Интервью с Натальей Лаврецовой газете “Карелия”

Интервью с Натальей Лаврецовой газете “Карелия”

Опубликовано: газета “Карелия”, №135, декабрь 2001 года
Автор: Галина Сохнова

“Быть может, все дело в том, что на привокзальной площади небольшого городка, в котором она родилась, висел огромный, занимающий торец пятиэтажного дома плакат, на котором буквами, где каждая равнялась величине окна, была запечатлена травмирующая каждое впечатлительное сердце надпись: “А еще жизнь прекрасна тем, что можно путешествовать” (Пржевальский).

Под плакатом, а вернее, внизу его ржала веселая лошадь, продирающаяся, наверное, сквозь пески Каракума. И все ей было нипочем, этой лошади, и всадник, наверное это был сам Пржевальский, обнимая ногами ее крепкие бока, натягивал звенящие, как провода на ветру, удила.

И так весело было им, этой лошади, и этому всаднику, так безграничен был мир за их плечами и свободен горизонт впереди, так мал был их вещевой скарб, что все остальное казалось мелким и незначительным рядом с этими летящими в небо буквами. Все терялось и меркло перед свободой их полета, перед мучительной, неумолимой жаждой путешествовать, открывать мир и тем самым оправдывать свое предназначение в нем…”

Прочитав эти строки, петрозаводчане, прожившие в городе не одно десятилетие, сразу вспомнят плакат, много лет висевший в торце здания справа от железнодорожного вокзала, и лошадь, и автора строк. И свои ощущения от плаката.

Со слов Путешественника начинается повествование романа “Зеленое солнце” петрозаводчанки Натальи Лаврецовой.

Она родилась в Кеми, детство и юность прошли в Петрозаводске. Училась в Ленинградской лесотехнической академии. После окончания академии работала лесоводом в Пушкинском заповеднике в Михайловском. Снова училась в Москве в Литературном институте.

Член Союза писателей России, лауреат двух премий – международной (Нью-Йорк) Пушкинской и премии имени Бориса Кравченко, автор двух поэтических сборников.

…Не поверила своим глазам, увидев в Петрозаводском театре кукол “пушкинского” поэта Наталью Лаврецову в качестве… заведующей литературной частью. Она почти не изменилась с той поры: те же пушистые локоны, приветливая улыбка и открытый, звездный взгляд. Первая мысль: как же повезло театру и городу, что в нем появился этот светлый человек.

Несмотря на то что мы обе петрозаводчанки и любим путешествия, пути наши впервые пересеклись далеко от города детства. Мы встретились с Натальей Лаврецовой в Пушкинском заповеднике несколько лет назад. Наташа водила земляков по Пушкиногорью (нас понаехало много – телевизионщиков и газетчиков из ее родного города), и Наталья выложила перед нами все богатства пушкинского родового гнезда.

Где мы только не побывали в те дни! Наташа щедро знакомила с обитателями заповедника – экскурсоводами и научными сотрудниками, с экспонатами музея, со старожилами окрестных деревень, с поэтами и художниками, обосновавшимися на близлежащей к заповеднику территории… Не смогли, а точнее, не успели мы застать в добром здравии главного хранителя заповедника Семена Гейченко. Он тяжело болел.

Стояла осень – любимое время года Поэта. Михайловское блистало всеми оттенками золотых и пурпурных, бирюзовых и шафранных красок. Мы читали Пушкина, пили сухое вино и ночи напролет гуляли по аллее Керн, носились по Савкиной горке, вдоль и поперек обошли Михайловское и Пушкиногорье. Наташа была нашим ангелом-хранителем.

Как же так случилось, что поэт, влюбленный в гения, покинул его пенаты? Надолго ли? Что привело ее в город детства, в театр кукол? В “городе этом сказки живут”?
– Как сказала Анна Андреевна: “Все души милых на высоких звездах. Как хорошо, что некого терять”. Живу в квартире родителей, которых нет… Трудно ощущать себя в новом, непонятно каком качестве. Долгие годы приезжала в гости, к маме… Не разберусь пока в своем нынешнем состоянии.

– Окончательный переезд?
– Как сказал бы бывший лесовод, скорее, увеличение ареала распространения. Если перечислить города, к которым я привязана, в которых остались друзья… Их немало: Москва, Петербург, Псков, конечно… Крым, Пермь, Минск, Смоленск, Савкино. У меня там остался дом, который охраняет мой пес. Наверное, там осталась и часть души. Если месяц-два не могу съездить в Михайловское, как будто чего-то не хватает.

– Но Карелия – родина. А родину не выбирают.
– Вот нелепая история какая…
Как мне быть и что мне делать, я не знаю.
Как над пропастью, хожу от края к краю,
Не живу, а выбираю, выбираю…
Ах, не то чтоб между худшим или лучшим.
Все прекрасней и опасней и сложнее:
Между морем и лесной тенистой пущей,
Между музою и грузом Гименея.

В этих четверостишьях – часть ответа. Я сознательно уезжала в юности из города детства. Здесь мне все время словно чего-то не хватало, словно уже тогда ощущались плоскость города, стандартность его архитектуры… Если говорить о возвращении… Сейчас, когда взгляд воспитан на другом… Шесть лет в Петербурге, почти столько же в Москве, в Крыму, в Михайловском… Возвращаться в город, который сознательно покинул, потому что “роман с ним не получился”, – это все равно, что вторично выйти замуж за человека, с которым союз не состоялся. Трудно, если не сказать невозможно. Хотя, кто знает…

– Но и Михайловское как бы в прошлом? Ведь ты уехала оттуда? О Гейченко ходило много былей-небылиц, но он по крупицам воссоздавал заповедник. Как казалось ему, приближал как мог, первоначальный облик пушкинского гнезда. И коллектив подбирал особенный, творческий. Какие воспоминания оставил у вас Семен Степанович? Что сейчас происходит в заповеднике…
– Как когда-то о Пушкине сказал Александр Блок: “Это веселое имя – Пушкин”, то же самое можно сказать и о Гейченко. Слово “веселый” ничуть не умаляет его профессиональных достоинств. Уровень его профессионала-музейщика был чрезвычайно высокий. Пушкинский заповедник он творил на уровне высочайшей музейной интуиции. Нам и по сей день невозможно не только повторить, но и даже осознать то, что он сделал. Когда он начинал работать в Михайловском, многое воспринималось в штыки, но проходило какое-то время, и оказывалось: стопроцентное попадание. Богатый жизненный опыт, глубокое знание творчества Пушкина, любовь к поэту, доскональное знание и любовное отношение к музейному делу – все это концентрировалось, и получался точный результат.
В последний день работы в заповеднике я спросила у Семена Степановича: “Какие же у меня конкретные обязанности?” Он ответил: “Я знал, что ты все равно уедешь в Ленинград” (мой бывший муж оттуда родом). Но все дело было в Семене. Он придумывал мне каждый день новые обязанности. Если я приходила на работу, как лесовод, в сапогах, в куртке, он спрашивал: “Ты кто? Ты прежде всего женщина. Должна приходить в туфлях на каблучках, в легком платье… Летящей походкой пройтись по аллеям, ты должна водить экскурсии”. На другой день я надеваю свое выходное платье, каблуки и веду экскурсию. Встречаю Гейченко. “Чего вырядилась?” – удивлялся директор. “Но ведь вы сами сказали, что я – женщина, Семен Степанович, – резонно отвечала я, – потому и на каблуках” – “Ты лесовод, а не женщина. Бери топор и ступай в лес”, – приказывал администратор.

– Вот так порой и работали. Но все-таки он ошибся: в Ленинград я тогда не уехала. Осталась в своем Савкино.

Сейчас поэтический, творческий, пушкинский дух начинает исчезать. Михайловское выхолощено, выскоблено… Чистый заповедник с ухоженными парками-дорожками… С памятником зайцу.

– А заяц-то причем?
– Разве не помните, что заяц перебежал дорогу Пушкину, когда поэт поехал поддержать друзей-декабристов? Памятник тому зайцу открыли, три дня шел праздник, с ликованиями… Пьедестал стоит, а памятник убрали, чтобы не украли. Впрочем, Пушкин любил развлекаться, и Гейченко любил развлечения. Отчего бы новым музейщикам не поразвлекаться? Хотя ориентация заповедника сейчас несколько другая, читаются “следы довольства и труда”, чего при Пушкине никогда не было. Семейство-то было помещиками средней руки.

– Один из поэтических сборников Натальи Лаврецовой называется “Дом, которого нет”. А по жизни получается, что домов-то сейчас несколько. Где же тот дом, в котором живет твоя душа, Натали?
– Конечно же, в Михайловском, в Савкино.
Неучтенный наш дом, но зато самый в мире учтивый,
Он расшаркаться счастлив перед каждой звездой сиротливой,
И ему наплевать, что в тетрадках его не хватает…
И – летает наш дом по ночам!
Сколько хочешь – летает!

Я жила и работала в заповеднике Гейченко, можно сказать, в его эллинский золотой век. Мне повезло: Семен Степанович пригласил меня, молодого лесовода, к себе на работу. С этим периодом связано много интересного. Это здорово, когда юность совпадает с таким счастливым периодом.

Там была удивительная атмосфера. Гейченко подбирал особый штат людей, влюбленных в Пушкина, людей в чем-то необыкновенных. Не зря же про Гейченко говорили: “Не столько Пушкин был умен, сколько Гейченко Семен”. Умен был Семен, да вот жаль: ученика себе не подготовил. Не оставил.

– А как вы, Наталья, поменяли сказки леса на кукольные?
– В двух словах об этом не расскажешь. До шести лет я жила в Кеми, у бабушки с дедушкой. Там были свой дом с теплой печкой, крылечко, сад, любимые деревья. Потом приехала мама, увидела, как я в компании с дедом и бабушкой играю в “дурака”, в карты. Огорчилась, что ребенок развивается не в том направлении. Так что в карты я бросила играть с пяти лет. Мама увезла меня от того, что я с уверенностью считала своим миром. Увезла в город, в многоквартирную “хрущевку”. Приходилось рано поутру ехать через весь город в детский сад, жить в доме, в котором после деревенского, казалось, было холодно и неуютно…

Возможно, любовь к природе, к родному очагу, к стихам и породил деревенский дом моих дедушки и бабушки. Я и профессию лесовода выбирала, как казалось, романтическую, хотя на деле она абсолютно земная.

Нынешние сказочные персонажи – новый этап в моей жизни. Они помогают адаптироваться в новых условиях. И хотя “года к суровой прозе клонят”, сказки и стихи не уводят из жизни. Случаются. Но все больше обращаюсь к прозе – рассказам, роману и пьесам, и даже детективы готовы. Ждут своего издателя.