Опубликовано: журнал “Российский “Кто есть кто”, рубрика “Жизнь поэтов”, №1, 1997 год.
Первое иностранное слово в ее жизни – сольфеджио. Детский хор института Гнесиных предрекал музыкальное будущее. Ее прадед, регент, потрясал область Войска Донского сильным страстным басом, и щедрые казаки усердно жертвовали на церковь. Подношений достало на постройку нового белокаменного храма. Но судьба распорядилась иначе. Она стала поэтом.
– Первая книжечка Ваших стихотворений “Птица воображения” вышла в 1971 году. Ее заметили?
– Да. Семь человек, которым я ее подарила.
– Тираж 28000 немаленький. И с этим сборником Вас приняли в Союз писателей СССР!
– В ту пору средний возраст литератора был 69 лет. Постановлением партии и правительства решили омолодить творческие ряды. На заседании приемной комиссии возразили: у нее нет комсомольских стихов! Леонид Мартынов заступился: “Это дитя зачахнет без среды. Давайте примем ее в наш союз”.
– У Вас были покровители в литературе, в жизни?
– Только один. Святой Пантелеймон.
– Вы верите в Бога?
– Временами очень.
– Как Вы истратили свой первый гонорар?
– Мама велела купить что-нибудь значительное. Я купила дешевенькие часики. Но предпочла бы ящик халвы.
– Кто Ваши родители?
– Мама и государство. Мой родитель – идальго. Увидел меня в колыбели, сказал, государство у нас доброе, воспитает. И ушел. Мама – фея, целительница, несколько человек вылечилось ее травами. Работала прорабом на стройке. Как она пела! Едва не стала солисткой в хоре, но я не дала: висела на ее шее.
– Поэт – призвание или профессия?
– Когда печаталась и получала гонорар, знала – профессия. Теперь чувствую – призвание.
– В большинстве стран нет писательских союзов, на Гаити, например …
– Там безмерно щедрая природа, говорят, как в раю. А в раю и без поэтов хорошо. У нас другое дело. Даже если Россию завалят ананасами, она не выживет без литературы.
– В том смысле, что “поэт в России больше, чем поэт”?
– Говоря так, Евтушенко имел ввиду исключительно себя. Я – о тонком слое разметанной культуры. Нет его – нет перспективы.
– Вы думаете, что построить Братскую ГЭС или МиГ-29 можно только с томиком Пушкина в кармане?
– К томику Пушкина прибавить томик Есенина, Бунина, шеститомник Толстого, Достоевского … в общем, библиотеку районного масштаба.
– Вы жалеете о прошлом, где казенщина и КГБ?
– Казенщина укрепила свои позиции. Что касается КГБ, этот образ неуклюжего монстра – удачное прикрытие для настоящей разведки. Иначе страну развалили бы гораздо раньше.
– Вы интересуетесь политикой?
– Политика делает вид, что мои интересы для нее превыше всего.
– Вторая Ваша книжка называется “Дитя мое”. Как Вы воспитывали свою дочь?
– Никак. Я ее очень ждала и любила. А когда сердилась и хотела побить, вспоминала, что ангелов не бьют.
– В сборнике “Третье око” и “Поговори со мной” много стихов о любви.
– Вовсе нет. Ожидание ее, удивление, почему она мешкает, приводит поэтов в экстаз. А когда она есть – не надо текстов.
– Как выглядит Ваш письменный стол? Вы знаете компьютер?
– Практически никак. Я сочиняю в троллейбусе. А записываю где придется. Чаще на кухне.
– У Вас есть собака?
– У меня муж Собака по восточному гороскопу: умный, преданный и любит, чтобы его водили гулять.
– Если бы у Вас было много лишних денег, что бы Вы сделали?
– Заказала бы прорыть удобный тоннель внутри пирамиды Хеопса. А то там такая страшная узкая щель.
-Как Вам удалось, не воспев комсомол ни единой строчкой, стать делегатом 17 съезда ВЛКСМ и лауреатом премии Московского комсомола и премии имени Островского.
– Мне чаще всего удавалось именно то, о чем я меньше всего хлопотала. Вот жду на день рождения часики и чувствую, принесут халвы.
– Ваше заветное желание?
– Сделать художественный фильм о Столыпине.
– У Вас много друзей?
– С друзьями туговато. Лучшая подруга уехала из страны, поселилась на Гаити и считает, что нас, нашу страну обронили где-то на задворках истории, и наше самомнение не имеет абсолютно никакой основы. Мы – те же гаитяне. Даже хуже. Потенциальные возможности – это басни. Хотя, может быть, они и есть, но для этого надо русского человека вовремя приобщить к европейскому, общемировому, тогда что-то раскроется. Но сделать это надо вовремя.
– Вы с этим согласны?
– Дело не в том, согласна не согласна. Она уехала, не бедствует. Вилла, бассейн, шофер и так далее. Спокойная устроенная жизнь. Но ей больно. Говоря “мы”, она не отделяет себя от Отечества. И эта боль когда-нибудь вытолкает ее “ближе к милому пределу”.
Вообще:
Жизнь темна, но есть просветы:
У меня друзья – поэты.
Для меня они все живы,
Ибо их сердца не лживы.
Саша Васютков в Москве, Антанас Дрилинга в Вильнюсе, Вася Мокеев в Волгограде, Иван Цанев и Рада Александрова в Софии… “Посмотри, тебе не страшно, реактивный птеродактиль держит курс на Копенгаген” – стихи Ольги Чугай. Я люблю стихи моих товарищей. Мы почти не общаемся, поутихли литературные собрания, кафе Дома литераторов отчуждено, издательства …
“Россия, верно, последняя страна, где литературу воспринимало всерьез чуть ли не все население поголовно. Потому, может, мы и оказались в результате … где оказались” – написала мне в письме подруга. И тут я готова с ней спорить. Возможно, эта наша поголовная страсть – единственное , что оправдает все иные вывихи.
– Трудно сочинять стихи?
– Рифмовать нет. Практически может каждый, если захочет. Мыслить образами – другое дело. Парадокс русского стиха: чудовищные глагольные рифмы – и океан поэзии.
– Ваши стихи музыкальны: “И солнечных лучей прозрачна колоннада”. Вам наверняка близок Рахманинов, Бах …
– И Прокофьев, и Свиридов, и русские народные стоны, и песенка “Зачем он в наш колхоз приехал, зачем нарушил мой покой”.
– Считается, что поэты – народ не от мира сего. А Вы держитесь обыкновенно, не боитесь шутить.
– Творчество требует перехода в иную реальность, отключения. Но нельзя же вечно отсутствовать. Вот и выходит:
Одной рукою шарю в небесах,
Другой держусь за мыльное корыто.
– Ваши самые яркие впечатления?
– Думаете, поведаю о пещере Зевса на острове Крит или Асуанской плотине? … В детстве просыпаюсь ночью и с ужасом смотрю как в полумраке по столу ползет гигантский жук. Утром просыпаюсь, оказывается на столе авоська лежит. Вот она, птица воображения. Или тоже из детства: стою по щиколотку в реке, вода бежит теплая, чистая, блестит. Рыбки тычутся. Необыкновенно! Хотя и Нил, конечно, река большая.
– Еще один сборник Ваш называется “Это я”. Здесь Вы тоже хотели, чтобы Вас заметили?
– Конечно. Я даже, следуя традиции, разослала двадцать экземпляров маститым поэтам, надеясь на их одобрение.
– Одобрили?
– Ответил только Булат Окуджава, поздравил, похвалил. Мне понравилась такая чуткость к юному собрату. Он мне и рекомендацию в Союз писателей давал вместе с Юлией Друниной, царство ей Небесное.
– Она трагически погибла …
– Да. Фронтовик, народный депутат СССР, закрыла гараж и включила двигатель автомобиля.
Поэт живет – пока живет,
Пока он думает и дышит.
Его таинственных забот
Никто не знает и не слышит.
– Вы были в Америке?
– Мне ее так усердно преподносят, что у меня ощущение, будто я ее уже познала. Правда, не с лучшей стороны.
– Не думаете уехать из страны?
– Каждый день думаю. Да хозяйство жалко бросить: у меня под Истрой яблоневый сад и две грядки с клубникой. А если серьезно, жду, когда другие поуезжают. Тогда нас останется крайне мало, и живые писатели опять будут в цене. А если еще серьезнее:
Мне не нравится эта страна.
Мне до смерти она суждена.
– Извините, не верю я Вам. Вы с такой любовью описываете русскую природу …
– Любить – лучшее средство для выживания. Любить если уж не человечество, то хотя бы своего попугая. Большинству не ведомо это чувство. Страшно – люди не способны любить. Интимная пресса рассказывает о позах любви. Такой сексуальный ликбез. А любовь это бездна, в которую бросаются герои.
– Вы бросались?
– У меня вся душа в ссадинах.
– Этим все сказано.
– Спасибо. Творчество не должно быть чересчур серьезно, музы разбегутся. Вот я наблюдала, как скульптор лепил фигуру вождя с вытянутой рукой: дубасил палкой, прибивая кусочки глины в нужных местах, потом длинным ножом срезал лишнее. Особенно впечатляла лепка головы.
– К вождям как относитесь?
– Сочувственно. Никакой личной жизни. Помню: первомайская демонстрация на Красной площади. Я, первокурсница Литературного института, сижу перед микрофоном в здании ГУМа, откуда идет трансляция на всю державу. Слева от меня чуткий человек в штатском, справа знаменитый диктор Левитан. Подбадривает: читайте спокойно. Я в кураже, думаю, вот сейчас брякну на весь эфир: ой, мамочка, строчку забыла!
– Как Вы считаете, удалась Ваша творческая судьба, хотели бы Вы что-то изменить?
– Я сильно старалась обойти два уготованных русским женщинам варианта: либо освоить навыки древнейшей профессии, либо стать ломовой лошадью. Наверное, я талантливая, раз с задачей почти справилась.
– Почему почти?
– Потому, что все равно лошадь: редко не тащу на себе хозяйственной сумки.
– Если бы Вы встретились с Президентом, что бы Вы ему сказали?
– Я бы сказала ему что-нибудь ласковое. Доброе слово и президенту приятно.
