари
Выбирают лучшие подарки.
На деревьях стаяли огарки.
И во сне доверчиво цари
Выбирают лучшие подарки.
И не зная, как доступна цель
В этом доме, в этом переулке,
Через настоящую метель
Повторяют старые прогулки.
В этом доме, в этом переулке,
Через настоящую метель
Повторяют старые прогулки.
И пускай на целые века
По дороге снова заблудились,
Потому что нет часовщика,
И часы в домах остановились.
По дороге снова заблудились,
Потому что нет часовщика,
И часы в домах остановились.
Все стихи свои перелистав,
В облачных горбах с земною кладью,
Свой небесный драгоценный сплав
Прикрывают бережно тетрадью.
В облачных горбах с земною кладью,
Свой небесный драгоценный сплав
Прикрывают бережно тетрадью.
ВЕСЕННЯЯ РАСПРОДАЖА
На учете: поэты и птицы.
Спят всю зиму, укутаны ватой.
Лишь весной подымает ресницы,
Пробуждаясь, последний глашатай.
В марте спрос на мечту необъятен.
Делят город по спискам на части
И уже раздают с голубятен
В синих термосах песни и счастье.
В полумраке земного гаража —
Корабли, оснащенные раем…
Люди, люди, у нас распродажа,
Мы последние, мы вымираем.
Насыщайтесь тоской поскорее,
Разбирайте любовь по котомкам,
Стройте замки-оранжереи
Нашим бледным бескрылым потомкам.
Чтобы дети узнали от взрослых,
Что потеряно некогда ими,
Видя птиц, что уже безголосы,
И поэтов — глухонемыми…
Ставьте радиоусилитель
На скворешни и на костелы,
И пусть водят по скверу учитель
В чинных парах воскресные школы.
Пусть, ломая границы тиража,
Разлетаются наши сонеты…
Души, души, у нас распродажа,
Мы последние птицы-поэты.
Спят всю зиму, укутаны ватой.
Лишь весной подымает ресницы,
Пробуждаясь, последний глашатай.
В марте спрос на мечту необъятен.
Делят город по спискам на части
И уже раздают с голубятен
В синих термосах песни и счастье.
В полумраке земного гаража —
Корабли, оснащенные раем…
Люди, люди, у нас распродажа,
Мы последние, мы вымираем.
Насыщайтесь тоской поскорее,
Разбирайте любовь по котомкам,
Стройте замки-оранжереи
Нашим бледным бескрылым потомкам.
Чтобы дети узнали от взрослых,
Что потеряно некогда ими,
Видя птиц, что уже безголосы,
И поэтов — глухонемыми…
Ставьте радиоусилитель
На скворешни и на костелы,
И пусть водят по скверу учитель
В чинных парах воскресные школы.
Пусть, ломая границы тиража,
Разлетаются наши сонеты…
Души, души, у нас распродажа,
Мы последние птицы-поэты.
МУЗЕЙ СТИХОВ
Последние года для песен и затей!
Как близок срок, когда, почуяв это,
Откроют где-нибудь за городом музей
Поклонники последнего поэта.
Как близок срок, когда, почуяв это,
Откроют где-нибудь за городом музей
Поклонники последнего поэта.
Пивная, ресторан и гладкое шоссе,
Фотограф успевает еле-еле…
Там в первый год перебывают все —
Наверное — весной, наверное — в апреле.
Фотограф успевает еле-еле…
Там в первый год перебывают все —
Наверное — весной, наверное — в апреле.
Ты слышишь, сторожа бессмысленно поют,
Скандируя неверно строфы,
Как был потерян в небесах маршрут
По деревням и от вершин Голгофы.
Скандируя неверно строфы,
Как был потерян в небесах маршрут
По деревням и от вершин Голгофы.
Все реже светом зданье залито.
Взошла трава на лестницу пустую.
Пройдут года, и не придет никто,
Хоть город подойдет вплотную.
Взошла трава на лестницу пустую.
Пройдут года, и не придет никто,
Хоть город подойдет вплотную.
И незаметно сдвинутся века
Над тусклыми зеркальными шкафами.
Как выдохлась старинная тоска
По каталогам с четкими графами!
Над тусклыми зеркальными шкафами.
Как выдохлась старинная тоска
По каталогам с четкими графами!
В музее залы навсегда тихи,
Над люстрами вздыхает паутина.
Приколоты, как бабочки, стихи,
Под каждой строчкой блестки нафталина.
Над люстрами вздыхает паутина.
Приколоты, как бабочки, стихи,
Под каждой строчкой блестки нафталина.
И здесь лежат в заброшенной тиши,
Построенной мечтою суеверья,
Источенные карандаши
И ржавые расщепленные перья.
Построенной мечтою суеверья,
Источенные карандаши
И ржавые расщепленные перья.
Привычно эту рухлядь сторожа,
Склонясь в углах от скуки и бессилья,
В музее всюду дремлют сторожа,
По форме вытянув линяющие крылья.
Склонясь в углах от скуки и бессилья,
В музее всюду дремлют сторожа,
По форме вытянув линяющие крылья.
ВОЗВРАЩЕНИЕ
Трамвайных рельс звенящие поводья
Стянули ночь, попарно разобрав.
И город собирается в угодья
Сквозь шелест рощ и черноту дубрав.
Стянули ночь, попарно разобрав.
И город собирается в угодья
Сквозь шелест рощ и черноту дубрав.
Как в тарантасе белоснежным цугом,
И в кожаной качаясь тесноте,
Больные души говорят с испугом,
Что мы от звезд уже в полуверсте.
И в кожаной качаясь тесноте,
Больные души говорят с испугом,
Что мы от звезд уже в полуверсте.
Проселочная млечная дорога
Душистой пылью серебрит виски.
И блеянье, и пенье Козерога
Встречает запоздалые возки.
Душистой пылью серебрит виски.
И блеянье, и пенье Козерога
Встречает запоздалые возки.
И ангелы усталые к ограде
Так незаметно перейдя на лёт,
У райского парадного осадят
Опять весной, как в мае каждый год.
Так незаметно перейдя на лёт,
У райского парадного осадят
Опять весной, как в мае каждый год.
Поэты распрягают и гуторят.
На крышах на земную вышину,
Как черепицы, утренние зори
С вечерними лежат через одну.
………………………………………
На крышах на земную вышину,
Как черепицы, утренние зори
С вечерними лежат через одну.
………………………………………
Опустошенной, бледною и жалкой
Душа припомнит, что звала в бреду.
Поставив рядом с легкою качалкой
В стакан, как розу, — белую звезду.
Душа припомнит, что звала в бреду.
Поставив рядом с легкою качалкой
В стакан, как розу, — белую звезду.
«Ось земную пальцами пропеллер…»
Ось земную пальцами пропеллер
Тронул, звонко разорвав зенит.
И музейно выпуклые земли
Стали, как созвездье Атлантид.
Африка ли, Азия под нами —
Перебойный, перелетный пляс.
Над морями и над городами
Сталь пернатой мощью напряглась,
На этаж в порыве вырастая,
Гогоча, как гуси в сентябре,
Чьи столицы крыши напрягают,
Прядая с насеста на горе.
Трубы изгибают лебедями,
Словно стая села отдохнуть…
Мы не ждем — колышется под нами
Пройденный неповторимый путь.
И как будто не с аэродрома,
Со звезды мы или из гнезда —
Потому что лестницею дома
Мы к земле не выйдем никогда.
Голубые глобусы клубятся,
Как один похожие на наш…
— И тебе ли, голосу, бояться
Легкости от сброшенных поклаж?..
Тронул, звонко разорвав зенит.
И музейно выпуклые земли
Стали, как созвездье Атлантид.
Африка ли, Азия под нами —
Перебойный, перелетный пляс.
Над морями и над городами
Сталь пернатой мощью напряглась,
На этаж в порыве вырастая,
Гогоча, как гуси в сентябре,
Чьи столицы крыши напрягают,
Прядая с насеста на горе.
Трубы изгибают лебедями,
Словно стая села отдохнуть…
Мы не ждем — колышется под нами
Пройденный неповторимый путь.
И как будто не с аэродрома,
Со звезды мы или из гнезда —
Потому что лестницею дома
Мы к земле не выйдем никогда.
Голубые глобусы клубятся,
Как один похожие на наш…
— И тебе ли, голосу, бояться
Легкости от сброшенных поклаж?..
ПРОБУЖДЕНИЕ
Поток лучей веселых и грустных,
Как будто невидимых зеркалами…
И голос твой проснулся и притих
И нежится под белыми листами.
Ленясь еще, оттягивает явь,
Потом встает, закидывая горло,
И вот в лучи — бегом, полетом, вплавь,
А ты ладонь беспомощно простерла…
Как тонущий, беспомощен один,
Как погорелец пол окном бездомен,
Плывет вдали от комнатных кабин,
Держа лучи, как вороха соломин…
И задыхаясь, выловить спеша,
Царапая и вывихнув запястья,
Ты видишь, бьется белая душа,
Что шла ко дну на полпути от счастья…
Как на носилках, снова на листах
Вздыхает голос жаркими мехами,
На полотне гардин, как на плотах,
Он прозревает новыми стихами.
И на жестокий изумленный взгляд,
Где будет «где?» и «ты мне незнакома»,
Ему подашь всё тот же теплый яд
И, опустив глаза, ответишь: дома…
Как будто невидимых зеркалами…
И голос твой проснулся и притих
И нежится под белыми листами.
Ленясь еще, оттягивает явь,
Потом встает, закидывая горло,
И вот в лучи — бегом, полетом, вплавь,
А ты ладонь беспомощно простерла…
Как тонущий, беспомощен один,
Как погорелец пол окном бездомен,
Плывет вдали от комнатных кабин,
Держа лучи, как вороха соломин…
И задыхаясь, выловить спеша,
Царапая и вывихнув запястья,
Ты видишь, бьется белая душа,
Что шла ко дну на полпути от счастья…
Как на носилках, снова на листах
Вздыхает голос жаркими мехами,
На полотне гардин, как на плотах,
Он прозревает новыми стихами.
И на жестокий изумленный взгляд,
Где будет «где?» и «ты мне незнакома»,
Ему подашь всё тот же теплый яд
И, опустив глаза, ответишь: дома…
ВСЛЕД
В этом городе ночи пустуют,
Звезды в млечных очередях.
Четверть века тебя четвертуют
В старой части на площадях.
В час тумана ступеньки крепчают,
В полночь стройно растянут помост.
И во сне тебя люди встречают
Ворохами проклятий и звезд…
В час тумана в серой повозке,
Так привычно прищурясь в упор,
Ты качаешься бледный и плоский
И свой голос кладешь под топор.
После пытки нет плоти на плахе —
Ощущаемо плещет душа,
И восходит в огромном размахе,
Каждый купол крылом вороша.
Мертвый прах отряхая с надкрылий
И нетленно тела затеплив,
Ты кидаешь в оковы Бастилий
Перелетного гостя призыв:
Будь казнима со мною за ересь —
В горле олово, как облака,
Проходя через коврик и через
Подоконник, дрожащий слегка,
Сквозь ворота чугунные дома,
Через чащу, что леса густей, —
В голубую расщелину трюма
Стольких песен и стольких вещей.
…И уходит, и снова снотворно,
По кругам пробираясь впотьмах,
Только стрелки отметят повторный
На секунды отмеренный страх.
Звезды в млечных очередях.
Четверть века тебя четвертуют
В старой части на площадях.
В час тумана ступеньки крепчают,
В полночь стройно растянут помост.
И во сне тебя люди встречают
Ворохами проклятий и звезд…
В час тумана в серой повозке,
Так привычно прищурясь в упор,
Ты качаешься бледный и плоский
И свой голос кладешь под топор.
После пытки нет плоти на плахе —
Ощущаемо плещет душа,
И восходит в огромном размахе,
Каждый купол крылом вороша.
Мертвый прах отряхая с надкрылий
И нетленно тела затеплив,
Ты кидаешь в оковы Бастилий
Перелетного гостя призыв:
Будь казнима со мною за ересь —
В горле олово, как облака,
Проходя через коврик и через
Подоконник, дрожащий слегка,
Сквозь ворота чугунные дома,
Через чащу, что леса густей, —
В голубую расщелину трюма
Стольких песен и стольких вещей.
…И уходит, и снова снотворно,
По кругам пробираясь впотьмах,
Только стрелки отметят повторный
На секунды отмеренный страх.
ВДОХНОВЕНИЕ
От сердца в кровь вошел огонь,
И он идет, живой и жесткий,
По жилам в бледную ладонь,
На голубые перекрестки.
И он идет, живой и жесткий,
По жилам в бледную ладонь,
На голубые перекрестки.
И вот до кончиков ногтей,
Под кольцами и у запястья
Я чую звонче и густей
Струю пылающего счастья.
Под кольцами и у запястья
Я чую звонче и густей
Струю пылающего счастья.
И как мгновенья хороши
Последние перед началом,
Когда блестят карандаши
Отточенным веселым жалом.
Последние перед началом,
Когда блестят карандаши
Отточенным веселым жалом.
Поют беззвучно провода,
И я пою — глухонемая,
И лишь бумага, как слюда,
Трепещет, звуки принимая.
И я пою — глухонемая,
И лишь бумага, как слюда,
Трепещет, звуки принимая.
«Крепчайшие, тончайшие силки…»
Крепчайшие, тончайшие силки
Из завитых и золотых волос.
Ты знаешь: на открытках голубки
Томятся чаще акварельных роз.
И вот они блуждают, осмелев,
У плеч твоих на маленьком столе.
Клюют с бумаги ангельский посев
Поэмы о приснившемся крыле.
Воркуют и целуются опять
С раскрашенной открытки голубки.
Не плачь: опустошенная тетрадь
Их завела в крепчайшие силки…
Пронзенных душ немало на земле,
Но вот любовь воркует со стола —
Забудь о человеческом крыле,
Любовь людей не ведает крыла…
Из завитых и золотых волос.
Ты знаешь: на открытках голубки
Томятся чаще акварельных роз.
И вот они блуждают, осмелев,
У плеч твоих на маленьком столе.
Клюют с бумаги ангельский посев
Поэмы о приснившемся крыле.
Воркуют и целуются опять
С раскрашенной открытки голубки.
Не плачь: опустошенная тетрадь
Их завела в крепчайшие силки…
Пронзенных душ немало на земле,
Но вот любовь воркует со стола —
Забудь о человеческом крыле,
Любовь людей не ведает крыла…
ЛАНДЫШИ
Сквозь влажную тугую прель,
Таких беспомощных вначале,
Из трубок, свернутых в свирель,
Их все овраги выдували.
Таких беспомощных вначале,
Из трубок, свернутых в свирель,
Их все овраги выдували.
Весна к серебряной красе
Слетала первою осою,
И ландыши в густой росе
Бутоны путали с росою.
Слетала первою осою,
И ландыши в густой росе
Бутоны путали с росою.
Но звездный незаметный клюв
Под крепнущими шалашами
Они поили, развернув
Попарно, белыми ковшами.
Под крепнущими шалашами
Они поили, развернув
Попарно, белыми ковшами.
Дрожа в траве, как поплавки,
Сгибаясь маленькой лозою,
Они вставали на носки
И ночью бредили грозою…
Сгибаясь маленькой лозою,
Они вставали на носки
И ночью бредили грозою…
Чтоб отцветать не на земле,
Чтоб задыхаться не в тумане…
Но умирали на столе
В высоком голубом стакане.
Чтоб задыхаться не в тумане…
Но умирали на столе
В высоком голубом стакане.
ГРАД
Единственных и нужных слов
Веселый град летел в ладони,
И я смеялась на балконе,
Неся домой такой улов…
Но за стеклом воловики
Дышали мертвой синевою,
Цвели лазоревой травою
Грозе и грому вопреки.
Цвели букеты на стене,
И слабо тлела позолота…
Сюда ли принести извне
Сквозняк свежей водоворота?
И ветер пел: любви не тронь,
Осколки небывалых градин
С балконных белых перекладин
Стряхни, горячая ладонь!
Они в запутанной траве,
Не тронув чуждого покоя,
Поломанным цветком левкоя
Споют о райской синеве…
Чтоб, отдышавшись, майский сад,
Смешавший вместе град и гравий,
Опять смолчал про этот град
Перед закрытыми дверями.
Веселый град летел в ладони,
И я смеялась на балконе,
Неся домой такой улов…
Но за стеклом воловики
Дышали мертвой синевою,
Цвели лазоревой травою
Грозе и грому вопреки.
Цвели букеты на стене,
И слабо тлела позолота…
Сюда ли принести извне
Сквозняк свежей водоворота?
И ветер пел: любви не тронь,
Осколки небывалых градин
С балконных белых перекладин
Стряхни, горячая ладонь!
Они в запутанной траве,
Не тронув чуждого покоя,
Поломанным цветком левкоя
Споют о райской синеве…
Чтоб, отдышавшись, майский сад,
Смешавший вместе град и гравий,
Опять смолчал про этот град
Перед закрытыми дверями.
ЛЮБОВЬ
Это солнечное копье,
Ударяя огнем с высот,
Надломило сердце мое
Осторожно, как свежий сот.
Ударяя огнем с высот,
Надломило сердце мое
Осторожно, как свежий сот.
Защищаться от счастья — лень.
Ты мои стихи перечел,
И они открывают день
Под окном суматохой пчел.
Ты мои стихи перечел,
И они открывают день
Под окном суматохой пчел.
И в густую траву упав,
Я прищурясь гляжу и жду,
Что мой розовый рой в рукав
Возвратится, поняв беду.
Я прищурясь гляжу и жду,
Что мой розовый рой в рукав
Возвратится, поняв беду.
Под прохладную кисею,
Где в руке запевает кровь,
Где я злые цветы таю
Для небесных моих роев…
Где в руке запевает кровь,
Где я злые цветы таю
Для небесных моих роев…
Но противиться счастью — лень.
Счастье летнее без границ…
Вот стихи мои льются в тень,
Выбирают новых цариц.
Счастье летнее без границ…
Вот стихи мои льются в тень,
Выбирают новых цариц.
И забывши в июльский зной
Разлинованный свой уют,
Темный улей любви земной
Населяют и узнают
Разлинованный свой уют,
Темный улей любви земной
Населяют и узнают
«Со всею нежностью припоминать тебя…»
Со всею нежностью припоминать тебя,
Опять вплотную подходя к апрелю,
Кудрявую влюбленность теребя
Ночною непокорною куделью.
И ближе к свету счастье подносить,
И ждать, когда последний в доме ляжет…
Она скользит, запутанная нить
Из песенной, из вылинявшей пряжи.
Поют в руках резные челноки,
Поют стихи над мертвыми листами, —
Им не белеть наутро у реки
Тяжелыми и влажными холстами.
В последний раз послушная строкам
Любовь журчит и бьется, как живая,
Чтоб умереть по темным сундукам,
Невиданным приданым истлевая.
Опять вплотную подходя к апрелю,
Кудрявую влюбленность теребя
Ночною непокорною куделью.
И ближе к свету счастье подносить,
И ждать, когда последний в доме ляжет…
Она скользит, запутанная нить
Из песенной, из вылинявшей пряжи.
Поют в руках резные челноки,
Поют стихи над мертвыми листами, —
Им не белеть наутро у реки
Тяжелыми и влажными холстами.
В последний раз послушная строкам
Любовь журчит и бьется, как живая,
Чтоб умереть по темным сундукам,
Невиданным приданым истлевая.
«НА ЭТОЙ СТРАШНОЙ ВЫСОТЕ…». ИЗБРАННЫЕ СТИХОТВОРЕНИЯ
ОСЕНЬЮ
Стелет хвоя повсюду жало,
Золотятся в лесу откосы,
Это солнце порастеряло
За июль и за август косы.
Кто-то маленький, быстроногий
Отпечатал смешные пятки,
Где сбежались на склоне дороги,
Словно розовые закладки.
Укрываясь порой за пнями,
Наступая на сыроежки,
Прибежали к пушистой яме
Веерами следы-мережки.
И сегодня почти что жарко,
И пальто волочится даром
Под сквозною сосновой аркой,
Тонко пахнущей скипидаром.
Только вечером белой тиной —
И как мертвые змеи долог —
Нерасчесанной паутиной
Разлетится туманный полог.
Одиноким прищурясь глазом,
И заброшенней, и короче,
Месяц будет тупым алмазом
Резать стекла холодной ночи.
И за душное злое лето
Станет сразу заменой дикой
Неживая березка эта
И колючая ежевика.
Золотятся в лесу откосы,
Это солнце порастеряло
За июль и за август косы.
Кто-то маленький, быстроногий
Отпечатал смешные пятки,
Где сбежались на склоне дороги,
Словно розовые закладки.
Укрываясь порой за пнями,
Наступая на сыроежки,
Прибежали к пушистой яме
Веерами следы-мережки.
И сегодня почти что жарко,
И пальто волочится даром
Под сквозною сосновой аркой,
Тонко пахнущей скипидаром.
Только вечером белой тиной —
И как мертвые змеи долог —
Нерасчесанной паутиной
Разлетится туманный полог.
Одиноким прищурясь глазом,
И заброшенней, и короче,
Месяц будет тупым алмазом
Резать стекла холодной ночи.
И за душное злое лето
Станет сразу заменой дикой
Неживая березка эта
И колючая ежевика.
НОВОГОДНЕЕ ГАДАНИЕ
В будущее узкая прореха,
Счастье наклонилось у плеча…
В скорлупе сусального ореха
Оплывает красная свеча.
Елка на столе теряет хвою,
Иглы о клеенку шелестят.
Я сегодня сердце успокою
На старинный позабытый лад.
В тазике с прозрачною водою
По краям бумажный хоровод,
Имя нареченного судьбою
Маленькое пламя подожжет,
Беспощадны елочные ветки,
Что легли, как веер, у креста,
Но острее проволока клетки,
Где живет бескрылая мечта…
Я сегодня сердце успокою,
Дам ему обещанный смычок,
Только бы дыханьем и рукою
Подтолкнуть задуманный клочок.
И когда, таинственно сгорая,
Станут буквы остро золотеть,
На дорогу ласкового рая
Распахнется сломанная клеть…
Счастье наклонилось у плеча…
В скорлупе сусального ореха
Оплывает красная свеча.
Елка на столе теряет хвою,
Иглы о клеенку шелестят.
Я сегодня сердце успокою
На старинный позабытый лад.
В тазике с прозрачною водою
По краям бумажный хоровод,
Имя нареченного судьбою
Маленькое пламя подожжет,
Беспощадны елочные ветки,
Что легли, как веер, у креста,
Но острее проволока клетки,
Где живет бескрылая мечта…
Я сегодня сердце успокою,
Дам ему обещанный смычок,
Только бы дыханьем и рукою
Подтолкнуть задуманный клочок.
И когда, таинственно сгорая,
Станут буквы остро золотеть,
На дорогу ласкового рая
Распахнется сломанная клеть…
ГОЛУБИ
Плывут, цепляясь слегка
За собственные изгибы,
Серебряные облака —
Серебряные, как рыбы.
И на чешуе-пуху
Холодные тени реже —
Апрель царит наверху,
Но в улицах будни те же.
Глядясь в золотую рань.
Что красит бока трамваю,
Желтеющую герань
Беспомощно поливаю…
Ломая порыв тоски,
Отпущенный в зимней мерке.
Кормлю голубей с руки
В окне, из-за жардиньерки.
И клювы стучат, стучат
По серой холодной жести…
Но пьяный весенний чад
Мы с ними открыли вместе.
На белом крыле чудес
Мой день с голубиным равен,
Бросаясь в окно небес
От этих немытых ставен.
Как будто сухой камыш,
Над будничною поклажей
Ломало виденье крыш,
Рисованное на саже.
И не становясь слабей
От радостного полета —
Сегодня всех голубей
Со мной ожидает кто-то.
О том, что давно влекло,
Расскажет Ему скорее,
Ударившись о стекло
У райской оранжереи.
Последняя тает грань,
Когда зазвенят осколки.
Смешная моя герань
Стоит на небесной полке.
Горят ее лепестки,
Исчерченные грехами…
И кто-то меня с руки
Накормит опять стихами…
За собственные изгибы,
Серебряные облака —
Серебряные, как рыбы.
И на чешуе-пуху
Холодные тени реже —
Апрель царит наверху,
Но в улицах будни те же.
Глядясь в золотую рань.
Что красит бока трамваю,
Желтеющую герань
Беспомощно поливаю…
Ломая порыв тоски,
Отпущенный в зимней мерке.
Кормлю голубей с руки
В окне, из-за жардиньерки.
И клювы стучат, стучат
По серой холодной жести…
Но пьяный весенний чад
Мы с ними открыли вместе.
На белом крыле чудес
Мой день с голубиным равен,
Бросаясь в окно небес
От этих немытых ставен.
Как будто сухой камыш,
Над будничною поклажей
Ломало виденье крыш,
Рисованное на саже.
И не становясь слабей
От радостного полета —
Сегодня всех голубей
Со мной ожидает кто-то.
О том, что давно влекло,
Расскажет Ему скорее,
Ударившись о стекло
У райской оранжереи.
Последняя тает грань,
Когда зазвенят осколки.
Смешная моя герань
Стоит на небесной полке.
Горят ее лепестки,
Исчерченные грехами…
И кто-то меня с руки
Накормит опять стихами…
ВЕСНА ЗИМОЙ
Из-под снега тропу расчистя,
Я читаю заклятье свое…
Напечатаны тесно листья
На коротком весеннем платье.
Только ветер звенит на крыше,
Только мало в лесу загадок,
Прошлогодней травою вышит
Лабиринт невысоких грядок.
И я песнею рву затоны,
Уходя от немой калитки,
Словно папоротника бутоны,
Воскресают везде улитки.
Только песнею, не печалью,
На земле рассылало вести,
И разорванною вуалью
Комары летают на месте.
И когда уже вместо снега
Разливаются синью травы,
На мосту дребезжит телега
И стоят на воде купавы.
О, весенних цветов заклятье,
Позабытые снег и муки!
Расцветают цветы на платье,
И уже загорают руки.
Только песней моей ведома,
Застывая и плача сзади,
Ты, весна, засмеешься дома
И покорно уйдешь в тетради…
Я читаю заклятье свое…
Напечатаны тесно листья
На коротком весеннем платье.
Только ветер звенит на крыше,
Только мало в лесу загадок,
Прошлогодней травою вышит
Лабиринт невысоких грядок.
И я песнею рву затоны,
Уходя от немой калитки,
Словно папоротника бутоны,
Воскресают везде улитки.
Только песнею, не печалью,
На земле рассылало вести,
И разорванною вуалью
Комары летают на месте.
И когда уже вместо снега
Разливаются синью травы,
На мосту дребезжит телега
И стоят на воде купавы.
О, весенних цветов заклятье,
Позабытые снег и муки!
Расцветают цветы на платье,
И уже загорают руки.
Только песней моей ведома,
Застывая и плача сзади,
Ты, весна, засмеешься дома
И покорно уйдешь в тетради…
В ДОЖДЬ ЗА ГОРОДОМ
Весенний дождь, ты о мечте поешь.
У речки стала розовее глина.
На тополях серебряная дрожь,
В орешнике увяла паутина.
Мы уезжаем и лучей не ждем
И в поезде увидим через окна,
Как гладь пруда исколота дождем,
Как на поля спускаются волокна.
А каблуки высокие в песке,
И локоны повисли виновато,
Но на мосту — на маленькой доске,
Все улыбнулись перед аппаратом…
Мы не видали ни шмелей, ни птиц —
Дождливый день, холодный, невеселый,
Дробился в отраженьи острый шпиц
Стоящего вблизи костела.
Мы маков искали у межи
И бледных незабудок по болоту.
Веселый дождь, ты крылья развяжи
И помоги смешному перелету…
На каждой ветке радужная нить,
А на душе беспомощно и больно —
Мы городское счастье пропустить
Боимся и торопимся невольно…
Но если там мы тоже не найдем
Того, что здесь беспомощно искали,
Опять за этим полем и дождем
Я возвращусь без грима и вуали.
У речки стала розовее глина.
На тополях серебряная дрожь,
В орешнике увяла паутина.
Мы уезжаем и лучей не ждем
И в поезде увидим через окна,
Как гладь пруда исколота дождем,
Как на поля спускаются волокна.
А каблуки высокие в песке,
И локоны повисли виновато,
Но на мосту — на маленькой доске,
Все улыбнулись перед аппаратом…
Мы не видали ни шмелей, ни птиц —
Дождливый день, холодный, невеселый,
Дробился в отраженьи острый шпиц
Стоящего вблизи костела.
Мы маков искали у межи
И бледных незабудок по болоту.
Веселый дождь, ты крылья развяжи
И помоги смешному перелету…
На каждой ветке радужная нить,
А на душе беспомощно и больно —
Мы городское счастье пропустить
Боимся и торопимся невольно…
Но если там мы тоже не найдем
Того, что здесь беспомощно искали,
Опять за этим полем и дождем
Я возвращусь без грима и вуали.
В ЛЕСУ
Сосновой радостью и мощью
Еще весенний воздух нищ…
Дорога в лес ушла на ощупь,
Не задевая корневищ.
Но, вытянув вперед ладони,
Опять иду на произвол,
И снова нежно пальцы тронет
Уже чуть-чуть нагретый ствол.
Как в прошлый год — я за подачкой,
За новой рифмой, за живой,
Смотреть, как мертвых листьев пачки
Опять пришпорены травой.
Тут не видна уже дорога,
И я брожу, брожу с утра,
Чтоб серых бабочек потрогать,
Таких же серых, как кора.
А возвратившись, без усилья,
Без горечи и без забот
К бумаге приколоть не крылья,
А только первый их полет…
Еще весенний воздух нищ…
Дорога в лес ушла на ощупь,
Не задевая корневищ.
Но, вытянув вперед ладони,
Опять иду на произвол,
И снова нежно пальцы тронет
Уже чуть-чуть нагретый ствол.
Как в прошлый год — я за подачкой,
За новой рифмой, за живой,
Смотреть, как мертвых листьев пачки
Опять пришпорены травой.
Тут не видна уже дорога,
И я брожу, брожу с утра,
Чтоб серых бабочек потрогать,
Таких же серых, как кора.
А возвратившись, без усилья,
Без горечи и без забот
К бумаге приколоть не крылья,
А только первый их полет…
«В этом мире, где много печали…»
В этом мире, где много печали,
Где тоска, как крыло за плечом,
Мы с тобою молчали, молчали
И не смели спросить ни о чем…
Мы ни с кем не делили тревоги,
Мы дрожащих не подняли век.
Как распятье, чернели дороги,
Разводящие счастье навек.
Только раз от безвыходной муки,
Как голодную легкую плеть,
Прямо к небу я подняла руки,
Чтоб над злыми годами взлететь.
И сквозь дымный и розовый вечер
Облака пролегали мостом,
Чтоб безвольные нежные плечи
Я опять осенила крестом.
Чтоб сквозь сон примелькавшихся будней,
Где расставила вехи тоска,
Ты бы верил все безрассудней,
Что желанная встреча близка.
Где тоска, как крыло за плечом,
Мы с тобою молчали, молчали
И не смели спросить ни о чем…
Мы ни с кем не делили тревоги,
Мы дрожащих не подняли век.
Как распятье, чернели дороги,
Разводящие счастье навек.
Только раз от безвыходной муки,
Как голодную легкую плеть,
Прямо к небу я подняла руки,
Чтоб над злыми годами взлететь.
И сквозь дымный и розовый вечер
Облака пролегали мостом,
Чтоб безвольные нежные плечи
Я опять осенила крестом.
Чтоб сквозь сон примелькавшихся будней,
Где расставила вехи тоска,
Ты бы верил все безрассудней,
Что желанная встреча близка.
НЕРУКОТВОРНАЯ
Я нынче память о тебе затрону —
Твой темный лик, издревле близкий нам.
Твою сестру — Сикстинскую Мадонну
Не носят, как тебя, по деревням.
По галереям ищут в каталоге
Условный номер безмятежных глаз,
А ты сама проселочной дорогой
В степной глуши разыскивала нас.
Скорбящая над праздничной толпою,
Доступная кликушам и слепцам,
Ты проплыла когда-то надо мною
По полотняным вышитым концам.
Кричали дети, причитали бабы,
В ландо вздыхали тюль и чесуча,
И ты коснулась благостно и слабо
Беспомощного детского плеча.
И мальвы в косах распускались пышно,
Подсолнечники пели и цвели,
А ты летела черной и неслышной
По розовому цветнику земли.
И где музейной красоте бороться
С нездешней благостью и унимать тоску,
С нерукотворной ночью из колодца
Явившейся больному мужику…
Твой темный лик, издревле близкий нам.
Твою сестру — Сикстинскую Мадонну
Не носят, как тебя, по деревням.
По галереям ищут в каталоге
Условный номер безмятежных глаз,
А ты сама проселочной дорогой
В степной глуши разыскивала нас.
Скорбящая над праздничной толпою,
Доступная кликушам и слепцам,
Ты проплыла когда-то надо мною
По полотняным вышитым концам.
Кричали дети, причитали бабы,
В ландо вздыхали тюль и чесуча,
И ты коснулась благостно и слабо
Беспомощного детского плеча.
И мальвы в косах распускались пышно,
Подсолнечники пели и цвели,
А ты летела черной и неслышной
По розовому цветнику земли.
И где музейной красоте бороться
С нездешней благостью и унимать тоску,
С нерукотворной ночью из колодца
Явившейся больному мужику…
«Весна у нас на витрине…»
Весна у нас на витрине,
Подстрижена и чиста, —
Модное платье сине,
И красят оба моста.
Подстрижена и чиста, —
Модное платье сине,
И красят оба моста.
И дымные фабрик сети
Поймали солнечный шар,
И хоть не смуглеют дети,
Но плавится тротуар.
Поймали солнечный шар,
И хоть не смуглеют дети,
Но плавится тротуар.
А небо висит на рее —
Поломанное крыло…
Тепло, как в оранжерее,
Беспомощно и тепло.
Поломанное крыло…
Тепло, как в оранжерее,
Беспомощно и тепло.
Ползет с потайных задворок
Смешная моя тоска,
Как стружки яблочных корок,
Над городом облака.
Смешная моя тоска,
Как стружки яблочных корок,
Над городом облака.
Поставив мольберт-треножник,
В толпу внеся табурет,
Их краски найдет художник,
И воспоет поэт.
В толпу внеся табурет,
Их краски найдет художник,
И воспоет поэт.
Но по домам чердачным,
С наброском с глазу на глаз,
Найдет он, что неудачно,
В сотый, наверно, раз.
С наброском с глазу на глаз,
Найдет он, что неудачно,
В сотый, наверно, раз.
Будет мертветь в полете
Каждый весенний тон,
К небу в плавном полете
Взвился вокруг бетон.
Каждый весенний тон,
К небу в плавном полете
Взвился вокруг бетон.
И если я снова плачу,
И больше надежды нет,
Значит, опять на дачу
Пора покупать билет.
И больше надежды нет,
Значит, опять на дачу
Пора покупать билет.
ВЕСНА У НАС НА ВИТРИНЕ (2-й вариант)
Жарче печи и крепче — засов!
Мы сегодня во власти зимы,
Черепаховым гребнем лесов
Седину подкололи холмы.
Мы сегодня во власти зимы,
Черепаховым гребнем лесов
Седину подкололи холмы.
Отшумели на крыше дожди,
Истрепали голодную плеть,
Ты не стой у окна и не жди,
Ты уже опоздала лететь.
Истрепали голодную плеть,
Ты не стой у окна и не жди,
Ты уже опоздала лететь.
За чертой неживой полосы
Уж давно треугольники стай,
Ты боялась осенней росы
И в морозы — не улетай.
Уж давно треугольники стай,
Ты боялась осенней росы
И в морозы — не улетай.
Ну куда же, куда же одной,
Наверху, не узнавши дорог,
Уходишь, разминувшись с весной,
Через наш позабытый порог?
Наверху, не узнавши дорог,
Уходишь, разминувшись с весной,
Через наш позабытый порог?
В КИНЕМАТОГРАФЕ
Музыка рыдала виновато:
Счастье, счастье, ты приходишь поздно!..
Млечною дорогой аппарата
На экран спускались кинозвезды.
И сияли райскими лучами,
И звенели голосами меди,
В темноте за женскими плечами
Волновались бледные соседи.
Погружались на мгновенье в Лету,
Покупали храм и колоннаду,
Приглашали шепотом к буфету
На антракте выпить лимонаду.
Шли легко вверху, над облаками,
Не боясь ни смерти, ни разлуки,
И сжимали влажными руками
Чьи-то подвернувшиеся руки.
Счастье шло от вздохов вентилятора,
На экране волновалось море,
В коридоре райского театра
Выметали служащие горе…
Саксофон архангельской трубою
Подтверждал видения легенды…
Кто б ты ни был — это мы с тобою
Замыкаем свадьбы хэппи-энды.
Счастье, счастье, ты приходишь поздно!..
Млечною дорогой аппарата
На экран спускались кинозвезды.
И сияли райскими лучами,
И звенели голосами меди,
В темноте за женскими плечами
Волновались бледные соседи.
Погружались на мгновенье в Лету,
Покупали храм и колоннаду,
Приглашали шепотом к буфету
На антракте выпить лимонаду.
Шли легко вверху, над облаками,
Не боясь ни смерти, ни разлуки,
И сжимали влажными руками
Чьи-то подвернувшиеся руки.
Счастье шло от вздохов вентилятора,
На экране волновалось море,
В коридоре райского театра
Выметали служащие горе…
Саксофон архангельской трубою
Подтверждал видения легенды…
Кто б ты ни был — это мы с тобою
Замыкаем свадьбы хэппи-энды.
БАБЬЕ ЛЕТО
Веселой лени голос призывней,
И нет печали. Нет давно тоски.
Ленивым летом, в полдень, после ливней
В зените нитей никнут пауки…
Из сердца тянут солнечные клещи
Последних слез — невыплаканный след,
Как выцветают бабьим летом вещи,
Но в складках платья неподвижен цвет.
А на стене за стеклами отсветы
И северный незрелый виноград,
Над сеткой легкие ракеты
Откидывают мяч назад…
Жужжит истомы тайная тревога,
Но это просто и не в первый раз,
Что глаз зовущих слишком, слишком много,
Отяжелелых и незорких глаз.
Пусть дрожью обволакивает вечер
И липко лягут нити на плечо,
Так сладко дрогнут в ожиданье плечи,
Почуяв свой рассчитанный скачок…
Завяли шкурки лопнувших каштанов,
Но легким лаком тронуты плоды,
И грусть проходит по стопам туманов
Над серым сном густеющей воды…
И нет печали. Нет давно тоски.
Ленивым летом, в полдень, после ливней
В зените нитей никнут пауки…
Из сердца тянут солнечные клещи
Последних слез — невыплаканный след,
Как выцветают бабьим летом вещи,
Но в складках платья неподвижен цвет.
А на стене за стеклами отсветы
И северный незрелый виноград,
Над сеткой легкие ракеты
Откидывают мяч назад…
Жужжит истомы тайная тревога,
Но это просто и не в первый раз,
Что глаз зовущих слишком, слишком много,
Отяжелелых и незорких глаз.
Пусть дрожью обволакивает вечер
И липко лягут нити на плечо,
Так сладко дрогнут в ожиданье плечи,
Почуяв свой рассчитанный скачок…
Завяли шкурки лопнувших каштанов,
Но легким лаком тронуты плоды,
И грусть проходит по стопам туманов
Над серым сном густеющей воды…
4 АПРЕЛЯ (Юбилейная поэма 1922–1932)
Веселый апрель — это чудный момент,
Повсюду пасхальная чистка…
Конечно, герой наш — брянский студент,
Конечно, она — гимназистка…
Она называла Тшебову тюрьмой,
Любила кровавые драмы.
Студент прикатил отъедаться домой
Под крылышко любящей мамы.
Ему нипочем небосвод голубой,
Что воды бурлящие смелы…
Она же в апреле являла собой
Тип Лизы, Татьяны и Бэллы.
Они по болезни учились года,
Которые были излишни,
За них хлопотали родные всегда,
Когда распускалися вишни.
Он свыкся в Брно со своим уголком,
Она же — с бараком и классом,
Его называли всегда индюком,
Ее — иногда папуасом.
Повсюду пасхальная чистка…
Конечно, герой наш — брянский студент,
Конечно, она — гимназистка…
Она называла Тшебову тюрьмой,
Любила кровавые драмы.
Студент прикатил отъедаться домой
Под крылышко любящей мамы.
Ему нипочем небосвод голубой,
Что воды бурлящие смелы…
Она же в апреле являла собой
Тип Лизы, Татьяны и Бэллы.
Они по болезни учились года,
Которые были излишни,
За них хлопотали родные всегда,
Когда распускалися вишни.
Он свыкся в Брно со своим уголком,
Она же — с бараком и классом,
Его называли всегда индюком,
Ее — иногда папуасом.
Уже зеленела повсюду трава,
На ферме гнусавили птицы.
При встрече студент улыбался едва,
Она опускала ресницы…
Законов порою обычай злей —
Их смертью судьба не венчала,
И чинно справляют они юбилей,
Десятый уже от начала.
На ферме гнусавили птицы.
При встрече студент улыбался едва,
Она опускала ресницы…
Законов порою обычай злей —
Их смертью судьба не венчала,
И чинно справляют они юбилей,
Десятый уже от начала.
РАССТАВАНИЕ
Распускают вокзалы вязальные петли,
И по рельсам расходятся, брызнув, дымки;
Ты проходишь по залу в звенящем рассвете
И в закинутых жерлах считаешь клубки.
И по рельсам расходятся, брызнув, дымки;
Ты проходишь по залу в звенящем рассвете
И в закинутых жерлах считаешь клубки.
Это птицы слетелись на зов отовсюду
По железным межам с потревоженных скал,
Но в привычном чаду окрыляется чудо
И живет, как платок, что в дверях заплескал.
По железным межам с потревоженных скал,
Но в привычном чаду окрыляется чудо
И живет, как платок, что в дверях заплескал.
Легкий купол клубится и никнет слюдою,
И прощанье закинуто к небу пращой,
Заалели ладони, летя чередою
Перед солнцем, как перед огромной свечой.
И прощанье закинуто к небу пращой,
Заалели ладони, летя чередою
Перед солнцем, как перед огромной свечой.
Ты проходишь по залу, и на циферблате
Отраженье твое рубежи перешло,
И платки, запрокинувшись, стали крылатей
И летят журавлями сквозь сталь и стекло.
Отраженье твое рубежи перешло,
И платки, запрокинувшись, стали крылатей
И летят журавлями сквозь сталь и стекло.
И с подножки неопытной стаи метанье
Ты увидишь, прикинув на вечность маршрут,
И узнаешь, что крайняя птица отстанет
И назад упадет через створки минут…
Ты увидишь, прикинув на вечность маршрут,
И узнаешь, что крайняя птица отстанет
И назад упадет через створки минут…
…Лишь к тебе приобщенная в зове вокзала,
Ворох розовых перьев сметя со скамьи,
Небывалая нежность бессмертья бежала,
Чтоб на сером перроне заплакать с людьми…
Ворох розовых перьев сметя со скамьи,
Небывалая нежность бессмертья бежала,
Чтоб на сером перроне заплакать с людьми…
