Герольд Бельгер
Гармонии таинственная власть
О Сауле Усенбековой и ее книге “Туранская Эва”
В моих глазах – глазах степной тюрчанки…
С.Усенбекова
)
Поэтов я читаю с любопытством, немецких, казахских, русских в оригинале, переводных – также, однако очень редко позволяю себе о них говорить. И, видно, мне, бытующему в общем-то на отшибе аула Поэзии, необходимо, первым долгом, объяснить, почему я вдруг решился порассуждать о творчестве Сауле Усенбековой вообще и в частности о ее “Туранской Эве”.
Все дело в том, что в ее творчестве я узрел милые моему сердцу мотивы Запада и Востока, причудливый сплав двух разноструктурных, разносистемных культур, двух поэтических, философских, мировоззренческих стихий – русской (или – шире – славянской), казахской (или точнее – тюркской), замешанных и основанных на мировом поэтическом опыте, своеобразную, своеобычную гармонию пересекающихся параллелей, очевидное ЯВЛЕНИЕ, которое наш неистовый первопроходец Олжас закономерно предлагает назвать фактом тюркославистики.
Для меня Сауле Усенбекова именно явление из этого ряда.
***
Имя это я услышал впервые лет шесть (или семь) назад от Абдижамила Нурпеисова. Каким образом наш суровый прозаик забрел в сад поэзии – Бог весть, однако Абе настоятельно просил меня ознакомиться с рукописью пишущей по-русски незнакомки. Я, помнится, отмахнулся, процитировав Евтушенко: “Поэтов-женщин единицы в мире, но прорва этих самых поэтесс”. Настойчивый Абе вручил рукопись моему старшему другу, ныне покойному Морису Симашко, и тот через несколько дней, возбужденный и удивленный, позвонил мне: “Ты знаешь… знаешь… зовут автора Сауле. И в ней – ей-ей! – что-то есть. Поверь, старик”. И Морис Давыдович взволнованно прочел по телефону:
И в том потоке зов Вселенной
Я слышу сердцем – не умом:
То голос Красоты нетленной
В душе моей горит огнем.
Речь шла о рукописи первой книги Сауле Усенбековой “В подлунном мире” (“Жазушы”, 1998), к которой Морис-аксакал написал напутственное слово.
Половину объема той книги занимала проза (“Звездные ночи Отрара, или Дорога в Мекку начинается”, “Дар мастера”, “Тайна мира в тайне слова”, “Любить жизнь и в ней человека” и др.), половину – стихи. Морис-ага пространно рассуждал о прозе Сауле Усенбековой, отмечая “некий свой, женский взгляд и понимание духовности”, перекличку многих образов Писания и Корана, “выражение женского начала во всякой конфессии”, “женскую взволнованность и тягу к справедливости”, “сочетание свободного рассказа с философско-этическим эссе”, “стремительно нарастающий процесс грядущего духовного единения человечества”, т.е. он прозорливо увидел и услышал все основные мотивы творчества начинающего, но уже зрелого, сложившегося автора. А в заключение своего предисловия М.Симашко сказал: “Мне, сугубому прозаику, трудно оценить в достаточной мере все нюансы поэтического слова Сауле Усенбековой. Я вижу здесь богатую гамму чувств и могу лишь с уверенностью сказать, что ее стихи… являются как бы последствием совершенного ею хаджа к духовным святыням своего народа. Они не уделяют внимания греховности бытия, полны гармонии с природой, со всем Божьим миром. Это поиск в себе, в своей душе того заветного Слова, с которого начинается горний мир”.
***
С тех пор я внимательно слежу за своеобразным творчеством Сауле, а работает она напряженно и увлеченно и печатается немало: в “Просторе” (раз десять), в “Жулдызе”, “Ниве”, “Аманате”, “Мысли”, “Огоньке”, “Роман-газете”, “Казахстанской правде”, “Новом поколении”, “Заман-Казахстане”, в коллективных сборниках – циклы стихов, проза, эссе, статьи. И после “В подлунном мире” вышли еще два ее изящно изданных сборника – “Любви серебряная нить” (1999) и “Туранская Эва” (2001), тепло встреченных читателем и критикой. И я, знакомый со всеми этими публикациями Сауле, могу только с радостью подтвердить основные мысли, высказанные некогда Морисом Симашко.
За эти годы я убедился: Сауле Усенбекова относится к литературе трепетно и ответственно. Обладая очевидным уникальным даром, она долгое время таила его в себе, упорно учась, испытывая себя и свою чуткую душу таинственной властью гармонии, нащупывая в поэзии и прозе свою тропу, свою ПЕСНЬ, рожденную в тайниках сердца “в параллельных пространствах мириады миров”.
Получив основательное филологическое образование, защитив кандидатскую диссертацию и став доцентом, обогатившись жизненным опытом, воспитав в глубине души своей благоговейное, восторженное отношение к всечеловеческой культуре и к магии вечно живого Слова, она, наконец, на волне раскрывающегося недюжинного таланта дерзнула выразить себя в стихах, прозе, философских медитациях, в эссе и высокой пробы прочувствованных статьях на духовные, культурно-просветительские, историко-этнографические темы. Чуткая душа, напитанная, насыщенная подлинными образцами мировой культуры, она сознает, чувствует, что для вольного жителя степей, которого она в своем творчестве неизменно поэтизирует, романтизирует, возвышает, иногда идеализирует, “храм Божий” – в душе, а шатер – при себе, чей образ в космографическом прочтении является священным”. Чтение ее книг – удовольствие, беседа, общение с ней – радость. Радостна, благодатна встреча с интересной, одухотворенной личностью, зрело, мудро и благодарно воспринимающей счастье бытия и умеющей прекрасным русским слогом, возвышенными поэтическими словами, облагороженными истинной, незамутненной культурой, чистыми помыслами выразить себя “перед Небом и Землей, перед Временем и Судьбой, в неповторимых ликах которой всеедино спрессован свет прошлого, настоящего, будущего”.
Она одухотворенно, живописно воспринимает космос национального бытия.
Ночь тиха и светла, пахнет росной травою,
Дышит тягостно степь, камышами шурша.
Или:
Щерится небо над Степью Великою,
Звездные долы застыли в молчанье.
Или:
Бахромою шелковистой
Окольцован вешний пруд.
Шелестят в блаженстве листья,
В сень узорную зовут.
У Сауле вообще удивительно тонкий слух, воспринимающий затаенные нюансы всего высокого, чистого, одухотворенного. Сердце ее раскрыто звукам родным и инонациональным, ей неизменно чудится “вечности голос”.
Сколько печали разлито в стихах,
Сколько любви, усмиряющей страх.
Шепот молитвенный слышится в них
Предков далеких и старцев святых.
Плоть от плоти кипчакская дочь, тюрчанка, степная мадонна, она чувствует боль и скорбь славянских жен, ей доступна “иконописная память времен”.
И:
Сквозь тишину синевы по утрам
Плач Ярославны доносится нам.
И:
Слышу я кроткую Деву Марию –
Благословляя молитвой Россию,
В горних мирах ее руки воздеты.
Она сама в плену власти Слова, она в вечном поиске гармонии. Когда-то Олжас провозгласил:
Поэт красивым должен быть, как Бог.
И Сауле в унисон ему подтверждает:
Кочевник, наделенный властью Слова,
В своих творениях непостижим, как Бог.
***
Все, кто писал о творчестве Сауле Усенбековой, отмечают очевидные грани ее дара: духовность, философичность, взволнованность восприятия, углубленность в единородные пласты древних культур, аромат русского языка, пронизанный тюркско-мусульманской традицией.
Вот авторитетное мнение Валерия Антонова: “В творчестве Сауле Усенбековой особенно радует и изумляет хороший, яркий русский язык поэтессы, завоевывающей и очаровывающей читателя глубиной раскрытия темы Востока в сочетании с глобальными раздумьями о судьбе мироздания, о божественном в человеке нашего сложного времени, о будущем человечества”.
Вторит ему другая известнейшая в Казахстане поэтесса и переводчица Надежда Чернова: “Русская по языку, казашка по крови, она чудесным образом совместила в своем творчестве две культуры – стихи ее ярки, эмоциональны, необычны. Когда поэт думает на двух языках, у него появляется как бы “третий глаз” – новое зрение”.
Все верно схвачено. С этим нельзя не согласиться. И я могу только подтвердить сказанное выше и проиллюстрировать примерами. Дух евразийства, гармония западно-восточной стихии, преклонение перед вечными, как сама жизнь, истинами составляют суть художнического мировосприятия и духоустройства Сауле Усенбековой.
***
Смутила меня поначалу “Эва”, хотя и туранская. До сих пор я много слышал исключительно про библейскую Еву, греховную жену Адама. Да и в книге Сауле встречаются и “Эва”, и “Ева”. В чем дело? Мои сомнения развеяла сама поэтесса. “Туранская Эва – это многозначительный поэтический образ, вобравший в себя суть всего женского начала и лишенный библейского оттенка греховности. Архетип степной Матери, которая стоит на страже мира и хранит очаг жизни”. Выяснилось также, что огласовку “Эва” ввел в оборот русский религиозный философ и поэт Владимир Соловьев еще в 1878 году.
В книге, о которой идет речь, не просто упоминаются и воспеваются героические женщины Великой Степи, не просто воздается дань их верности, духовности, материнству, славе, “Туранская Эва” имеет свою выношенную концепцию и идейную сверхзадачу: “Не случайно именно сейчас, когда духовное и историческое возрождение нации и государства проходит в тяжелейших условиях всеобщего выживания, на общественную арену снова выходит женщина… И потому не случайно печаль Великой Агари перевита с печалью лирической героини “Туранской Эвы” – ранимой, сильной, величественной”.
В этом суть и пафос книги Сауле Усенбековой. Или, как она сама говорит, “квинтэссенция тюркской души”. Эта книга – благоговение перед Матерью, печальницей, воительницей, Матерью-символом мужественного и талантливого народа.
***
Впрочем, о том хорошо, лапидарно сказано в аннотации книги: “Эта книга – гимн Любви. Дастан женщины о Женщине. Земной и божественной. Автор раскрывает многоликий образ степной мадонны как олицетворение гармонии и красоты. Туранская Эва на заре третьего тысячелетия вновь являет миру гордое племя кочевниц – мудрых, нежных, воинственных, милосердных и царственных жен – в ореоле святого материнства”.
Женщина (с заглавной буквы) в поэзии Сауле олицетворяет Жизнь, Матерь земную – Жер-Ана, божественное начало, высшее культурное назначение, суть бытия.
Бессмертьем овеяно звание Мать –
Вселенская тайна в глазах ее карих.
Побегов грядущего не сосчитать
На древе цветущем Великой Агари.
Из глубины тьмы-тем веков поэтессе Сауле слышатся “вещие песни азийской печальницы”, и они “сдобрены солью скитаний безмолвных”. Одно из стихотворений предваряет мудрый эпиграф: “Искони мир стоит на слезах. И слезы эти – женские”. И о том книга – о безмолвной степи, о вдовьей доле, о Великой печали, об источнике Света – невидимом пути, о моленьях земных, о страхе у Преддверия Сна, о Благодати, восходящей зарей на земле, о пустыне Турана, о трагических и героических женщинах “родимой азийской земли” из “древних дастанов, легенд и поверий”. Их, этих женщин, Туранских Эв, речи, вспоенные мудростью, потомкам необходимо расслышать сквозь толщу столетий, пришедших из вселенской пустыни.
***
Очень хотелось бы как можно больше цитировать автора “Туранской Эвы”, но удерживают меня ограниченные рамки рецензии. С другой стороны, надеюсь, что у читателя возникнет желание или потребность заглянуть в книжки Сауле Усенбековой.
Однако несколько слов о лексике, о речестрое поэтессы я должен все же сказать. То, что казашка, уроженка Южного Казахстана, с детства озаренная духом и верой, святостью легендарного Ахмеда Ясауи, так виртуозно, грациозно владеет поэтическим складом окультуренного, изысканного русского языка, высокой лексикой, речестроем поэтов Серебряного века, – один из феноменов многогранного таланта Сауле. Это поразительно! Высокий стиль русской литературной речи – одухотворенной, романтичной, проникновенной – в устах казашки-степнячки, бережно сохранившей в себе генетическую суть, и делает ее творчество своеобразным, уникальным. Истинная филологическая культура, благородство пера ощущаются в каждой фразе Сауле.
Полистаем “Туранскую Эву”.
С одной стороны: “могучая чинара”, корни которой пронзили панцирь гранита, “древо казахской семьи”, “кровнородственный сплав нравов, обычаев, традиций”, “Кааба”, “Мекка”, “купол шатра”, “кормилица-степь”, “легендарная Томирис”, “мусульманский мир, запечатленный в хадисах”, “пророк Мухаммед”, “азийская печальница”, “пустыни Турана”, “тихострунная домбра”, “песчаные зыби”, “дастаны, поверья”, “угрюмые развалины седого Отрара”, “кочевницы”, “Акмая – белые крылья души”, “кипчакская кровь”, “пики Хан-Тенгри”, “юрта”, “ковыль”, “кизячный костер”, “шанрак”, “безмолвные барханы”, “Желтая Равнина” (“Сары-Дала”), “визири, эмиры, султаны, гулямы”, “Коран”, “Дом Сельджуков”, “бубен байрам”, “минарет, чеканщик”, “пестрый восточный базар” и т.д. – т.е. весь антураж, так сказать, восточной, кочевой степной жизни, этнические корни, архетипы.
А с другой стороны: “Гнездовья Все-Бытия”, “Великая Агарь”, “Благовествующий мир Мадонны”, “степная рапсодия”, “Преддверие Сна”, “мир из Иного”, “благодать”, “Источник Света”, “предвестники Света”, “заступницы юдоли подлунной”, “Врата Откровенья”, “Со-Владыка”, “Со-Творец”, “Бог-Родитель”, “Бог-Мужчина”, “Бог-Сын”, “Небесная Мать”, “Лик Смерти”, “скрижаль”, “Иппокрена”, “златодержавная Мать Солнцеликая”, “златоперстая рука”, “блаженная фея”, “тишина синеструйная”, “Век Львиного Сердца”, “сонеты Ронсара”, “иконописный свет”, “трапеза”, “рождественский бал”, “Парнас”, “Родительский храм”, “библейский страх”, “лира Орфея”, “вуаль”, “малиновый звон”, “Эол”, “фимиам”, “Земля Благовеста”…
Пожалуй, остановлюсь. Богатый язык, сочный, образный мир. Яркий колорит разных эпох и культур. Все это и дает эффект всечеловечности, первозданности, первородности, историко-культурной прочности поэзии, философии, мировоззрения поэтессы. Эффект гармонии, единства мира, общности культур.
***
Сауле пишет:
Колышутся своды узорчатой вязью,
Ее перенес в свою Книгу Пророк.
Отмечено все нерушимою связью,
О сколько мистических знаков меж строк!
И делает вывод:
В стихах моих вещих есть те же напевы –
То музыка сердца во благо живым.
В стремлении к извечной гармонии Сауле стремится постичь непостижимое. Это-то и трогает, волнует читателя.
***
…И такая тут мысль возникает поневоле: а ведь переводить Сауле на казахский язык совсем не просто. Точнее, трудно. А иногда и невозможно. Вся ее первородно русская и мифологическая, историческая, культурологическая лексика ну никак не ложится на казахский язык. Читая ее стихи, я все время исподволь примеривался: а как это могло бы прозвучать по-казахски? И – представьте – очень часто не находил мало-мальски приемлемого адеквата. Приходилось мне читать кое-какие переводы ее стихов на кондовый казахский язык. Но это не Сауле! Не ее стихия, не ее речестрой. Не ее духовная аура. Безликий суррогат! Нечто приблизительное, неудобоваримое, псевдоказахское. Я даже не знаю, кому из казахских поэтов было бы по зубам переводить Сауле. На ум мне пришел один Кадыр Мырза-Али…
***
“Читаю Гете, и роятся мысли”, – писал когда-то Лев Толстой.
Я внимательно читаю “Туранскую Эву”, и роятся в голове разные мысли. Думается, впрочем, и о том, сколько талантливых русскоязычных поэтов и писателей у казахов! Это крепкая, плодоносная, тугосочная ветвь на древе казахской литературы. И как жаль, что о них мало говорят и пишут. А нередко относятся к ним снисходительно, равнодушно, несправедливо. Дескать, дубар`а – мутанты, ни то ни се, не казахи и не русские. Нередко и русские, и казахи от них отмахиваются. А жаль! Очень! На мой взгляд, это отрадный факт многонациональной литературы на пространстве бывшего СССР. И не только! Это уникальное явление, которое следует приветствовать, изучать, постигать. Именно на стыке разных культур, на их соприкосновении, взаимопроникновении, взаимообогащении случаются открытия. Многие из этого течения варятся в собственном соку, довольствуясь локальной судьбой. Досадно! Проходим мимо крупного, диалектического явления.
Одно из них – убежден – Сауле Усенбекова.
***
В свое время я ее рекомендовал в члены Союза писателей Казахстана. И все эти годы не доходили руки сказать о ее творчестве то, что думаю.
Ныне я узнал, что “Простор” выдвигает ее “Туранскую Эву” на Международную независимую премию “Алаш”. И я со своей колокольни горячо поддерживаю эту идею, считая и автора, и ее книгу достойными такой высокой чести.
2-5 августа 2002 г.
