Автор: Михаил Лезинский
Пишу и волнуюсь. Дело в том, что я теоретически познакомился с литературными кружками зарубежья, – их десятки в одном городе, и многие – для молодых начинающих поэтов и прозаиков. А Севастопольское городское литобъединение, единственное объединение всевозрастное, основанное в 1938 году Алексеем Новиковым-Прибоем и Иосифом Уткиным, не имеет своего помещения и влачит жалкое существование. И спасибо библиотеке имени Льва Толстого за то, что приютила бедных литераторов под своим гостеприимным крылом. Но это крик души, просто отклонение от темы и к Лидии Девель-Алексеевой отношения не имеет. Просто гложет зависть, хотя зависть чувство и не хорошее!..
Выделенные фразы, увы, принадлежат тоже мне. Сегодня я, находясь почти в тех же условиях, что и Лидия Девель, не стал бы завидовать множеству литературных объединений – их в сегодняшнем Израиле, где я нахожусь, тоже предостаточно! Я и сам руковожу литературным объединением “Рыжий дельфин”, что в Хайфе. Но от количества литобъединений больше поэтов плюс прозаиков “хороших и разных” не становится! Вот один из тех случаев, когда количество не переходит в качество!
В сорок четвёртом году пути-дороги привели Лидию Девель в Австрию, и там её интернировали, долгих пять лет мыкалась по австрийским лагерям для перемещённых лиц, пока ей не разрешили въезд в страну разноязычных свободных людей – в Америку. И Девель, взявшая себе фамилию Алексеева, прибывает в Нью-Йорк. Временно! Но, нет ничего прочнее и долговечнее, чем временное! Лидия Девель-Алексеева прожила и проработала несколько десятков лет, до самой смерти.
Умерла Лидия Девель-Алексеева 27 октября 1989 года и похоронена на русском кладбище Новое Дивеево в окрестностях Нью-Йорка – где только не обнаруживаются могилы севастопольцев!
Сегодня я бы написал: россиян. Бывших россиян!
Стихи Лидия Алексеева писала всю свою сознательную жизнь. Вячеслав Шерешев выдвинул даже версию, что Лидия Девель и Анна Ахматова (в то время Анечка Горенко!) встречались и читали друг другу стихи. Во всяком случае, родство душ просматривается. Вот на последней фразе я задержусь.
Дело в том, что, подготавливая мой очерк для печати в “Галилее”, главный редактор Марк Азов “созвонился” с очень уважаемым мною и им критиком-литературоведом и дал прочесть мой очерк. Критик-литературовед рекомендовал убрать связь Анны Ахматовой с Лидочкой Девель, дескать, разница по возрасту!
Мы с Азовым – люди законопослушные, не прошла версия и не надо! Вычеркнули её как класс! Но сегодня я так бы не поступил и у меня есть доказательства, увы, не мною добытые, но тем не менее… Их я “накопал” в превосходном очерке Ирины Петровой “ДВА ПОЭТА ИЗ РОДА ГОРЕНКО”. В нём есть и прямое указание на меня:
” Впервые на родство душ двух поэтов, не зная, судя по всему, об их… родстве, указал на страницах “Крымского альбома 1996” (Феодосия-Москва. Издательский дом “Коктебель”) Михаил Лезинский в работе “Прощальные гудки над Графской пристанью”.
Ирина Петрова совершила ещё один настоящий подвиг – издала книгу Лидии Алексеевой “Солнцем позолоченное детство” за свой счёт! Мы то, пишущие, знаем, какой “свой счёт” может быть у литератора, занимающегося исследованием, стиранием белых пятен Истории!
Когда выйдет моя книжка, над которой я сейчас тружусь, и которая будет называться “Запоздалое открытие Европы” – я непременно пошлю то, что выйдет из-под моего пера, талантливому человеку Ирине Петровой с благодарностью за невольную поддержку!..
В том же расстрельном двадцатом, на корабле, отчаливала от Графской пристани и будущая поэтесса Ирочка Кнорринг. Она бежала от смерти, она уже успела повидать, как гибнут ни в чём не повинные люди. И, живя в Париже, восемнадцатилетняя девушка напишет:
Как он спокоен, говорит и шутит,
Бессмысленный убийца без вины,
Он, оглушенный грохотом орудий,
Случайное чудовище войны.
Как дерзок он, как рассуждает ловко,
Не знающий ни ласки, ни любви,
А ведь плеча касался ствол винтовки,
И руки перепачканы в крови.
О, этот смелый взгляд непониманья
И молодой, задорно-дерзкий смех!
Как будто убивать по приказанью
Не преступленье, не позор, не грех!
Помните, Слава Шерешев выдвинул версию о том, что Анна Ахматова, была знакома с Лидией Девель-Алексеевой и, что девчонками они встречались в Севастополе? Сегодня эта версия ещё более доказательна!
Так вот, я думаю, что и с Ириной Кнорринг она была знакома с севастопольских времён. Потому, как только рукопись стихов появилась в Союзе, Анна Ахматова тут же попросила определённых лиц (я пишу “определённых” потому, что рукопись тайно была завезена в СССР) познакомить её с этими стихами. А, познакомившись, тут же написала:
“По своему высокому качеству и мастерству, даже неожиданному в поэте, оторванном от стихии языка, стихи Ирины Кнорринг заслуживают увидеть свет. Она находит слова, которым нельзя не верить. Ей душно на Западе. Для неё судьба поэта тесно связана с судьбой родины, далеко и даже, может быть, не совсем понятной. Это простые, хорошие, честные стихи”.
Слово Анны Ахматовой во все времена многого стоило, и в шестидесятых годах была предпринята попытка издать “сочинения белоэмигрантки из Парижа”.
Это была фантастически дерзкая операция, и первое издание сборника могло стоить должности многим людям, и, тем не менее, казахский поэт, он же главный редактор издательства Аманжол Шамкенов подписал сборник к изданию. Он сделал то, что не мог позволить себе другой прекраснейший поэт Александр Твардовский, когда его попросили напечатать стихи в “Новом мире” . И первая книга Ирины Кнорринг была издана в Алма-Ате в 1967 году на самом излёте хрущёвской оттепели, в издательстве “Жажушы”
В начале семидесятых годов составитель “Дня поэзии” Борис Слуцкий попытался “тиснуть” пару стихов в этой всесоюзной поэтической книге, но цензура, которую удалось “провести” в Алма-Ате, в Москве была на страже. Больше того, стихи талантливой поэтессы были напечатаны – огромный цикл с предисловием, в журнале “ПРОСТОР” – по тем советским временам, не было такой библиотеки в Союзе, которая бы не выписывала для себя выходящий в Казахстане этот журнал – там, зачастую, печаталась та запретная литература, которая создала бы честь любому журналу, выходящему в СССР!
А напечататься на Родине, в России, для Ирины было пределом мечтаний.
Я верю в Россию. Пройдут года,
Быть может, совсем немного,
И я, озираясь, вернусь туда
Далёкой ночной дорогой…
Вернулась. Книгами. И снова всё та же Алма-Ата протянула ей руку, и стихи “севастопольской девчонки” были отпечатаны в типографии Института физики высоких энергий АН Республики Казахстан – сборник стихов Ирины Кнорринг под названием “После всего” “доплыл” до Графской пристани. И в моей севастополиане появилось новое имя.
Наверное, несмотря на мою жестокую судьбу, Бог меня всё-таки любит, хоть я и не верю в него – это от моего дурного атеистического советского воспитания! В журнале “Простор”, в том самом, каким я зачитывался в советские годы, находя его во всех севастопольских библиотеках, недавно появилась моя маленькая повесть “Тайная миссия графини де Ла Мотт” и, подготавливая её к печати, знаток французской истории и стихов Ирины Кнорринг указал мне на многие ошибки, связанные с Людовиками, и с происхождением самой де Ла Мотт, которая фигурировала во многих романах Александра Дюма-отца…
Дельные, а главное, точные замечания! И ещё я подумал: кто этот человек, связанный с журналом “Простор”, так хорошо знающий историю Франции! И фамилия его лично для меня ничего не говорила: “Игорь Софиев”.
А, оказалось, это сын двух поэтов, осетина Юрия Софиева и … Ирины Кнорринг.
“Полная фамилия его отца – Кули Бен-Софиев-оглы. Постепенно все приставки отпали, но фамилия Бен-Софиев держалась ещё и во Франции. На могиле Ирины Николаевны надпись: “Ирина Кнорринг Бен-Софиева” – напишет мне его супруга Надежда Чернова, прекрасная поэтесса .
Больше того, Надежда Чернова – наряду с фотографиями! – прислала мне свой сборник стихов “Только о любви”, где я вычитал стихотворение “Ставший небом”, посвящённое отцу своего мужа Юрию Софиеву. Вот эти строки:
Потомок седьмого нагиба
У мудрого Шамиля
Стал небом полуденным,
Ибо
Ему непривычна земля.
Он сам по себе в этом мире,
Сторонний и тем, и другим –
В холодной парижской квартире
И в юрте, под сводом тугим.
С озёр к нему кинется Леда,
Полыни придут на поклон,
Но нет, не отыщется следа –
Он в небе давно растворён.
И думать не страшно, сгорая,
О том, когда все отлетим,
Ведь небо – от края до края –
Пронзил он дыханьем своим.
Это ли не проделки Бога? Или – Сатаны?!
Больше того, Игорь Софиев очень удивился, что я писал о его матери по своим “раскопкам” и прислал мне ту самую книгу “После всего”, на которую я ссылался, не видя её! И прислал также свои собственные воспоминания об Отце и Матери.
Скажу прямо, честные и жестокие воспоминания, совсем не такие, как привыкли “вспоминать” литературоведы советской закалки, а потому насквозь фальшивые. С беспощадной прямотой, ничто не лакируя и не полируя, в своих “Монпарнасских снах” он пишет:
“Отношения матери с отцом были, в общем-то, довольно сложными. Отец имел всегда большой успех у женщин и, надо сказать, часто этим пользовался. Мать же будучи серьёзно больной, чувствовала, может быть, какую-то свою неполноценность… Эти настроения она выплеснула в своём стихотворении
Я – человек второго сорта
Без “широты и глубины”
И для чего, какого чёрта,
Такие люди рождены?..
В начале 30-х годов мать как-то отошла от активной литературно-общественной жизни. Она перестала посещать и даже порвала с “Союзом молодых”, то ли вследствие каких-то личных обид, то ли из-за своей болезни, которая всё больше давала о себе знать…
Мать, несомненно, очень любила отца, но и очень страдала из-за этой любви. Отец после работы (он одно время работал на предприятии по мытью витрин парижских магазинов – работал в основном утром и рано возвращался домой) чуть ли не каждый вечер уходил на какое-нибудь собрание или просто на встречу с друзьями-литераторами в каком-нибудь монпарнасском кафе.
Это слово “Монпарнас” я постоянно слышал с самого раннего детства. В моём воображении оно ассоциировалось с таинственным и невероятно привлекательным местом, где собирались какие-то Ходасевичи, Адамовичи, Бунины, Мережковские … и многие, многие другие. Все эти имена присутствовали как какой-то звуковой фон в течение всего моего детства, лишь потом они превратились для меня в значимые фигуры …Монпарнас находился в 10-ти минутах от нашего дома…”
